Не хочу спорить ни с кем. Ни с теми, кто считает, что лучшим спектаклем Римаса Туминаса был давний вильнюсский «Вишневый сад», где старый дом обваливался буквально на головы героям. Ни с теми, кто очень любил также сделанный в его родном городе зимний «Маскарад», где умершая Нина превращалась в занесенный снегом могильный памятник, или парадоксальный «Мадагаскар», иронически трактующий происхождение Литвы. Ни с любителями глумливого «Играем Шиллера» в «Современнике», где тайную записку прятали… не скажу где, ну в очень интимном месте. И даже с теми не буду спорить, кто видит оригинальность в последних шумных постановках литовского режиссера в Москве: в нервном и рваном современниковском «Горе от ума», по-отечески пожуренном Путиным, или в прошлогодней вахтанговской премьере «Троила и Крессиды», где виновница троянских бед Прекрасная Елена оказывалась горой голого бесформенного мяса с хриплым голосом.

Теперь даже не хочется все это обсуждать, поскольку Римас Туминас в Вахтанговском театре, которым он руководит уже третий сезон, выпустил спектакль, отменяющий прежние споры об этом режиссере. Чеховского «Дядю Ваню», который смотрится взахлеб, так что почти совсем не приходит в голову задавать вопросы, которые не оставляли на прежних прихотливо-туманных постановках Туминаса. А почему герой делает это? а это для чего? а что тут имеется в виду? Сохранив свою ироничную интонацию, Туминас поставил спектакль грустный и горький, не про каких-то там суетливых марионеток, резоны которых не понять, а про живых людей. И стало ясно, что труппа Театра Вахтангова, давно уже имевшая безрадостный вид, находится в отличной форме, а Туминас знает, в каком случае надо отказаться от дуракаваляния и не заваливать артиста мусором режиссерских штучек. Вот тут-то зритель и откроет рот. Это я к тому, что, на мой взгляд, «Дядя Ваня» — лучший спектакль Туминаса, самый ясный и человеческий и в то же время самый оригинальный и личный. Причем, судя по отзывам, спектакль от показа к показу растет и набирает силу. Теперь видно, что последний сезон, когда вокруг режиссера шла некрасивая возня и шла речь о том, следует ли оставлять чужака на должности руководителя крупного московского театра, Туминас не суетился, а спокойно готовился к своей главной премьере. И вся эта история, к счастью, закончившаяся благополучно, не удостоится даже строчки в хрестоматии, куда войдет туминасовский спектакль.

И слава богу. Туминас, так же, как Някрошюс, постоянно работающий с замечательным литовским композитором Фаустасом Латенасом, в этот раз наполнил постановку музыкой так, что она перестает нести только «прикладную» функцию интонационного фона и акцентов, став столь же существенной частью спектакля, как в балете, где все действие определено и задано ею. Причем Латенас музыкальную ткань строит на очень популярных мотивах — песенных, танцевальных, каких-то пошловатых вальсочках и т.д., но все это складывается в напряженную, тревожную, тянущую душу звуковую среду. Кажется, влияние этой музыки даже чрезмерно — Туминас не в силах оказаться ни от одного акцента, который она дает, отчего действие превращается в череду изматывающих эмоциональных пиков, зрителя бросает как на качелях, каждый следующий взлет кажется ударным финалом, но таких финалов уже в первом акте десяток. И каждый хочется заключить в рамку, запомнить и потом показывать отдельно.

