«У русской культуры одна-единственная проблема: в ней сердце ищет преображения в страдании, посредством свободного созерцания. Вот ключ к русской религии, поэзии, музыке, живописи, театру — к русской душе».
И. ИЛЬИН.

Казалось бы, далеко в прошлое ушли спектакли, подобные «Фуэнте Овехуне» Лопе де Вега, способные своим искусством потрясти находящееся в тупике общество и показать подлинное лицо времени. В действительности, нет! Оказывается, если за дело берется мастер, который умеет проникнуть, по выражению — Горького, в «свинцовые мерзости жизни», то и в наше время «подземных толчков» и надежд на перемены театр способен потрясти и из учреждения, беззастенчиво насаждающего «развлекаловку», превратиться в трибуну, с которой можно во весь голос провозгласить: так жить больше нельзя!

С нашей точки зрения, именно этого результата добился театр им. Вахтангова своим новым спектаклем «Люди как люди», поставленным Владимиром Ивановым, с блестящим актерским ансамблем во главе с талантливым «варягом», а ныне вахтанговцем Алексеем Гуськовым. Как известно, хороший спектакль похож на часовой механизм. В нем нет ничего лишнего. По форме — от завязки и до финала — такой спектакль, как правило, всегда и закольцован. В театре им. Вахтангова по воле режиссера зритель с первого мгновения включается в действо. От содержания программки, в которой на фотографии запечатлено семейство Зыковых, от звучащего в начале и в конце песенного эпиграфа в исполнении детского голоса, настойчиво предупреждающего о грядущих напастях, и до самого финала спектакль Владимира Иванова утверждает самое, наверное, важное на сегодня, что если семья — главная опора государства — разрушена, то это не просто «напасти», это катастрофа. Не лесоповал и не прибавочная стоимость лесопромышленника Антипы Зыкова находится в центре коллективного исследования вахтанговцами предлагаемой драмы. Сразу надо заметить, что поставленных вопросов — простых и сложных — в новой премьере на удивление много. И это прекрасно! Стало быть, спектакль удался как актерски, так и мировозренчески, и значит, в нем есть живая связь с современностью.

Первый вопрос, который возникает по ходу спектакля, почему так мало любви среди героев, населяющих эту пьесу? А если она и была, то почему скороспелая и ворованная? Почему религиозность героини не приносит никакого облегчения, а ее вера не становится творческой силой преображения, почему в ней рождается жестокость, страх, двусмысленность и в результате скептицизм? А дальше количество вопросов увеличивается: какова цена безответственности в выборе того или иного поступка? Во имя чего тогда нужен был колоссальный труд поколений, если нет наследников, которые продолжают дело отцов? И, наконец, что происходит с людьми, с государством, если нет жизненной позиции, подлинной веры и света в конце туннеля?

Горький нередко признавался: «У меня есть своя правда, совершенно отличная от той, которая принята в жизни». Почему в лучшее время, а именно последние 20 лет до начала Первой мировой войны, в годы, когда имперская Россия была пятой экономикой мира, а по темпам развития первой, Горький почти сто лет назад (1912г.) пишет пьесу «Зыковы», в которой подвергает безжалостному анализу духовный распад преуспевающего семейства, из рода которого вышли не только окольничие XVI века, но и много других ярких представителей, вошедших в историю Российской империи? Что это, взгляд на историю России глазами пролетарского писателя? Вряд ли, слишком мелко для такого мастера. Возможно, суть вопроса в верности революционной доктрине, изложенной еще в повести «Мать» и в целом получившей признание Ленина? Пожалуй, но не в полной мере. А может, это и есть та правда жизни, которую «босяк» Алеша Пешков пережил и подсмотрел «В людях», как в людях? (Вот почему режиссеру сегодня потребовалось другое название пьесы, в большей мере отражающее замысел спектакля.) Это он — «бродяга и висельник», став Максимом Горьким, еще тогда открыл в русском обществе вирус болезни самораспада. Это он, как опытный диагност, изучил не только раковую опухоль, но и через голову революции её крушение, на материале пьесы сумел увидеть сегодняшний день во всем «блеске» его достижений.

