После премьеры «Дяди Вани» у «вахтанговцев» можно смело утверждать, что назначение литовца Римаса Туминаса худруком почтенного российского театра было едва ли не самым мудрым и смелым шагом нашего Минкульта за последние годы. Даже не верилось, что одряхлевшую академическую сцену удастся реанимировать в столь сжатые сроки. А вот ведь удалось…

Как и следовало ожидать, притирка одной из старейших московских трупп к новому руководителю оказалась небезболезненной и даже обросла комическими слухами. В соответствии с самым смешным из них как-то раз известный режиссер, впав в справедливое раздражение, объяснил известным артистам, что именно он (уже не как режиссер, а как мужчина) желал бы сделать с поминаемой ими к месту и не к месту системой Станиславского. Нервозная обстановка вокруг премьеры, разумеется, способствовала активизации «обеспокоенной общественности», которая уже в антракте предалась своей любимой забаве под названием «поиск русофобии у иностранца». Представителям общественности хочется ответить коротко: «Лечитесь, товарищи! Иногда помогает».

В конце концов защита «Дяди Вани» от подозрений в нелюбви к нашей с вами родине — самый нижний уровень разговора, какого достоин вахтанговский спектакль. Во-первых, он, судя по приему у зрителей, оказался очевидной и безусловной удачей. Во-вторых, он позволил со всей ясностью осознать, что же являет собой стиль Туминаса, который так часто сравнивали с метафорическим стилем Эймунтаса Някрошюса, безуспешно пытаясь угадать, кто у кого какую метафору позаимствовал. После «Дяди Вани» становится понятно, что стиль новоявленного худрука не просто отличен от стиля Някрошюса. Он во многом противоположен ему. Главное и счастливое свойство туминасовской режиссуры — отнюдь не метафоричность, как казалось прежде (к слову сказать, «Дядя Ваня» метафор почти лишен), а склонность к гротеску, к коему Някрошюс, напротив, совершенно не расположен. Буффонада, бурлеск, эксцентрика, разящая наповал ирония — все это не из арсенала сумрачного литовского гения. Зато Туминас владеет ими блистательно. И именно ирония, не отменяющая, а лишь оттеняющая сострадание к героям, и есть краеугольный камень его режиссуры.

В «Дяде Ване», поместив вахтанговцев в атмосферу сценического бурлеска, он словно бы окропил живой водой их увядшую было склонность к острому и вдохновенному лицедейству. Замечательна органически склонная к эксцентрике Людмила Максакова, играющая «галку-маман» уже впавшей в сенильность, но еще не позабывшей о своей былой привлекательности женщиной-вамп. Все сильные стороны актрисы — от столь основополагающей, как скрытые до поры под длинным платьем стройные ноги, до столь факультативной, как умение хорошо говорить по-немецки, — Туминас рачительно (а чего добру пропадать!) применит к делу.

Неожиданна и убедительна в роли Елены Андреевны Анна Дубровская, прежде, как правило, представавшая на сцене в виде фарфоровой статуэтки. Туминас в самой ее статуарности ищет повод для сценического шаржа. Закованная в совершенные формы, истомившаяся плоть этой Елены Андреевны так же гибельна для простого смертного, как прекрасный голос Сирены. Уморительна няня Марина, которую старейшина труппы Галина Коновалова представляет профурсеткой с туманным взором, живущей воспоминаниями о веселых деньках давно минувшей молодости. Но самым восхитительным образцом туминасовской буффонады становится конечно же профессор Серебряков в исполнении Владимира Симонова. Даже на фоне корифеев изумительной вахтанговской труппы Симонов кажется гранд-артистом. А его Серебряков, самовлюбленный ипохондрик, то вышагивающий по сцене с важностью индюка, то являющий нам свою страдающую плоть в изумительном подагрическом танце, — порождением не вахтанговской даже, а скорее мейерхольдовской школы.

Туминас сделал простую в общем-то вещь. Он всех без исключения героев пьесы — от Серебрякова до Войницкого — представил неудачниками, изживающими (каждый по-своему) свои комплексы. Он обнажил и укрупнил эту подспудную тему чеховской драмы. Некрасивая Соня (Мария Бердинских) тяготится тут своей некрасивостью, непросыхающий алкоголик Астров (Владимир Вдовиченков) — глухотой к его явно завиральным идеям о лесах, Вафля (Юрий Красков) — злобно изживает свое изгойство. Сам же дядя Ваня (Сергей Маковецкий) изживает мечту — хочет походить на Шопенгауэра, более всего походит как раз на Вафлю. Постаревший, ударенный пыльным мешком вечный мальчик, который никак не может стать мужчиной…

Положенные на музыку Фаустаса Латенаса сценические шаржи Туминаса немного напоминают дивертисмент, эдакий парад фриков, вынужденных жить друг с другом под одной крышей. Но время от времени в этих фриках вдруг обнаруживается нечто иное, чем закомплексованность. Какая-то просветленность… В каждом из них есть искра божья, заставляющая и Серебрякова, и Соню, и Астрова, и Войницкого стоически принимать невзгоды, тщетно взывать в пустоту, молить о совершенстве, надеяться на любовь и спасение. Эти редкие, но пронзительные ноты спектакля заставляют признать: в звенящем туминасовском гротеске на самом деле куда больше теплоты, чем в изгнанном с вахтанговских подмостков холодном и пустом академизме, часто ошибочно принимаемом за любовь к традиции и отчизне.