Повторение редко приносит те же результаты, что и оригинал. Все, кто видел спектакль Римаса Туминаса «Маскарад», поставленный им в Малом театре Вильнюса, были потрясены. Михаил Ульянов так влюбился в эту работу, что умолял литовского режиссера поставить такой же для вахтанговской сцены. Тогда Туминас отказался, сейчас же, обличенный ответственностью художественного руководителя Театра им. Вахтангова, просьбу Ульянова осуществил — вахтанговцы имеют теперь собственную версию «Маскарада». Тот в самом деле ставший легендарным спектакль мне увидать не пришлось. Читала у коллег, в том числе и в «РГ» (24 июля 2006 года), восторженные, вдохновенные отклики, которые выходят из-под критических перьев только в случае глубокого потрясения.

Планшет вахтанговской сцены восхитительно пуст и покрыт белым снегом, на фоне которого нежно выделяется скульптура — прелестная Афродита в зимнем Летнем саду (художник — Адомас Яцовскис). Любовь Туминаса и Яцовскиса к памятникам и надгробиям как-то отчетливо проявилась именно в этом пространстве: помните, совсем недавно мы восхищались тем, какой чудесный садовый лев венчал мертвенную торжественность усадьбы в «Дяде Ване»? Еще один памятник ушедшей культуре, ограниченный то ли кладбищенской решеткой, то ли решеткой Летнего сада, вырос в заснеженном петербургском «Маскараде».

Точно вслушиваясь сквозь завывание страшных невских ветров в ритмы и смыслы мейерхольдовского «Маскарада», Туминас ставит свой спектакль как похоронный. И у этого подхода есть своя железная логика: «Маскарад» приобрел исключительное, роковое значение в русской культуре. Задуманный Мейерхольдом в 1910 году, спектакль по разным причинам вышел только в 1917-м, в самый день Февральской революции и стал пророчеством о гибели императорской России.

В Театре им. Вахтангова премьеру сыграли за день до начала войны, 21 июня 1941 года. Продолжая этот мистический ряд, Туминас вместе со своим соавтором, композитором Фаустасом Латенасом, включает в него вальс Арама Хачатуряна, написанный как раз к спектаклю 1941 года. В его «Маскараде» еще более, чем в мейерхольдовском, повсюду — похороны и смерть. Юродивый мальчик-слуга, названный в программке человеком Зимы (Виктор Добронравов), вытаскивает из невской проруби огромную рыбу — символ смерти. Потом в эту же прорубь, толкаясь и орудуя шестом, кладбищенские бомжи заталкивают мертвеца — умершего в карточном сражении горе-игрока, точно сабельку зажавшего в окоченевшей руке карту. Этот страшный мертвец, отказываясь тонуть, будет всплывать в самых разных концах заснеженного сада-ада, и даже снятая с постамента и привязанная к нему статуя не поможет — он выскочит как черт из табакерки. Не черти, но пыльные, изъеденные молью, бомжеватые мелкие бесы правят бал на этом «Маскараде», и их предводитель Неизвестный (Юрий Шлыков) — такая же кладбищенская тля, как и все остальные, разве что чуть поинфернальнее.

Арбенина Туминас только иначе одевает, но не особо выделяет из этой вампирической кладбищенской братии. Хоть и вальяжный, шикарно одетый, он имеет больше общего с нынешними разбогатевшими бандитами, чем с аристократами Российской империи. Евгений Князев играет его в вызывающе гротескной манере — точно жаба раздутый от своей гордыни, этот Арбенин ни на какую любовь к Нине неспособен. Его распирает любовь к себе. Потому вполне естественно, что в финале он становится памятником, взгромоздившись на пьедестал. А по соседству, на опустевший пьедестал он еще раньше водружает удушенную им Нину (Мария Волкова), ставшую то ли кладбищенским памятником, то ли статуей в Летнем саду. Под знакомые звуки хачатуряновского вальса заснеженный Летний сад стремительно превращается в кладбище, а его знаменитая решетка — в могильную ограду.

Мастер мистического реализма Туминас сочиняет ужасную сцену: в какой-то миг, утопив в Неве своего умершего товарища, кладбищенская тля во главе с Неизвестным и Казариным (Александр Рыщенков) лезут куда-то вверх — без всякой опоры, сливаясь со снежной стеной и намекая публике, что все дело происходит не столько в Летнем саду, сколько в аду. Впрочем, мертвенность становится порой не столько частью концепции «Маскарада», сколько свойством самого спектакля, пока на удивление монотонного и стремительно, без всякой интриги раскрывающего свои тайны.