Режиссеры не любят вопросы типа «А что вы хотели сказать своим представлением?». Более того, такое любопытство их даже раздражает. Мол, наше дело — придумать и создать, а ваша — попробовать разобраться, что мы имели в виду. Художественный руководитель Театра Вахтангова Римас Туминас такими комплексами не страдает. В канун гастролей «Дяди Вани» в Киеве он, не жалея времени и образности, детально рассказал о рождении этого легендарного спектакля и озвучил мысли, которые пытался вложить в постановку.

По словам режиссера, все начиналось года два назад, когда он остановил свой выбор на пьесе «Дядя Ваня». «Я себя, так сказать, поберег, — кокетничал Туминас. — „Дядя Ваня“ — кратчайшая, наилегчайшая и самая понятная пьеса Антона Павловича». Позабавив журналистов таким шутливым заявлением, режиссер сразу переключился на серьезный разговор. И принцип своего контакта с Чеховым объяснил. .. на примере пепельницы. Мол, стоит лишь внимательно всмотреться в какую-то вещь, и та же станет рассказывать о себе: вы уже представляете, какой она была новой, чистой, какие люди о нее гасили окурки и как ей при этом было больно…

Присмотревшись к Чехову, Туминас выделил в его пьесе такой посыл: «Счастье — это вера». То есть, нужно жить в гармонии, делать свое дело и верить в то, что счастье существует. Суетное настоящее, признает Туминас, с этим наблюдением не имеет ничего общего. Отсюда — все наши беды, комплексы, недовольство, нервозность, разочарование. .. «Почему мы ставим Чехова? Потому, что болеем, — сознался режиссер. — Вот поставили „Дядю Ваню“ — подлечились на несколько лет». Приложением к этому рецепту стали юношеские воспоминания режиссера, семья которого часто переезжала. Туминас рассказал, что его всегда удивляло то, как ставят шкафы в грузовик, — дверцами внутрь, обтрепанной фанерой наружу. Почему, ведь из фасада они значительно более интересны, там больше индивидуальности — удивлялся Римас. «В грузовик помещалась вся наша жизнь наизнанку», — такое наблюдение из своего прошлого Туминас спроектировал сегодня на Чехова.

Для героев «Дяди Вани» художник Адомас Яцовскис создал аскетическое, антигламурное, мрачное пространство — быстрее «шекспировское», а не «чеховское». Центральная фигура, садовая скульптура льва, добавляет холоду имению Войницких, хотя там и так катастрофически недостает душевного тепла. Растерянный, немножко пьяненький, потрепанный, трогательный дядя Ваня (Сергей Маковецкий) хотя и живет здесь давно, и вряд ли чувствует себя, как дома. В отличие от мамочки (Людмила Максакова), стильной штучки почтенного возраста. Или профессора Серебрякова (Владимир Симонов), капризный характер которого определяет не только режим жизни в этом имении, а временами и поведение и привычки домочадцев. Серой мышкой из угла в угол шмыгает Соня (Мария Бердинских), гордой павой выплывает на сцену безразличная и уставшая от «ничегонеделанья» Елена Андреевна (Анна Дубровская). Оживление в размеренные будни родственников, которых обстоятельства заставили жить под одной крышей, вносит разве что врач Астров (Владимир Вдовиченков) — в него уже шесть лет влюблена Соня.

Исследуя причину несчастья каждого героя, Туминас под пронзительную музыку Фаустаса Латенаса как будто разворачивает свои «шкафы» фасадами, широко, порывисто растворяет их дверцы… Смотрите! Вот вам их эмоции и желания без купюр! Елена Андреевна оказывается в объятиях Астрова — и Иван Петрович, который все понимает, отступает вместе со своими розами, которые так и не подарил любимой. А вот Соня — эта девочка, девушка и уже бабка, одновременно. А теперь они уже вместе с Еленой Андреевной садятся за фортепиано, сдувают с него пыль и синхронно, с вызовом бьют по клавишам, наперекор диктата своего мужчины и отца. Эти эпизоды из жизни Войницких — Серебряковых под руководством Туминаса непрерывно звучат и каждый отдельно, и как составные целостной партитуры. Наиболее громким аккордом коей стала, конечно, сцена выяснения отношений дяди Вани и профессора Серебрякова. «Пропала жизнь!» — срываясь на писк, произнесет Иван Петрович, напоминая в этот момент побитую собаку. Сцена с пистолетом не оправдывает дядю Ваню, а лишь продолжает линию его сокрушительного поражения, которое стало образом его жизни. И лишь Сони, мудрой маленькой Соне, удается выстоять в этой круговерти сокрушительных разочарований. Финальный монолог звучит подчеркнуто нервно, с надрывом, едва не истерически, сжимая кулачки, она будто собирает воедино остатки веры у себя, ощущая, что силы оставляют ее. Но Соня понимает, что надо держаться. Хотя бы для того, чтобы в финале на заплаканном лице своего дяди Вани «нарисовать» улыбку… «Дядю Ваня» Туминаса оставил после себя шлейф светлой печали, сопротивляться которому могут лишь бесшабашные оптимисты. Все другие не имеют другого выхода, как послушаться установки «Дело надо делать, господа!», от того, что эту фразу произносит самовлюбленный эгоист Серебряков, на душе становится еще грустнее…

