Ах, как многое сошлось в новом спектакле Театра имени Евг. Вахтангова «Без вины виноватые». Островский. Да еще, быть может, с самой любимой своей пьесой: «это чуть ли не пятидесятое мое оригинальное произведение,- писал он другу… — и очень дорогое для меня во всех отношениях. Это произведение создавалось необыкновенно удачно. Мне неожиданно приходили в голову художественные соображения, доступные лишь молодым силам, на которые я, в мои лета, не смел рассчитывать».

Молодые силы! Режиссер Петр Фоменко. Этот мастер не шумит, не клянется только Россией или только Западом, только классикой или только авангардом, и на любых референдумах, думаю я, всегда голосует в первую очередь за Театр. Актеры Театра имени Вахтангова.

Юлия Борисова, как и полагается истинной вахтанговке, актриса без четкого амплуа, трагикомическая, комедийно-грустная, гротескно-лирическая, вечно юная Турандот этой сцены, с ее пленительно-страшными загадками, где на любом спектакле речь идет о жизни и смерти, с которыми Борисова никогда не шутит, каждый раз играя, как последний, каждый раз играя, как первый.

Людмила Максакова, одурманенная, осчастливленная и «онесчастливленная» Театром. У нее есть все — неотразимая красота, дерзкий ум, волшебная тень матери — легендарной певицы Марии Максаковой. У нее нет ничего, если нет новых ролей и какого-то осатанелого труда. Алла Казанская. У женщин-актрис нет прошлого, есть только настоящее, а настоящее у нее — особый секрет — нелихорадочной, не мучительной, а упругой, красивой энергии, вспоенной вахтанговской легкостью посреди любой социальной, театральной «чумы».

Инна Алабина, задорный, девчоночье-мальчишеский темперамент, соединенный с вахтанговской характерностью, чуть гиперболы, чуть театральности — и ты другой.

Лидия Вележева. Подлинная героиня, редкостный дар быть не развязно зазывной, а строго глядеть на мир большими спрашивающими глазами, а не пораните ли вы мое «драматическое» сердце.

Марина Есипенко. Каждая встреча непременно одарит каскадом импровизационного мастерства и чуть горьковатым юмором.

Ольга Гаврилюк. Эдакий театральный бесенок, все может, вроде бы пришлась и в цирке, и в оперетте, очаровательна и неустанна — не этому ли учат вахтанговцы у Вахтангова.

Юрий Яковлев — талант, талант и талант, посмотрит, рублем (то есть, простите, долларом) подарит, а заговорит, будто выпил с ним вместе шампанского, и утешает, и опьяняет.

Вячеслав Шалевич. Артист, которых всегда ценили российские подмостки, — сдержанной внутренней силы, истинной мужской красоты. Юрий Волынцев. Всеобщий любимец, несмеющийся комик, величественный клоун, пестрая театральная маска, а за всем этим грусть и грусть, чего-то так и не сыграл.

Виктор Зозулин. Твердо знающий, что виртуозное мастерство покоится не на одних настроениях, но на отработанном, ставшем второй натурой профессионализме.

Евгений Князев. Артист романтический, если под романтикой понимать не столько пылкую трибунность, сколько драматическую трещину в душе, уязвленной общественной болью, даже тогда, когда боль эту не ощущают другие.

Анатолий Меньщиков. Не просто хороший артист, но еще и фанатик театра, на таких, как он, держится не только сцена, но еще и сам ее фундамент, и если вдруг волею судеб куда-нибудь растворится вся труппа, он останется.

Юрий Красков. Недавно окончил Училище имени Щукина, где подавал, как говорится в рецензиях, крепкие надежды, дебютант, чье имя, станем надеяться, мы еще будем называть уже с привычной гордостью, с привычной радостью.

Художник спектакля Татьяна Сельвинская. Истинно театральный художник, театр для нее не только данная, конкретная сценография, но еще и волшебные замки, еще и взвивающиеся полотна, дымки, шлейфы, кружева, тюли — мечты, мечты излюбленных ее сиренево-лиловых тонов, где и холодная крепость аметистов, и ясная прозрачность топазов. Русские романсы, что звучат на протяжении всего спектакля — соло, дуэтом, улетающей музыкой, наивным текстом, вполголоса, в голос, под настроение, вразрез с настроением,- и как бы незаметно входит через них городская жизнь.

