Думаю, никто прежде, повторяя по поводу и без повода знаменитую фразу Шмаги: «Мы артисты, наше место в буфете», — и представить себе не мог, что найдется режиссер, художник, актеры и театр, которые воспримут ее буквально и разыграют комедию «Без вины виноватые» в буфете — театральном буфете знаменитого вахтанговского здания на Старом Арбате.

Театральный буфет — не просто место, где утоляют голод и жажду. В его посещении продолжается театральный ритуал. Это своего рода особое пространство, где в игру вступают зрители: что называется, людей посмотреть, себя показать. Здесь кажущаяся безусловность поглощения бутербродов, пирожных и напитков обретает условный элемент представления. В буфете театральном неактеры становятся людьми театра. Публика испытывается публичностью, прикасается к тому изнурительному образу жизни, которой живут артисты, теряющие возможность частной жизни, едва покидают свои жилища.

В стремительно-полетном спектакле, разыгранном как хорошо темперированный клавир, ошарашивающем раскатами канкана, Петр Фоменко выразил некий горячечно — галлюцинирующий мир, особый стиль, который в реальности могут создать только люди театра, на публике не забывающие, что они служители Мельпомены и Талии. Люди, способные превращать в театр все что угодно: буфетную стойку, пестрые ткани, дорожный чемодан и уж, конечно, человеческую жизнь — какой бы тяжелой она ни была.

Не стану вводить читателя в заблуждение по поводу собственной проницательности: подсказка в значительной степени содержалась в монологе Юлии Борисовой, который был подарен мне сразу после спектакля, когда в ответ на мои восторги она призналась, что роль Кручининой никогда не казалась ей подарком, а пьеса «Без вины виноватые» — удачей Островского.

«Представьте себе, — говорила Борисова, — как может актриса, которую все считают хорошей, даже выдающейся, все время говорить, о том, что она — актриса, чуть ли не кокетничать своим театральным положением и говорить какие-то возвышенные пошлости своим коллегам. Как может женщина, горячо любящая своего сына, поверить в то, что он умер, не отыскав его могилы, не найдя всех, кто так или иначе мог быть свидетелем его смерти, и лишь через семнадцать лет после случившегося впервые оказаться в городе своей юности, где благородная девица Любовь Ивановна Отрадина прижила ребенка с молодым чиновником Муровым, потеряла в одночасье и невенчаного мужа, и незаконного сына, тяжело заболела, впала в забытье и превратилась навсегда в Елену Кручинину? Мне всегда казалось, что это ужасная мелодраматическая пьеса, и я вовсе не обрадовалась, когда Петр Наумович Фоменко предложил мне сыграть эту роль. Собственно, я высказала ему все, что поведала вам, готовясь вовсе отказаться от роли, но он, видимо, был готов к моим речам, — и указал на одно место роли, которое для меня и оказалось ключевым…».

Признаюсь, я догадался, о чем говорила Юлия Борисова, и потому приведу достаточно пространную цитату, ибо в ней — ключ к замыслу режиссера:

Кручинина. Я ведь странная женщина: чувство совершенно владеет мною, захватывает меня всю, и я часто дохожу до галлюцинаций.

Дудукин. Лечиться надобно, Елена Ивановна; нынче против воображения есть довольно верные средства: с большим успехом действуют.

Кручинина. Да я не хочу лечиться; мне приятна моя болезнь…

Действительно, когда «против воображения есть довольно верные средства», когда вся жизнь наша — «против воображения», Фоменко ставит спектакль о магии воображения, пленительной и опасной, которая способна преображать пошлое столичное и провинциальное бытие в мир затейливой игры и возвышенных грез, осеняющий каждого, в ком живет тяга к лицедейству. Кто способен поверить в реальность, подлинность замкнутого театрального мира — в его высшую истинность, куда более ценную, чем та всамделншность, что подстерегает за пределами пространства для игры. Фоменко и Сельвинская завораживают зрителей образами пространства. Не завораживают даже, а искушают, увлекая в странные приключения.

Пролог разыгрывается в тесном пространстве балкона, нависающего над огромной залой фойе Вахтанговского театра. Зрители, как куры на насесте, едва умещаются в четырех рядах хрупкого амфитеатра, где задние коленями подпирают плечи передних. Артисты существуют свободно, но и расчетливо, чтобы не разрушить интерьер скромного жилища Любови Ивановны Отрадиной. Они предельно экономны в жестах и сосредоточены на внутреннем течении действия, — и Лидия Вележева (Отрадина), и Юрий Красков (Муров), и Ольга Гаврилюк (Аннушка), и Инна Алабина (Галчиха), и даже Марина Есипенко (Таисия Шелавина), которая играет удачливую соперницу Отрадиной с завидным комедийным блеском.