Толстой как-то признался Чехову, что он никак не может понять ум Горького. Такая оценка не случайна. И дело не в том, что Толстой и Горький были людьми разной породы и происхождения, а в том, что не каждому писателю дано заглянуть за горизонт, тем более предугадать судьбу России и развитие русского характера. Если Достоевский боготворил русского мужика, Толстой — приукрашивал, Чехов — относился с юмором, то у Горького — невыдуманные мужики, и, как нам кажется, воспринимал он их критически. Он знал, что из-за долгой крепостной зависимости и необходимости выживать мужик способен предать. Он видел, что он добр, но невоспитан и что, тяготея к соборности, он так и остался «дрожащей тварью». Живя веками крестьянской общиной, по-холопски поклоняясь барину, а потом начальству, русский мужик, по ряду известных обстоятельств уже в советской действительности, так и не стал ядром того, что ныне называют гражданским обществом; в противном случае верхи не так легко, а то и вовсе не сдали бы первое в мире социалистическое государство. Иначе периодически не повторялись бы в истории поступки, не объяснимые с точки зрения логики и совести: повернут мужика против царя — пойдет; прикажут бежать из окопов и оставить фронт — побежит; велят победить — победит.

Если Толстой был «зеркалом русской революции», то Горький её содержанием. Выражаясь метафизически, Горький заглянул за горизонт русской революции и увидел её крах, ибо хорошо знал человеческий материал, который эту революцию воплощал. Но проявится это через голы побед, великих достижений и горьких поражений, приведших к тому, что сегодня в мировых рейтингах по качеству жизни и человеческому потенциалу Россия откатилась в разряд отсталых стран. Хочется верить, что положение это временное. А тот, кто ценит только деньги, рейтинги в журнале «Форбс», кто несет с собой не щедрую любовь, а лукавство, угрозы и цинизм, осознанное коварство во благо чужеземцев, — тот не должен забывать уроков истории и навсегда отказаться от подобной «деятельности» в России, чтобы в момент очередного бессмысленного, беспощадного и неминуемого бунта не стать его жертвой.

Но вернемся к постановке Владимира Иванова. Еще в начале спектакля понимаешь, почему художник Максим Обрезков сделал оформление, похожее на дубовые голомени. Такой высокий голбец-загородка, как и положено, со ступеньками и дверями, дает возможность режиссеру легко выстроить мизансцены. Художник, по всей видимости, почерпнул идею образа спектакля из ритуальных традиций древней Руси и голубец — могильный памятник — возвел из дуба. И это не случайно, дуб — родовое название дерева. Недаром сказано: «Стоит дуб вялый, на нем сидит черт-дьявол; кто ни подойдет, так не отойдет — репей». (Не о семействе ли Антипы Зыкова эта старинная пословица-загадка.) Как и следует, замысел художника идеально совпадает с режиссерским решением. Владимиру Иванову необходимо выкачать быт со всеми его подробностями, с тем, чтобы обеспечить своим актерам максимальное, а в некоторых случаях и сольное раскрытие в спектакле.

Эгоизм режиссера — в безоговорочном растворении в актерских работах. В театре, где блистали Рубен Симонов, Цецилия Мансурова, Борис Захава, Николай Гриценко, Михаил Ульянов и до сих пор с успехом работают художественный руководитель театра Римас Туминас, актеры Юрий Яковлев, Владимир Этуш, Юлия Борисова, Василий Лановой, Людмила Максакова и многие другие, молодое поколение не только продемонстрировало зрелость и мастерство, но в полную силу показало нечто большее — вахтанговскую школу, ее неувядаемую значимость в театральном искусстве России.  Мы видим на сцене актерский ансамбль, в исполнении которого диалоги претворяются в симфонию звучащего слова и трагических страстей, непостижимого, почти забытого сегодня мастерства владения паузой, мы дышим воздухом спектакля, проникаемся подтекстом и сверхзадачей постановки. Спектакль идет в напряженной тишине, при полном понимании зрителем того, что театр через Горького обращается к нему, к его гражданской совести, доверяя ему, как суду присяжных.