Как, например, ту сцену, где дядя Ваня (Сергей Маковецкий) стреляет в Серебрякова (Владимир Симонов). Первый раз мы слышим выстрел за сценой, второй — все уже происходит напоказ, на авансцене. Елена Андреевна (Анна Дубровская) и старая мамаша Войницкая (Людмила Максакова) картинно бросаются заслонять профессора своими телами, а тот, эффектно отодвинув женщин, выходит и становится, гордо выпятив грудь, прямо под пистолет. Но даже в упор бедный, нелепый Ваня не может и задеть врага. И когда дядя Ваня хочет выстрелить в третий раз, Серебряков разворачивается и очень медленно, под музыку, в сопровождении всех домочадцев уходит в глубину сцены. Ваня суетится, целится в спину, как на расстреле, но, дойдя до задника, вся шеренга разворачивается и угрожающе идет прямо на него, будто на подиуме, подойдя вплотную, снова уходит, а Ваня все панически и бестолково бегает со своим пистолетом.

Все актеры играют в остром, почти гротескном рисунке, но почему-то это не превращает «Дядю Ваню» в карикатуру; наоборот, подчеркивает нюансы и неожиданные повороты чеховской истории, новый взгляд на нее. Вот нянька (Галина Коновалова) — эдакая старая дамочка в пудре, с крашеными губами и цветком в волосах, кокетливая и явно пьющая. В доме Войницких она «работает мануальщиком» и буквально завязывает в узел больного Серебрякова. Людмилу Максакову в роли мамаши Войницкой невозможно узнать: в темном паричке-каре, темных очках и длинной юбке-карандаше, она кажется прямо-таки суфражисткой, при этом лихо задирает юбку и впадает в неостановимо-истерический смех от восторга перед Серебряковым. Изумительная чета Серебряковых — Владимир Симонов и Анна Дубровская играют гармоничную пару очень подходящих друг другу супругов. Оба картинные, высокомерные, замедленные. Ночная семейная сцена с капризным и мучающим молодую жену стариком-профессором превращается в театр друг для друга, полный сексуального напряжения и взаимного истерического восторга. Они похожи даже в мелочах, например, в отвращении к чужому прикосновению. Вот величественный, пафосный профессор выслушивает обвинения дяди Вани на семейном совете. Тот опять суетится, виня зятя в своей пропащей жизни, хватает его за рукав, припадает к плечу, а профессор брезгливо отодвигается. А вот красавица Елена, высокомерно мирясь с Соней, холодно прикасается к ее щеке, а когда та вытянула губы для поцелуя, испуганно-брезгливо ее отстраняет. Соню играет юная Мария Бердинских — играет почти ребенком, истовой крошкой в скучных подростковых платьицах и тяжелых ботинках, некрасивой серой мышкой, искренней, трогательной и звонкой. Разве что Астров (Владимир Вдовиченков) — брутальный, но не слишком содержательный ковбой в шляпе и кожаной жилетке, и Телегин (Юрий Красков), превратившийся в крикливого и несмешного клоуна в чаплинском котелке, пока не дотягивают до уровня остальных персонажей. Быть может, именно поэтому, чтобы прикрыть актеров, Туминас все свои «штучки», от которых в «Дяде Ване» почти отказался, отдал этим двум персонажам.

Но как бы ни были хороши или не очень все прочие актеры, дело-то все в дяде Ване, в Сергее Маковецком, который давно уже в Вахтанговском театре не играл ролей такого класса — в этом шизоидном умнике с какой-то дурацкой, кривой, дергающейся походкой, в пятидесятилетнем мужчине, суетливом и нелепом, беззащитном и неприспособленном к жизни, как ребенок. Кто видел афиши, развешенные в метро, помнит его странное лицо, где кто-то раскрывает глаза. Это из последних минут спектакля. Когда все уехали и маленькая Соня пытается растрясти совсем бесчувственного дядю Ваню, которому Астров только что для успокоения вколол морфию, она вытаскивает его танцевать. Соня таскает и кружит большое вялое тело по сцене, а потом, отчаявшись, протягивает руки, чтобы открыть глаза и раздвигает пальчиками улыбку. С этим клоунским лицом — вытаращенными глазами и идиотской наклеенной улыбочкой — Ваня долго-долго по-клоунски же пятится в глубину сцены, пока не скрывается в темноте. Забыть это трудно.