Но вдруг в тот миг, когда распахнется занавеска, отделяющая гостиную Отрадиной от ее спальни, — мы ощутим гулкость неведомых пространств, скрывающихся за хрупкими стенами этого дома. В стесненный мир провинциальной барышни ворвется угрожающий холод житейского «космоса», которым не овладеть с помощью сосредоточенной психологичности, не подчинить его сдержанным благородством страданий.  Нужна другая игра. Другая мощь. Другой азарт.

И Фоменко увлекает нас в театральный буфет, где уютно и актерам, и зрителям. Буфет, задрапированный тканями и занавесями, где стойка прекращена в помост, а залу публика делит вместе с исполнителями. Буфет, где можно играть везде, — и между зрителями, и между окнами, и на подоконниках, и где-то совсем в глубине, за стойкой, куда посетителей обычно не допускают вовсе. Здесь хорошо, тепло и весело. И наплевать, что творнтся за окнами, когда в этом пространстве можно нафантазировать любую жизнь, измучить себя галлюцинациями и набраться новых сил в радостных шутках, свойственных театру. Здесь никого не могут смущать мелодраматические несообразности сюжета — можно ударить по ним канканом или на худой конец итальянской арией, которую Юрий Волынцев или Шмага, исполнит с залихватским блеском. И станет ясно, что здесь так и положено: не посещала разбогатевшая Кручинина этот город семнадцать лет, играла где-то на юге, — значит, и быть посему. А коль нашелся медальон на груди у беспутного молодого артиста, которым наделили его некогда родители, — тут уж точно и спорить нечего, что Григорий Незнамов — сын великой актрисы.

Петр Фоменко задает ту дерзкую театральную манеру существования, в которой легко соединяются самые разные исполнительские техники и приемы, способные превращаться, прорастать друг в друга с завидной парадоксальной легкостью. Едва удивишься психологической тщательности грима Коринкиной, «звезды» местной антрепризы, как Людмила Максакова предложит такой стремительный ритм своей героине, такие головокружительные перепады интонаций и такую готовность к цирковым антраша, что останется лишь догадываться, как при всем этом она твердо сохраняет единство сочиненного образа. Заботясь о психологической проработке того или иного характера, Фоменко заставляет исполнителей освобождаться от тяжести жизнеподобия, Доводя психологизм до гротеска, он заставляет артистов то идти на прямой контакт с публикой, то участвовать в концертных почти номерах, которые ведут два превосходных музыканта — гитарист Владимир Бранд и пианист Валерий Герасимов, то доводит простые, казалось, реплики до фарсовой остроты, будто испытывая текст на прочность непрерывными повторами. И неважно, велика ли роль по тексту, как у Юрия Яковлева, или мала, как у Вячеслава Шалевича (Муров) или Аллы Казанской (Галчиха). Неважно, драматична ли она изначально, как у Евгения Князева (Незнамов), или открыто комедийна, как у Виктора Зозулина (Миловзоров) или Анатолия Меньщикова (слуга Иван). И режиссеру ничего не стоит одеть всех без исключения мужчин (включая слугу) во фрачные пары, чтобы они прогарцевали на вечере у Дудукина или в буфете Вахтанговского театра, исполняя обольстительные романсы и трогательные куплеты.

Фоменко не боится смешения реальности и театра, жизни н игры, памятуя о том, что можно быть хорошим человеком, но плохим артистом. Он знает, что театр — это земля обетованная, способная обогреть н спасти в самые страшные, смутные времена, когда земля уходит из-под ног. Это истинно вахтанговская вера, которая одухотворяет последнюю работу режиссера, сочинившего шумный, пленительный, веселый спектакль, явивший ансамбль первоклассных артистов-вахтанговцев, которые знают толк в настоящей игре. Спектакль — событие. Спектакль, заставляющий восхититься величием театрального искусства. Искусства, от которого дух захватывает. Он дарит радость, а от радости не умирают, как утверждает Кручинина в финале комедии. Оттого-то так хочется вновь раздобыть место в буфете Театра имени Евг. Вахтангова! Мы — зрители, наше место — в буфете.