Опять «Дядя Ваня», милый, вечный дядя Ваня. «Небо в алмазах» уже невыносимо — смотреть на эти алмазы невооруженным глазом невозможно. Римас Туминас вручил Войницкому и Соне закопченное стеклышко: сквозь него мы и смотрели в чеховские небеса. Смотрели широко раскрытыми глазами и поражались увиденному: здесь все не так.

Известно, что пьесы Чехова — все пять штук — нельзя оторвать друг от друга, они повязаны общей пуповиной судеб, характеров, отношений. Повязаны чеховской иронией и насмешкой, стерильностью хирургических инструментов, с помощью которых Чехов с привычным врачебным цинизмом пытается препарировать человеческую душу, чтобы ощутить конечность быта и бесконечность бытия. Секрет бессмертия его драматургии — в вечном противоборстве духа и материи. Выкарабкается ли человечество? Одолеет ли эту отвесную скалу? Или сорвется в пропасть? В Чехове нет высокомерия: он карабкается вместе со всеми. Потому — вечен. Потому — его каждый раз можно читать заново.

Римас Туминас не сделал ничего особенного — он повесил на гвоздь луну (помните, у Тригорина — «и у меня есть своя луна») и вывел на ее свет то, что пряталось в кустистых зарослях традиций и канонов, то, что тухло в болотной тине общепринятой «чеховщины». Оказалось, что перед нами живые люди. Просто мы застали их в тот момент, когда они подают отчаянные сигналы о спасении. Мы стоим на берегу и смотрим, как они тонут. Мы не в силах им помочь. Слышим их крик. Их мольбу. Их истерический смех. Наблюдаем их прощание друг с другом, становимся свидетелями их раскаяния. И даже их звериное желание жить не совершает чуда: они гибнут под этой беспощадной луной, оставляя в черноте неба дикую усмешку — как жуткий «смайлик» в конце послания.  Такому надрывному, словно перетянутому электрическими проводами спектаклю нужны были именно вахтанговские актеры: обладающие виртуозной техникой игры, тонкостью восприятия мира и умеющие «читать» самые сложные режиссерские партитуры.

Весь актерский ансамбль «Дяди Вани» работает как швейцарские часы — все эти волшебные винтики, колесики, стрелочки, весь непрерывно движущийся и крутящийся механизм поражает своей слаженностью. У каждого — своя траектория движения и судьбы, у каждого свой пронзительный момент истины. Принцип «четвертой стены» доведен режиссером до абсолюта, каждый персонаж проживает перед нами две параллельные жизни: на людях и без них, — и разница этих жизней очевидна. Надменный профессор Серебряков (Владимир Симонов), образец морали и добропорядочности, по ночам превращается в безумного маньяка, в хохочущее сатанинским смехом привидение. Послушный, мирный, униженный дядя Ваня (Сергей Маковецкий), ослепленный внезапной любовью, стремится завоевать ее сейчас же и немедленно — и, выпив для храбрости, нелепо и трогательно пытается совершить любовный акт тут же, у случайного дивана. Дядя Ваня одержим своей «луной» — Совершить Поступок, выскочить из образа «светлой личности», выстрелить, влюбиться, напиться, отравиться… Циничный покоритель женских сердец Астров (Владимир Вдовиченков), оказывается, не выносит одиночества, он приговорен к нему как к исключительной мере. Елена Андреевна для него — как попытка помилования, которую он не заслужил. Елена Андреевна (Анна Дубровская) «маленький пушистый хорек» с цепкими интонациями и цепким взглядом — несчастливая, недолюбленная женщина с пылающим внутри огнем страсти и чистоты. Некрасивый «лягушонок» Соня (Мария Бердинских) обладает железной несгибаемой волей, она сознательно отводит от себя страдания и муки, ее кажущаяся сентиментальность — способ защиты. Ее суть — сухие глаза и металл в голосе. И только беспечная нелепая нянька Марина (Галина Коновалова) живет свою жизнь на открытой ладони — она не прячет своих чувств, она говорит, что думает, не стесняясь ни мрачных мыслей, ни веселого цинизма.

Смотреть «Дядю Ваню» Туминаса страшно и весело. В докторе Чехове явственно слышны интонации доктора Булгакова, который через несколько десятилетий разобьется об это же небо и об эту же луну. «Дядя Ваня» — это спектакль о конечности. О том, что ничего нельзя исправить. О том, что разрушения — внутри нас. О том, что от своей луны, как Фриде от платка, никуда не деться.