В первый раз «Мадемуазель Нитуш» в Вахтанговском театре появилась в 1944 году. В войну советские начальники оперетту не воспитывали, не жучили; даже позволяли фильмы снимать о том, что быть опереточной артисткой — значит тоже помогать выживать стране (что чистая правда). И «Нитуш» имела колоссальный, гулкий, летучий успех — народ на несколько часов сбегал в расположенную на Арбате Францию и повторял побег снова и снова (бывали энтузиасты, посещавшие спектакль более десяти раз). После войны «окно в Париж» следовало прикрыть, и в январе 1949 года, когда началась кампания против «антипатриотической группы театральных критиков», «Мадемуазель Нитуш» стала примером «буржуазного, упаднического театра», столь этими критиками любимого.

То есть теперь, когда Театр имени Вахтангова снова ставит оперетту Эрве в афишу, он не просто выпускает очередную премьеру, сделанную режиссером Владимиром Ивановым, он тревожит светлую легенду темных лет. И совершенно не боится этого. То, что слишком часто мешает живой жизни великих спектаклей — воспоминания о том, как играли в них великие люди да беспощадный жучок театральной рутины, уничтожающий надежнейшие конструкции легендарных режиссеров, — все это не коснулось «Мадемуазель Нитуш». Ее играют заново, не оглядываясь, не страшась, развлекаясь на сцене и радуясь хохмам друг друга. Получается совсем неплохо.

В центре спектакля — Мария Аронова. Сюжет, в сокращении использованный в давнем телефильме «Небесные ласточки», предполагает, что главная женская роль — это роль Денизы, воспитанницы пансиона для благородных девиц, с успехом дебютирующей в роли опереточной певички. В спектакле Дениза (Нонна Гришаева) вполне мила, в фирменном писке этой хрупкой притворяшки-скромницы акцентированы женская беспомощность перед лицом безжалостной судьбы и настойчивый призыв к мужчинам быть рыцарями и встать на защиту. Но Аронова — крупная, громогласная, сентиментальная правительница пансиона (у которой, как это принято в опереттах, в прошлом — жизнь, полная приключений) — подчиняет себе сцену и захватывает ее. Можно представить себе, какой добродушной, никому не отказывающей особой была эта пышка в молодости, и с каким удовольствием она эту молодость вспоминает. С тем же, с каким под изумленный вздох публики садится на шпагат (с возгласом «Господи, прости мне эту минутную слабость»). И когда зал взрывается аплодисментами, этот шпагат повторяет на бис.  Цирковой трюк? Ах, скорее варьетешный все же, опереточный. Не из той благопристойной советской оперетты, что скончалась, вздрагивая в экранизациях, где пели одни артисты, играли другие, а танцевали третьи. Но из перьев, из ярко-розовых нарядов актрис (сначала режет глаз, потом понимаешь, что это не наряды Театра Вахтангова, это наряды того провинциального театрика в Дижоне, в котором дебютирует Дениза), из дурашливого канкана и того азарта, что давно, казалось бы, не живет в наших широтах.

Этот опереточный, варьетешный стиль предполагал и трюки (спасающийся от бравого вояки музыкант Селестен — Александр Олешко — взбирается по вертикальной стене с ловкостью человека-паука), и импровизацию, и вплетение в текст знакомых публике реалий.

Вахтанговцы стараются выдержать этот стиль, и потому в театре Дижона перед спектаклем звучит объявление «Не пользуйтесь музыкальными шкатулками и часами с боем», а застигнутые патрулем Дениза и Селестен сетуют «принесли же черти этот ночной дозор». Директор театра — Павел Любимцев, прославившийся на ТВ как автор и ведущий «Путешествий натуралиста», при упоминании «мадемуазель Лисички» произносит голосом телевизионного естествоиспытателя «как правило, животные…», а кредиторам посвящает песенку на музыку «Сатана там правит бал» (вряд ли бы Эрве обиделся на эту вставку). Эта оперетта любит театр, его тряпки, его кулисы, его простодушие, и в ней нет ни грана пошлости. Пошлость — это когда что-то низкое (или просто будничное) выдается за что-то высокое: стремление поделить сферы влияния — за радение об идее, к примеру. А «Мадемуазель Нитуш», милая комедия о притворстве, не притворяется ничем более того, что она есть. Что становится все большей редкостью на театре.