Уже с первой сцены мы с нетерпением ожидаем появление главного героя Антипы Зыкова. Неужели и впрямь произойдет приснопамятная «рокировка», и глава семьи, входящий в богатейший клан русских предпринимателей, перейдет дорогу сыну и тем самым заложит куплей-продажей невесты мощный «тротиловый заряд» под родовое гнездо? Не веришь до появления актера А. Гуськова. Но, как только в глубине сцены замечаешь его упругую, кошачью поступь, понимаешь, что такой Антипа своего не упустит и жертвоприношению быть. Да, циничный, почти блатной торг с мещанкой-захребетницей, матерью невесты, с двусмысленной фамилией Целованьева, изощренно, на грани гротеска сыгранной О. Тумайкиной, состоялся! Все кончено, Антипа счастлив! Мавр сделал свое дело, походя растоптав возможное счастье сына Михаила с Павлой, рождение внуков и продолжения дела. Сын Антипы Михаил (Д. Соломыкин) — самое слабое звено в этом треугольнике. Он не унаследовал предпринимательский талант отца, разрушился от непробудного пьянства, не способен выдержать гнев отца и оценить любовь Павлы. Единственным выходом ему кажется — пуля. Впрочем, с разными исходами за револьвер хватаются оба — и сын и отец. Объяснение раненого Михаила с отцом, сыгранное молодым, но профессионально зрелым Д .Соломыкиным и А. Гуськовым с предельной откровенностью, — это мгновенное, но позднее просветление в этом семействе. Отныне грех водворен в этот дом навсегда! Не поможет ни звонкий, как колокольчик, голосок шаловливой девчонки-подростка Степки (М. Костикова), ни хлопоты заполошной Пелагеи (Д. Пешкова), ни философские оценки решительно представленного Е. Карельских Тараканова.

Теперь нам остается наблюдать, как метастазы самопредательства семейной четы начнут разъедать родовое гнездо. А, как известно: «Грехи любезны, доводят до бездны». Впрочем, грех самопредательства еще раньше прописался в этой семье. Мы ужасаемся, узнав, что Антипа насильно выдал красавицу сестру, теперь уже вдову, за больного, богатого, но нелюбимого человека. Софья свою «бездну» проживает стойко, ни детей Бог не дал, ни любви — бывший возлюбленный Муратов (первоклассно сыгранный А. Рыщенковым) отвергнут, как, впрочем, отвергнут и изобличен Хеверн и Шохин, соискатели на богатство молодой вдовы. (Несостоятельность обоих женихов по-разному, но точно раскрыты актерами К. Рубцовым и А. Ивановым).

Если роль Павлы, жены Антипы, выписана автором сложно, в динамическом развитии, а исполнена (О. Немогай) ярко и эмоционально, с улавливаемой в дальнейшем перспективой развития, то роль Софьи (Л. Вележева) одна из самых трудных в драме Горького. Именно ее сердце больше всех ищет преображения и его находит в Кресте, символе осмысления страдания.  Работа А. Гуськова и Л. Вележевой в этом спектакле — образец настоящего, чарующего актерского искусства. Все продумано, выстроено, что не дано в тексте, прожито «за кадром». Сцена в кабинете, когда поверженный и отвергнутый Антипа, как раненый зверь, попытался примоститься на большом столе и помешал сестре вести дела по дебету и кредиту, — верх актерского совершенства. В какой-то момент зритель аплодирует А . Гуськову даже за пантомиму. И режиссер идет навстречу этой актерской импровизации, он предоставляет мастеру возможность, помимо партитуры текста, еще и пластически дорисовать характер своего героя. Впрочем, теперь Антипа многое знает о «бездне», возможно, солнце теперь с отрадою будет светить ему. Ибо, как уже сказано, истинная радость рождается только из настоящей тоски и страдания.

Драма сыграна благодаря спектаклю, превосходно поставленному заслуженным деятелем искусств России, профессором Владимиром Ивановым. Зритель прожил жизнь героев, как собственную судьбу, прикоснулся к безднам русского греха и саморазрушения, кажется, судя по реакции и несмолкаемым аплодисментам в конце спектакля, понял, что сжигает Россию. Вопрос только в одном, что нас ждет — годы спокойной жизни, затишье? А если это затишье перед бурей? Ну что ж, пусть сильнее грянет буря!