И все это вместе — драматург, режиссер, актеры, сценография, музыка — сплелось в новом вахтанговском спектакле, в мелькающий маскарад из жизни Театра, в бешеный галоп, в котором несутся и несутся служители Мельпомены, в необрывающийся хоровод перелетных птиц, как называли в России артистов, летят и летят, присесть, расслабиться, значит, лишиться крова и пищи. Режиссер прочел Островского с доверием и благоговением, как и надо читать великие творения, чтобы увидеть созданное Мастером, который написал все, что он хотел сам, оставив будущим своим толкователям более трудную, нежели привнесение нового смысла, задачу — постичь вечное, окутав его современными сценическими одеждами.

Почти всегда выбрасывается из мелодрамы Островского пролог, где молодая Отрадина, испытав первые восторги любви, тут же постигает и трагедию,- ее возлюбленный женится не на ней, а на ее подруге Шелавиной. Фоменко оставляет этот пролог. Ведь именно в прологе заложена чуть не главная мысль драматурга — нет виноватых без вины. И, несомненно, виновата Отрадина в том, что отдала свою девичью честь ничтожному Мурову, не разглядев ничего за красивой наружностью, как это почти всегда случается со всеми героинями Островского. Даже пошленькая Шелавина поняла, с кем имеет дело. Ее характеристики Мурова убийственны, и замуж-то она выходит за него просто, чтобы иметь личного секретаря, но никак не верного спутника жизни. А умная, образованная Отрадина не видит реалий, ее восторженность наивна, ее сентиментальность назойлива. Обо всем этом, о вине без вины виноватой, будущей Кручининой, и рассказали в прологе Есипенко, сыгравшая в своей Шелавиной личность, коварную, но знающую жизнь, Вележева — Отрадина, уже предчувствующая минорное в мажорном, Красков, неожиданно разглядевший в Мурове чеховского Беликова из «Человека в футляре». Его черные перчатки, черные галоши и черное пальто, мрачно вдавленные в светлые тона девичьей комнатки, — уже начало характера. Вместо человека — футляр, куда нужно вкладывать не любящее сердце, но большие деньги. Пролог, как бы камертон, надстройка спектакля, а затем эстафету у молодых актеров принимает старшее поколение. Отрадина Вележевой станет Кручининой — Борисовой, а Муров Краскова, Муровым Шалевича.

Совершенно по-новому, не в ермоловской даже традиции, сыграла Ю. Борисова свою Кручинину, которая все время помнит у нее об Отрадиной. И гложет ее не только обман любимого, не одна потеря сына, но еще собственная беспечность, но еще и своя вина перед, былой чистотой, перед раздавленным материнством. И отсюда в Кручининой — Борисовой эта чуть слышная ирония, этот маленький легкий смешок, и, что главное, — эта ее неотделимость от других актеров жалкого провинциального театра. Она им сродни, волею судеб оказалась не в добродетельном замужестве, но где-то чуть-чуть и в залихватской богеме, куда толкнула ее и своими же руками разбитая жизнь. Героиня Борисовой не стоит одна посредине сцены, величественная и недосягаемая для всех этих шмаг и миловзоровых, она в их кругу, в их хороводе, в их галопе. И появляется она на сцене не как признанная актриса — властительница дум, но словно шикарная дива, и шлейф ее метет по ногам зрителей, и шляпка сидит чуть набекрень, и не залетная она, а все та же перелетная птица. И когда звучат финальные ее реплики — надо ехать, — пора, пора, — то не уходит она из сада, а бежит, бежит, бежит, и все по кругу, по одному и тому же кругу, по которому мечутся все герои спектакля. Выхода нет. Но будучи вместе со всеми, героиня Борисовой — одна, одна со своим страданиями, со своим талантом. И личное, затаенное слышится в этой роли. Она так и живет одна посреди поклонников и поклонниц, коллег и друзей, что-то надорвано в этом хрупком сердце, и надорванность эта — неповторимость особого сценического дара актрисы.

И Коринкину, актрису той труппы, куда приехала на гастроли Кручинина, до сих пор не играли так, как играет ее Максакова. Обычно — это бесталанная интриганка, злая провинциальная прима, раздраженная славой Кручининой. И затеянная Коринкиной интрига выглядит обычно в других спектаклях всего лишь местью за успех Кручининой. Совсем не то у Максаковой. Ее Коринкина — хорошая, крепкая актриса, привыкшая к поклонению товарищей, да и сделавшая для них немало, — кого выучила манерам, кого одарила мимолетной любовью, кому усладила богатую старческую скуку. И вдруг — все отвернулись, все предали, все побежали за новой блестящей игрушкой, все забыли, что у них есть своя примадонна. И недоумение, и горечь посещают Коринкину Максаковой, никогда не посещавшие других исполнителей этой роли, знавших злость от триумфа соперницы, но не боль от предательства труппы. И поэтому в спектакле возникает дуэт, дуэт двух королев, сценических Марии Стюарт и Елизаветы, обе личности и обе несчастны.

