Летний гастрольный сезон стартовал в Киеве бодро, с наглыми антикризисными ценами на билеты. Очевидно, что продюсерско-антрепризная отрасль у нас повсеместно успешна (по сравнению с остальными экономическими зонами). На подъезде — «Современник» с гафтовско-виктюковским сочинением о Сталине плюс творческий вечер самой Галины Волчек (на сцене Русской драмы). На горизонте — санкт-петербургский Большой драматический с тремя спектаклями («Калифорнийская сюита», «Мария Стюарт», «Дядюшкин сон»): в двух из них занята Алиса Фрейндлих, этого факта уже достаточно, чтобы отменить ранее намечавшиеся путешествия в Крым-Рим (Алиса дороже). На афишах — и «Женитьба Фигаро», свежайшая премьера студии «Кота Матроскина», обозванная московской критикой Махровой Халтурой Табакова (МХТ). И только-только завершились гастроли Театра имени Евгения Вахтангова (на сцене экс-Октябрьского): «Царская охота», «Амфитрион», «Последние луны». Последние «Луны» — и сподвигли на нижеследующее высказывание.

Драматичный период угасающего царствования Михаила Александровича Ульянова на троне Вахтанговского (когда он был уже сломлен недугом), на мой взгляд, не стал временем заката для популярного театра на Арбате (рядом с коробейниками и матрешками). Как бы ни хоронили и как бы ни «оттеняли» этот коллектив конкуренты, недруги — тамошние театральные мафиози. Вахтанговцев бессмысленно записывать в «пасынки» театральной фортуны. Это живая труппа, коллекция интересных артистических дарований. Маститые классики (их имена известны), бойкие современники (активно подтянулись М. Аронова, С. Маковецкий, М. Суханов, В. Вдовиченков, Ю. Рутберг, другие).

Почти все спектакли последнего, «ульяновского», этапа казались мне импульсивными («Сирано де Бержерак», «Дядюшкин сон», «Амфитрион»), ладно заделанными. Естественно, различный уровень режиссуры. Но с этим — уровнем — проблемы у всех театров земли. Кроме, пожалуй, О. Табакова, где уровень задает исключительная концепция «театра-супермаркета». После смерти Ульянова художественное шефство над Вахтанговским взял литовец Римас Туминас. Прибалты нынче вообще уверенно задают правила игры на славянской сцене. А. Херманис будто с чистого листа читает «Рассказы Шукшина» с Е. Мироновым (за компанию). А Э. Някрешюс после своих «естествоиспытаний» уже не оставляет шансов глубже распахать чеховский «Вишневый сад». И Туминас. Режиссер (обладатель «Золотой маски» и т.д.), чей художественный уровень не предполагает дефиниций «хуже — лучше», «хорошо- плохо».

Поскольку это уровень европейский, для некоторых так и вовсе недосягаемый (киевляне, очевидно, помнят его ошеломляющий метафоричный и ироничный, совершенно свободный в полете режиссерской фантазии «Маскарад» по Лермонтову). Проще говоря, это мастер, у которого даже сценическая осечка интересней пулеметной очереди от десятков иных охотников. После двух резонансных постановок в «Современнике» Туминас вошел в тихие воды (Вахтанговского), который оказались глубоки. Своим присутствием и непривычной манерой работы он вызвал «шторм». Всю весну театр бурлил. Режиссера решили выдавить. Некоторые актеры игнорировали «странные» репетиции. В труппе возмущались: не нашей группы крови, не вахтанговец, к тому же пьет. Втянули в разборки Минкульт. Этот в проблему нырнул с головой. И продлил режиссеру контракт… всего лишь на год. Задачка эта не нова и показательна лишь одним уравнением (и для них, и для наших): штатную (трезвую) бездарь саперной лопатой не выгонишь из иного театра, а талантливого человека можно в два счета вытурить, оборвав какой-нибудь контракт (на полуслове).

Возвращаюсь к тем шумным событиям лишь затем, чтобы читатель уловил надрыв эмоций в одной моей фразе сразу же после туминасского спектакля: «Ирина Петровна, хоть вы-то берегите этого литовского режиссера, не отдавайте на съедение! Такие нынче на дороге не валяются!» Актриса Ирина Петровна Купченко кивнула, взяла под руку супруга В. Ланового, и, скрывшись в ночи, направилась в сторону гостиницы «Украина». А я остался со своими мыслями о «съедобном» — о режиссере.

«Последние луны» — негромкий спектакль Туминаса, созданный из двух разных пьес. Итальянской и немецкой. Первую написал Ф. Бордон — так и называется «Последние луны». Вторую — Г. Мюллер, «Тихая ночь». Их объединяет одна тема — страсти и старости. И одна актерская семейная пара Лановой-Купченко. Первый играет отдельный сюжет в «Лунах», вторая — в «Ночи». Только первый играет как бы прелюдию исхода. А вторая — уже последние аккорды. Туминас, почти что приучивший своих поклонников к головоломкам, к неожиданным аттракционам, к парадоксальным вывихам в переосмыслении классических текстов, глядя в небо над Вахтанговским, на этот раз оказался внешне холоден и откровенно бледен… Словно бы луна над крышей богадельни. Странное возникло ощущение на этом спектакле: прибалтийский выдумщик вроде дополнительными усилиями воли загоняет своего давнего друга, неугомонного сценического джинна, обратно в бутылку (хватит тебе, неистовый, куражиться — угомонись и прислушайся…). И приглашает и актеров, и нас (и себя) — на закат. Вслушаться в его тревожную тишину. Потому что дальнейшее — тишина, молчание.

