Театр имени Вахтангова показал премьеру «Дяди Вани» в постановке художественного руководителя театра Римаса Туминаса. Дан старт сезону, в котором Чехова на разных площадках будет очень много: грядет 150-летие классика. РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ к испытаниям готов.

Премьере предшествовала закулисная история с попыткой сместить Римаса Туминаса с поста худрука театра — и с ответной кампанией театральной общественности в его защиту. «Помните, он гонимый!» — напутствовала меня на написание рецензии дама, мнение этой общественности очень верно транслирующая. Поскольку о таких вещах хочется поскорее забыть, придется начать с резюме: «Дядя Ваня», безусловно, самый серьезный спектакль вахтанговцев за последние, очень тусклые в этом театре лет пятнадцать, а литовскому мастеру Римасу Туминасу как худруку труппы альтернативы нет. Можно сказать, что состояние Вахтанговского театра на момент прихода в него господина Туминаса передано декорацией Адомаса Яцовскиса — два торжественных портала, напоминающие о былом богатстве и процветании, обрамляют безнадежно заброшенное пространство. Хозяйство запущено: посреди жилой комнаты стоит верстак, плуг, на котором гоняют по сцене персонажи, безнадежно заржавел; пианино покрыто многолетней пылью, массивный кожаный диван продавлен, в саду виднеется скульптура льва — знак ушедшего величия. Предметов быта очень мало, но не то чтобы люди здесь лишь мирно доживают. Стихии, природные знамения не обходят дом стороной — не зря же дядя Ваня и Соня коптят стекло, чтобы глядеть сквозь него на небо.

Иногда чеховские персонажи Римаса Туминаса, прежде чем сделать или сказать что-то, на секунду замирают, точно они сами не уверены в том, что сейчас с ними произойдет. Иногда они вглядываются друг в друга, точно не совсем уверены, кто именно перед ними. Господин Туминас словно отразил «сцены из деревенской жизни» в тайных кривых зеркалах инобытия — и от этого спектакль его вышел мрачно-эксцентричным. А точно ли, думаешь, не призраки обитателей усадьбы ходят по сцене? Эту тревожно-гнетущую атмосферу, в данном случае созданную во многом благодаря изменчивой, разнообразной музыке Фаустаса Латенаса, можно считать фирменной особенностью литовской режиссуры. Правда, в «Дяде Ване» режиссер придумал для персонажей так много точных и неожиданных подробностей поведения, что «инаковость» его взгляда на русскую пьесу (та, что в его «Горе от ума» и «Ревизоре» так раздражала одних и так возбуждала других) словно размылась, стала ненавязчивой. Легко представить себе, как сделавшийся глухонемым работник Ефим мог стать едва ли не главным персонажем спектакля, этаким знаком беды, но здесь он остается лишь «деталью».

Пришлось уже услышать восторги по поводу того, что Римас Туминас, мол, как-то необыкновенно глубоко вчитался в текст Чехова и достал из него все подробности спектакля. По-моему, если на словах «повесьте ваши уши на гвоздь внимания» профессор Серебряков молотком вколачивает в стол гвоздь, а перед окриком дяди Вани «Заткни фонтан, Вафля!» сам Вафля ни с того ни с сего плещет из стаканов воду, то это называется не «вчитываться», а придумывать гэги. Но таких, явно выпирающих фокусов не очень много. Преобладают у Римаса Туминаса все-таки не аттракционы, а парадоксальные психологические ходы. Самыми неожиданными, впрочем, оказались действительно персонажи не главные. Престарелая нянька Марина в исполнении ветерана труппы Галины Коноваловой превратилась в молодящуюся напудренную кокетку со звонким голосом, этакую ироничную старую русалку. Телегин (Юрий Красков) обрел чаплинский котелок и клоунскую резкость повадок, потеряв добросердечность русского приживала. «Старая галка» Марья Васильевна здесь в темном парике-каре и длинном платье, подол которого она, впрочем, всегда готова гордо задрать, словно только что сошла с кабаретных подмостков,- Людмила Максакова отважно отыгрывает комическую влюбленность в профессора Серебрякова, за которым дама-вамп готова носить портфель.

Роль профессора Владимир Симонов довел до остроты откровенной карикатуры. Уж если герой бездарь и дурак — то это буквально написано на лбу, любую мелочь изрекает словно откровение, ходит как памятник самому себе, но не прочь и настырно поерничать. Елена Андреевна Анны Дубровской холодна, красива и неприступна — светит, да не греет, они с профессором образуют удивительно гармоничную пару. Соня Евгении Крегжде — добротная Соня, хоть на чеховскую выставку отправляй. Молодой Артур Иванов в роли Астрова пока не очень внятен (те, кто видел в другом составе Владимира Вдовиченкова, утверждают, что им повезло гораздо больше).

Что касается самого дяди Вани, то это главная удача спектакля — и лучшая за многие годы театральная роль Сергея Маковецкого. Так и не выросший, но уже постаревший ребенок, непосредственный и наивный, в каждый момент готовый, что его сейчас «накажут», этот дядя Ваня словно спорит с обвинительной по отношению к персонажу театральной тенденцией последних лет. Герой Маковецкого — симпатичный недотепа, очень искренний, чистый человек. Рисунок роли вроде бы прост, но по сути-то как раз труден: оправдать его под силу только очень большому артисту — а господин Маковецкий именно таков. После финального монолога, произнесенного скорее как проклятие, нежели как утешение, Соня мастерит из податливого дяди манекен с расставленными руками, распахнутыми глазами и неестественно растянутой улыбкой. Жизнь дядя Ваня провел с широко закрытыми глазами, смерть — а ничего, кроме нее, темнота, в которую он отправляется, значить не может — встречает с широко открытыми.