На Кручининой — Борисовой надето что-то классически серое, на Максаковой — что-то модерново-зеленое. Спорят цвета, не спорят таланты вахтанговских наших любимиц, каждая с блеском и болью ведет свою роль. А обеих героинь — и Кручинину, и Коринкину — заботливо опекает князь Дудукин в исполнении Ю. Яковлева, тоже исполнении нетрадиционном. Перед нами не только благородный меценат, но еще и сластолюбивый рамоли, своеобразный министр культуры в провинциальном городе. Такие меценаты, как Дудукин-Яковлев, страшнее, чем полезнее. Это ведь он вместе с Коринкиной заводит мотор интриги против Кручининой. Болтлив, жалостно безжалостен этот бонвиван, чужие тайны для него тоже капитал.

А как прочел режиссер, и как сыграли Князев и Волынцев неразлучную пару Незнамова и Шмагу! Островский пишет эту актерскую пару постоянно, ведь это те же трагик Несчастливцев и комик Счастливцев из «Леса». Но если у всех актеров в драме «Без вины виноватые» есть известный нам репертуар, у Незнамова нет даже упоминания о том, что он играет. Это как бы артист без ролей. Оно и понятно, он и живет без вида на жительство, он и в театре — без вида на роли, «подзаборник» и тут, и там. И тогда в груди его закипает гнев, и тогда в голосе его слышны и рыдание, и рычание. Он из Шиллера, он из трагедий, где лавой кипят страсти.

И когда появляется Галчиха — Казанская, чтобы сказать Кручининой о том, что сын ее не умер, — трагедия восходит над мелодрамой, словно сам древний рок возник из пучин быта. Казанская точно чувствует это мгновение — вещает оракул, а не просто полусумасшедшая попрошайка. Отныне Незнамов и Кручинина неудержимо влекутся друг к другу, не угадывая, догадываются. Незнакомый знакомец и Шмага — Волынцев. Нет здесь привычных черт забубённого прощелыги, измятого пропойцы, голодного шута при богатых. Если это и шут, то скорее из «Короля Лира», шут философствующий, шут всевидящий раньше других, шут, говорящий правду там, где все лгут. …Через годы Кручинина снова встречается с Муровым, ныне почтенным жителем города их общей юности. И опять-таки впервые за богатейшую сценическую историю этой пьесы, Муров в исполнении Шалевича страдает. Он наказан и не одним презрением Кручининой, но и вдруг осознанной потерей сына, как раз в ту минуту, когда его нашла мать. Мать, думавшая, что ее сын мертв, обретает его в юноше Незнамове. Отец, знавший, что сын жив, теряет его в юноше Незнамове. Какой поистине глубоко психологический ход в стремительном вихре мелодрамы. Мурову почудились родные черты, он оттаял, он понял вину, еще мгновение, и столп провинциального общества Муров из пьесы Островского встанет вровень со столпом петербургского общества — князем Нехлюдовым из «Воскресения» Толстого. Но актер и режиссер не дают Мурову воскресения, его тема оборвана на тяжком прозрении. Выпрямляется душа Кручининой, сгибается душа Мурова, былые ценности меркнут в его глазах, а новых не будет.

Спектакль этот поставлен П. Фоменко не на большой сцене, но в зале театрального буфета. И думаю, сделал он так не потому, что есть у Шмаги это знаменитое — «место актера в буфете»,- но для того, чтобы обратным путем. Театр — Студия, а не Студия — Театр, как учил Вахтангов, но влить новые свежие силы на вахтанговские подмостки, увести актеров со сцены, чтобы вернуть их снова на сцену, но уже в новом душевном состоянии, когда главное дело — художество, когда все силы молоды. Возможно, таков был замысел Фоменко.

Окончился спектакль, спрятаны непролито-пролитые зрительские слезы, и не хочется даже думать о недостатках. Есть они? Наверное, но об этом завтра. А сегодня, как писал некогда Белинский,- «ступайте в театр, ступайте и умрите в нем, если можете». Естественно, от наслаждения.