Петр Фоменко сотворил в Вахтанговском театре, казалось бы, немыслимое чудо: он разбудил давно заснувшие там веселые и мудрые традиции создателя «Принцессы Турандот». Ради этого он вернул в театр атмосферу свободной студийности. Спектакль «Без вины виноватые» он поставил в борьбе с привычным «театром бульваров», перенеся действие пьесы Островского с большой сцены в зрительский буфет, как бы услышав радостный клич Шмаги: «Место артиста — в буфете!». Не беда, что там уместилось всего 70 кресел, зато каждый, кто попал на спектакль, испытал несказанное чувство счастья от соприкосновения, почти соучастия с искусством.

Здесь царит чисто фоменковская атмосфера: стихия музыки, ритма, старинных романсов и увлекательного лицедейства. Хотя в игре актеров чувствуется борьба старого и нового направления, несомненно, что последнее побеждает. Расширяя сценическое пространство, режиссер отворяет окна прямо на. старый Арбат, во двор, словно ведя легкую импровизированную перекличку на чужой территории.  Чувствуется, что сфера свободной студийности, в которую режиссер вовлек актеров, ближе молодым, недавно вышедшим из Вахтанговского училища, где сам принцип студийности, слава богу, не совсем еще угас. Сложнее приходится Мастерам старшего поколения, у которых за плечами большой неоднозначный опыт. Но и они с каждым спектаклем на глазах молодеют, освобождаясь от груза прошлого, увлекаясь, общей стихией театральности.

Начать с того, что Фоменко вернул в спектакль часто сокращаемый пролог — сцену в светелке юной Любы-Отрадиной. Это — чердачное окно в мир, взгляд сверху из жизни. Гордая красавица бесприданница Любовь (Лидия Вележева) в ожидании своего милого Гриши шьет себе с помощью проворной говорливой Аннушки (Ольга Гаврилюк) скромное домашнее платье. Убранство узкой комнаты зачерпнуто прямо, из реальности- и граммофон, и фотографии на стене, и швейная машинка, и утюг на углях, и старенький самовар — все достоверно. Как и звучащий из граммофона волнующий голос знаменитой Вари Паниной: «Дышала ночь восторгом сладострастья? Я вас ждала и млела у окна?» Но когда является напряженный, затянутый в черное Гриша (Юрий Красков), когда слышится голос его невесты, и он в испуге прячется за легкую белую занавеску, едва подбирая ноги, атмосфера тихого уюта сразу нарушается. Шумная, веселая и циничная невеста Таиса (Марина Есипенко) в блестящем платье, с коробкой подвенечного наряда в руках врывается сюда из другой жизни. Да, ожидание обмануло. И приход перепуганной Галчихи (Инна Алабина) со страшной вестью, что сын Любы помирает, довершает удар. В чистую светелку входит призрак Смерти. А потом начинается совсем другая, вторая жизнь — через 20 лет.

Слуга-актер в белой рубахе навыпуск (Анатолий Меньщиков), перекидываясь со зрителями шутками, приглашает пройти в буфет, где уже приготовлены кресла и где все события другой жизни и развернутся. Фоменко передвигает время действия, транспонирует его в серебряный век. Сдвиг снимает привычный воздух замоскворецкого быта и заметно приближает людей Островского к нам. Прекрасный сценограф Татьяна Сельвинская сотворила иной мир — мир Театра. Все высокие окна, люстры и стойка буфета (что издавна стоит в театре Вахтангова) задрапированы воздушными покрывалами сиренево-розово-серых оттенков, взлетающими от малейшего ветерка. Актер может откинуть штору, и дневной свет ненадолго проникнет сюда, но через мгновение исчезнет. Сюда могут войти все, кто имеет касательство к театру, сесть в плетеное кресло, лечь на кушетку, передвинуть ширму, внести костюмы, подношения и цветы от всех поклонников искусства. Замечательно, что поэтому спектакль Фоменко лишен одной зафиксированной точки действия. Актеры непринужденно играют повсюду.

И через открытые окна доносится шум и воздух Арбата. Намеренно уйдя из парадного большого зала, режиссер раздвигает объект своей полемики, вынося его прямо на улицу. Ведь не секрет, что сам Арбат за последние годы стал прибежищем пошлости, безнравственности и царством торгашей. В этом смысле бесчеловечный поступок Мурова, бросающего любимую и сына ради богатства, ассоциируется с теми денежными расчетами, которые стали выше нравственности.