Тема, неизбежно связанная в нашей театральной памяти с исполинским сценическим тандемом Раневская-Плятт в спектакле Анатолия Эфроса (по мотивам киносценария Вины Дельмар). Всегда несвоевременная старость, всегда неблагодарные потомки, всегда разорванные узы — и всегда разбитые сердца.

Первый рассказ — о пожилом человеке, которого предал родной (или все-таки приемный?) сын. О старике (его играет Лановой), который интеллигентно сопротивляется перед своим последним маршрутом — пока что в дом призрения. Внешне все хорошо в хайтековой обстановке. Успешный сын, богатый дом, мелодии Баха, диснеевские рисунки на стенке. И дом престарелых в европейском контексте — это не наши камеры пыток для пожилых. Но в комнату старого синьора (уж собраны вещи, перевязаны книжки) перед самым его отъездом является фантом умершей супруги (актриса Е. Сотникова). И оказывается, что более и поговорить не с кем. И не перед кем исповедаться. Такой трогательный, честный и чистый этот их диалог — живого с мертвой… Или, возможно, умирающего с вечно живой (в его воображении). Теребит старый семейный альбом, перелистывая страницы былых печалей-радостей. Тараторит о подлости времени, которое пигментными пятнами прошивает тело, но душу-то — душу (!) — никогда не заставит стать дряхлой. Обыденное, повседневное, слегка сентиментальное — в этих разговорах живого и мертвой (или наоборот?) — рождает в спектакле обратное ощущение: чего-то истинного, вечного. И в то же время бренного. Естественно, исход этого старичка предопределен — тот самый дом. Никаких скидок и никаких надежд на дрогнувшее сердце ребенка. Зато как дороги минуты последней взаимности супругов, мгновения перед «прощай» под музыку Баха. Живой и мертвая тянут друг к другу ладони, а между ними будто стеклянная стенка.

На «дополнительный» план у Туминаса уходит история неблагодарного дитяти. Это понятно, для кого это ново? (Актер А. Завьялов и изображает сына «сериально», не в тональности Туминаса). На авансцене же у режиссера главное: отчаянное сопротивление жизненному угасанию, оттягивание неизбежности ухода… По минутам, по секундам — лишь бы замедлить, заговорить, лишь бы сохранить настоящее, старыми ногтями уцепившись за осколки «сегодня». Это состояние Лановой излучает не просто искренне, а самозабвенно, едва ли не «шаманя» на сцене. В некоторые мгновения (когда переливается его надтреснутый постромантический тембр) у меня холодеет душа, а голова не способна повернуться в ином направлении — взгляд «впивается» лишь во влажные глаза одного седого старца. Сложнейшая арифметика — создать из «тишины» симфонию подлинных чувств и не наигранных переживаний. Как известно, редкие профи владеют и уникальной режиссерской способностью — не подавляя артиста, «выдавливать» из него нужные рисунки, ритмы, интонации (для заданной темы). При этом не соскользнув в старческое бла-бла-бла.

Туминас — режиссер-фонтан — в этом спектакле настраивается на эфросовские ритмы. На бередящую музыку тишины. А она так часто оглушала зрителей на спектаклях Анатолия Васильевича. Эту тишину в двух туминасских новеллах разбивают редкие капли музыкального дождя… И еще — отчаянье в регистрах их голосов. Туминас предлагает залу спектакль-отражение. Не о других — а о вас. О ваших скрытых предчувствиях, безотрадных печалях и иллюзорных надеждах, которые всегда меркнут в поединке со временем. И во второй истории (на основе немецкой пьесы) Туминас также бледен, кроток и скуп на резкие жесты. Правда, поддает чуть более ноток трагикомических.

Купченко играет мать-старуху. Хотя, на первый взгляд, она и не старуха вовсе. А женщина, которой «слегка за…» Ее еще завидную фигуру заметно уродует «униформа» того самого дома, в который она уже окончательно заточена. Грубые носки, всклокоченная прическа. Неунывающая узница, «немецкая пленница». Старая Сольвейг: не живет, только ждет… Ждет сноровистого ребенка-бизнесмена, чтобы тот, наконец, увез ее в предрождественский вечер из ада призрения- в рай родной семьи: к внукам, в старый дом. Только с первой минуты этой встречи оба понимают, что дом для нее останется только один — этот, без окон, без дверей. Безо всяких надежд. И снова — уже она — неистово играет на оттягивание неизбежности проигрышного для себя результата. Так как это не свидание, а прощание. И не сыновья трусость, а прагматичный расчет (нужна ее подпись для сделки по недвижимости). Мое глубокое убеждение в связи с этим спектаклем: Купченко —удивительная театральная актриса, которая в своей творческой жизни хронически «недо»… Недоиграла (на сцене), недолюбила тех партнеров и режиссеров, которые обязаны были ее носить на руках. И недосказала то, что самой ее природой было предопределено говорить-говорить-говорить со сценподмостков в разных пьесах. Она — артистка «ртутных» состояний, неуловимой физической изменчивости и вневозрастной рефлексивности. Заразительно-безвозрастна в роли Роксаны («Сирано») и безгримно-вечная в этом, втором, туминасском сюжете. Старуха-ребенок, бабушка-девочка, мать-сестра. И снова никаких сентиментальных пережимов или же назойливой «просьбы» о зрительских слезах на основе драматичного материала. Зачем?! Они и так плачут. Когда этот сын-бизнесмен (замечательная работа артиста «Современника» Сергея Юшкевича) хочет, но не может от нее уйти, но все-таки надо… Когда она, отпуская сына, молча хоронит и саму себя, и все свои призрачные материнские мечты. После «маленьких трагедий» Туминаса — о родительской страсти и неумолимой старости — хочется не то, чтобы «плакать», а выть — на луну. Услышат?