«Дядя Ваня» по-вахтанговски

Алла Шендерова, Ваш досуг от 1 сентября 2009

Московскому зрителю стоит приготовиться к целому залпу чеховских спектаклей: в 2010-м исполняется 150 лет со дня рождения драматурга, без которого мировой театр выглядел бы сегодня совсем иначе. В случае с «Дядей Ваней» литовского режиссера Римаса Туминаса, уже второй сезон возглавляющего Театр имени Вахтангова, говорить о «датском» (то есть приуроченном к дате) спектакле не приходится.

По большому счету, что бы ни ставил Туминас — скажем, «Горе от ума» Грибоедова в «Современнике» или прославившийся на весь мир «Маскарад» в Малом театре Вильнюса, — всегда выходит как будто по Чехову. Герои говорят и делают одно, а чувствуют совсем другое, жизнь утекает сквозь пальцы, близкие люди не могут понять друг друга, а дым отечества столь едок, что его нельзя вдыхать без слез — как в «Горе от ума».

Лет 15 назад в своем вильнюсском Малом театре Туминас ставил «Вишневый сад», герои которого были похожи на печальных и бестолковых клоунов: многоуважаемый шкаф обрушивался на них в ответ на приветственный монолог Гаева. Не так давно там же режиссер выпустил «Трех сестер» — с угловатыми хулиганками, обреченными чахнуть в вязком провинциальном болоте. Постичь наше разлюбезное отечество герои Туминаса пытаются в каждом спектакле — даже в шекспировском «Троиле и Крессиде» (Театр имени Вахтангова), который режиссер умудрился поставить так, что с первого взгляда ясно: это не о Троянской войне, это о нас с вами.

«Дядя Ваня», премьеру которого вахтанговцы сыграют 2 сентября, в какой-то степени закрывает тему. В нем чеховские герои больше не спрашивают «зачем мы так живем?» и не призывают жить иначе, они просто криком кричат — словно жалуются кому-то неведомому на невозможность ничего изменить. Здесь юная Соня (Евгения Крегжде) начинает монологи со смехом, а кончает слезами. Спившийся красавец Астров (Владимир Вдовиченков) не может и не умеет ее утешить. Его душа встрепенется лишь при появлении Елены Андреевны (Анна Дубровская), но красавица оказывается изломанной, фальшивой кривлякой. «Русалочья кровь» — сказано о ней у Чехова. Елена в спектакле Туминаса — черная русалка, подобно булгаковской Маргарите, ставшая ведьмой из-за пошлого, пафосного фигляра профессора Серебрякова (Владимир Симонов), умеющего подчинить и сломать любого, кто попадается на пути. Здесь даже нянька Марина (старейшина труппы Галина Коновалова), молодясь у зеркала, временами напоминает недобрую колдунью. И на весь этот дикий, смешно устроенный мирок смотрит остановившимся, немигающим взглядом рано постаревший мальчик — дядя Ваня Сергея Маковецкого. Как свойственно настоящему интеллигенту, он не может и не умеет никого обидеть — потому целится в Серебрякова, но стреляет мимо. Обвинительный монолог застревает у него в горле — неудачник замолкает, запихав себе в рот галстук, как кляп.

Сделав с помощью вахтанговских артистов виртуозные шаржи на всех персонажей пьесы, Туминас выстраивает спектакль так, что зритель, чем дальше, тем больше сострадает этой кучке трагических клоунов, которым никуда друг от друга не деться. Постоянный соавтор режиссера, художник Адомас Яцовскис, соорудил на сцене высокие серые стены — то ли дом, то ли ангар. Позади — зловещая темнота. Вокруг — огромная страна с ее привычкой пить, губить леса и все, что попадется под руку. Бежать с этого маленького, освещенного тусклой луной островка, некуда.