Да, это мир Театра, прекрасный и обманчивый, привлекающий и отталкивающий, восхищающий и возмущающий. Фоменко вовсе не собирался ставить заигранную мелодраму об актрисе, потерявшей и нашедшей сына, — их кочевало на сценах немало. Он поставил спектакль об искусстве, которое с античных времен рождается из трагедии, из страдания, из страсти. Здесь мы все, сидящие полукругом, отраженные, в зеркале, — соучастники и ответчики. Режиссер не отделяет нас ни «четвертой стеной», ни занавесом. Актеры могут присесть рядом с нами, на свободный стул, могут выглянуть через окно во двор и там перекинуться с кем-то словами. Словом, «весь мир — театр», если вспомнить Шекспира. Издавна известно, что драма, пережитая человеком, нередко решает все в его судьбе, особенно если он актер. Так случалось в старину и со Стрепетовой и с Комиссаржевской, когда они потом пришли на сцену. Страдание не уходит, оно сохраняется, поднимается в душе, становясь главным предметом искусства. Так происходило со многими артистами, Островский это чувствовал великолепно, недаром написал и «Таланты н поклонники», и «Лес», и «Без вины виноватые».

Только что показанный в Москве замечательный — Липецкий спектакль Владимира Пахомова «Без вины виноватые» читается именно так, даже в единственном числе: актриса Светлана Погребняк, играя Кручинину на высокой трагической ноте, одна выдвигается в центр всего представления.  Не то у Фоменко. Он пристально вглядывается в лицо каждого артиста, каждого человека, без разбора на первые и вторые «сюжеты». Ему важно понять, почему горд своей профессией отлично исполняющий на итальянский манер романсы горький пропойца Шмага (Юрий Волынцев). Почему хватается за гитару, как за якорь спасения, униженный «первый любовник» Петя Миловзоров (Виктор Зозулин). Ради чего так старается угодить любой актрисе все еще обаятельный, порядком поизносившийся фат — богатый н одинокий провинциальный меценат Нил Стратоныч (Юрий Яковлев), любовно напевая свои ласковые словечки — «мое блаженство», «мое совершенство». Зачем бродит, как потерянный разбогатевший, но никому не нужный Григорий Львович Муров (Вячеслав Шалевич), бормоча себе под нос непостижимое, вглядываясь в загадочное для него лицо собственного сына. Отчею пьет, дебоширит его гонимый сын-подкидыш, подзаборник, явно талантливый артист Григорий Незнамов (Евгений Князев), пытаясь в искусстве театра найти н находя себе прибежище и спасение. Почему так изнемогла душой вроде бы все забывшая и все грехи своего ремесла помнящая старуха Галчиха (Алла Казанская). Всех видит, все помнит, все понимает режиссер, и потому все люди у него — живые.

Но больше всех его занимает характер двух актрис — героини и антигероини. Что же это за женщина такая — Нина Павловна Коринкина (Людмила Максакова), первая актриса здешнего театра, почти с режиссерским темпераментом, с блеском талантливой интриганки организующая травлю и разоблачение своей соперницы по сцене — заезжей «звезды » Кручининой — и ловко доводящая свою интригу до конца, который приносит ей одно поражение.  На все эти вопросы режиссер вместе с актерами находят неоднозначные ответы.

Единственный человек, который стоит как бы особняком, вне и выше всей буфетно-театральной братии,- это, разумеется. Елена Ивановна Кручинина (Юлия Борисова). Она, словно после смерти вступает во второй круг жизни. Под чужим именем, отстраненная и отчужденная от всего, что происходит вокруг, она здесь — единственный интеллигентный человек, сдержанный, корректный, творящий добро, не задумываясь о выгоде для себя. Она позволяет себе одно — быть королевой. Марией Стюарт, в костюме которой репетирует. Но, как человек, она пока еще существует в прошлом, ей часто вспоминается мелодия давнего романса: «Снился мне сад в подвенечном уборе…». И чудится, что вот-вот перед ней появится маленький светловолосый мальчик, которого потеряла 20 лет назад. И только когда этот взрослый, незнакомый черноволосый сын, ее Незнамов, уже влюбленный в мать, ее оскорбляет (подымая тост за матерей, которые бросают своих детей), Кручинина падает ему на руки, как в обмороке, почти умирая. Теперь, после второй смерти, начнется ее настоящая жизнь.

Так, сдвигая близко судьбу искусства с тем, какую роль люди на себя примеривают, Фоменко пробуждает наше к ним уважение, любовь и понимание. Все мы — без вины виноватые в этом мире, говорит он нам своим спектаклем. И готов сегодня понять н простить всех: н страдающих, и обозленных, и пьющих, и трезвых, и бедных, н богатых — у каждого слоя беда, своя печаль и оправдание. Вот почему, наперекор судьбе, он завершает спектакль лихим канканом в «турандотовскнх» накидках, в котором объединяются и кружатся все. И тогда его красивый, музыкальный и добрый спектакль завершается несказанным чувством восторга, охватывающим всех зрителей в едином порыве благодарности за сопричастность с настоящим искусством.