В роли няньки Марины в «Дяде Ване» — заслуженная артистка России Галина Коновалова. Старейшина вахтанговцев, которая служит в театре с 1938 года, она и сегодня, в свои 90 с «хвостиком», на острие театральной жизни: играет в трех спектаклях, написала книгу мемуаров «Это было недавно, это было давно» и уже сорок лет работает заведующей труппой Театра Вахтангова. Не подойти к Галине Львовны с величайшими комплиментами я просто не могла. — Галина Львовна, в Театре Вахтангова вы уже 72 года.

Чем объясняете такую преданность именно этой сцене?

— Я пришла сюда в семнадцать лет, сейчас, как вы успели заметить, мне уже давно девятнадцать. У нас театр необыкновенный, отсюда уходят только вперед ногами. Так что даже если бы меня приглашали куда-то — никто из Театра Вахтангова самостоятельно не уходит. Только если, не дай Бог, выгоняют… Это удивительный театр, с удивительной биографией. Театр имени Вахтангова родился из студии, ученики которой не только пронесли огромную любовь к театру, преданность ему через всю свою жизнь, а и сумели передать эти чувства нам. Возможно, уже следующему поколению мы это не передали, но это из-за того, что в стране такой раздор. Нынешние «вахтанговцы», конечно, совсем другие, но они и не могут быть такими, которыми были мы. Другое время, другая страна, другие взаимоотношения. .. Наша молодежь сейчас много снимается, зарабатывает. Нам негде было зарабатывать — тогда выходило по две картины в три года.

— Вы работали с актерами, перед которыми преклонялись: Щукин, Целиковская, Пашкова, Борисова, Ульянов…

— Хотя они ничего для этого не делали. Это были именно те случаи, когда своим примером люди могли поднять на что угодно. Хотя театр пережил много: были и скандалы, и неудачи, и спектакли снимали, во время войны он был разбомблен, была эвакуация. .. Во время эвакуации в Омске, где мы прожили два с половиной годы, был такой подъем театра! Несмотря на страшный голод, когда желание поесть вытесняло все другие желания. .. Даже в таких условиях вырастали таланты, рождались прекрасные спектакли, театр получал Сталинские премии. .. И жизнь так прошла как-то незаметно, мне даже временами кажется, что все впереди, хотя это, конечно, звучит наивно. Так что это не просто преданность театру. Это настолько мое, что о театре я могу говорить как о самой себе или собственных детях. Есть такое расхожее выражение: «Театр — это храм». Нет, для меня театр — это жизнь.

— Неужели все всегда в ваших взаимоотношениях с театром было так приподнято и без проблем?

— Конечно, нет. И пощечин много получала, и роли не те, о которых мечтала… Но в театре я всегда находила такой кусочек жизни, который меня абсолютно удовлетворял.

— А первую роль свою помните?

— Конечно. Я вообще все помню. Я училась в школе при театре Вахтангова, где было очень мало общеобразовательных предметов, но мы росли в театре, и это было намного важнее. Но что называть первой ролью? Первой ролью у меня была Санька в «Интервенции», меня вводили в этот спектакль. А первый момент моего появления на сцене Театра Вахтангова — когда заняли в массовке. Это были «Аристократы» Погодина, где в полной темноте урки, которых мы играли, проходят за баландой с одной кулисы в другую. Но я считала, что это роль и даже позвала на премьеру свою маму. И когда мама меня не похвалила — а хвалить не было за что — я очень обиделась. Тогда нас было мало, сейчас — большая труппа. Много народа и мало ролей. Не всегда у нас такие безоблачные отношения…  — С кем из режиссеров у вас сложились лучшие отношения?  — Знаете, так вышло, что почти со всеми — я работала с Симоновым, Ремизовой, Захавой… Так сложилось… Потому что когда я стала очень взрослой, то в театре начали практиковать приглашенных режиссеров. Когда пришел Мирзоев и в «Сирано де Бержераке» ему понадобилась Дуэнья, которая, несмотря на возраст, должна быть такой прыткой, юркой, он позвал меня. Я была удивлена, потому что это режиссер не нашей школы, совсем другого направления, но мы так с ним сблизились… Позже, когда Мирзоев ставил «Короля Лира», то он решил следующее: роль старика должна была сыграть женщина, и пригласил меня. Римас Туминас также режиссер другого направления, но и его язык я поняла очень хорошо.