Много по-хорошему странного творится сегодня в театре им. Вахтангова, долгое время после смерти его лидера Михаила Ульянова прекрасной молчаливой громадой возвышавшегося на Старом Арбате. Дул таинственный ветер, вахтанговско — булгаковсий ветер, едва подсвечивались старые афиши, что-то сторожили, ставшие охранниками, перекупщики. Бурно жила легенда, медленно замирала реальность. И вдруг все переменилось. Во главе театра встал известный литовский режиссер Римас Туминас. И это не было противоестественно. Несомненно, вахтанговские корни есть в литовских режиссерских биографиях — дерзкая смесь трагического и комического, едкая грусть даже в самой комедии Дель Арте, самозабвенная влюбленность в драгоценную форму, стремление заменить слово — цветом, светом, изощренностью причудливых мизансцен, вязкий психологизм, как пряная приправа к легкой фантастике.

Все переменилось. Стих ветер, и бледные розы стали продаваться в театральном фойе, и народ затолпился и потребовал лишнего билетика, и охранники опять переоделись в перекупщиков. Премьера следует за премьерой. Сегодня это маленькие западные истории, соединенные общей нравственной темой — «Последние луны» Ф. Бурдона и «Тихая ночь» Г. Мюллера. А что же странного? Да все. Ритм работы, заданный режиссером, театр — это очаг культуры, а очаг должен греть постоянно, без творческих простоев и внутренних катастроф. Зритель всегда прав, как писал наш Островский, и прав уже потому, что его всегда ждут. Странно и то, что в минуты нашего всеобщего истерического веселья, когда смехом только и можно защититься от страха, режиссер выбрал пьесы мрачные, сумрачные, болезненно ранящие. Смех не смывает здесь слезу. Она так и остается повисшей на зрительских ресницах. Странно и то, что тема обеих этих пьес — старики, отданные детьми в дома Призрения. Вроде как бы не главная у нас в России эта тема. У нас, как известно, в тесноте, да не в обиде. Лепятся и лепятся к старым «квадратным метрам» новые поколения, разделенные занавесками, соединенные хрущевками. Так и живут, пока не убьют друг друга. А пока живут — милосердны, жалостливы, добры. Все здесь свои. Другое дело, что наши богоугодные заведения страшнее ада, а западные в основном комфортны, богаты, и рояли там есть, и телевизоры, и диеты, и дуэты. Но не об этом думал режиссер, не о материальных конфликтах. Не о нашей бедности, не об их богатстве, так было бы традиционно. Сто раз видено.

И еще одна странность в его поведении. Пока театралы наши до хрипоты спорят, каким быть театру, — молодые — вперед, старые — в тень. Туминас работает с театром, который есть, и, не рассуждая, у кого рассвет, у кого закат, — дает бенефисы двоим известным актерам вахтанговской сцены — Василию Лановому и Ирине Купченко. Он лидирует в первой истории, она — во второй. И прекрасно. Им тоже нужен не пересмотр былой славы, а живые минуты нынешнего творческого бытия. Им тоже нужны теплые слезы, а не холодные воспоминания.

О чем же спектакль — своеобразный философский диспут, столкновение нравственных норм. Спектакль падения минувших идеалов, трагедия уходящих кумиров. Спектакль об одиночестве, но не о том, где смерть оборвала все связи. Пока все еще живы, но давно не слышат друг друга. Разбежались сердечные струны, сознательно выбрано одиночество, одиночество среди родных. Ты все дальше от людей, родня — безродна, чужие заботы — чужие, чужая боль не болит. И больше всех страдают в этой погибельной потери сердец старики и дети. Одним уже поздно меняться, другим — еще рано. Одни уже в последние часы видят солнце, другие — еще не осознают его вечности. И когда сын отдает отца в дом ветеранов, он отдает туда и себя, они оба заперты отныне в одиночестве, каждый приговорил себя к разлуке. Это сын, прекрасно исполненный актером А. Завьяловым, сходит с ума вместе с отцом. Не нашедшие путей друг к другу — они нашли страшный общий путь к дому призрения — к жизни — презрению радостей жизни. Роль старика, уходящего из семьи, в своей романтической манере сыграл В. Лановой. Он и всегда играл романтиков революции, сегодня в его палитре романтика конца старой цивилизации. Их, былых хозяев жизни, сегодня сметают практики новой цивилизации — цивилизации денег и власти. Но и они, как видно из режиссерско-актерского замысла, — недолговечны, старики уже успели заразить их близостью смерти, и впереди, а что впереди — кто знает! То и дело в доме гаснет свет, вспыхивают и гаснут зажигалки, передаваемые из молодых рук в старые руки. И когда внезапно вспыхивает свет — нет света, молнии непостоянны. И когда уходит из дома старик, он спотыкается о какую-то незримую трещину в полу, сознание уже ушло в будущее, без будущего. Тело еще цепляется за истраченное прошлое — сильная режиссерская минута.

А во второй новелле (Г. Мюллер «Тихая ночь») царствует И. Купченко. Актриса — изменчивый Протей, актриса без возраста, без амплуа, без радостей и печалей, некрасивая красавица, грустная клоунесса, принимающая любой грим, модная в любом парике, бесстрастная в любой страсти, страстная в холоде разрушения, наша Катрин Денев, наша Ирина Купченко. Ее героиня уже в богоугодном заведении. Сегодня — праздник, и сын должен приехать за ней, чтобы отвезти ее на несколько дней домой. Чуть ли не десяток ролей сыграла актриса в одной этой роли. Вот она — бесчувственная старуха на казенной железной кровати, и ноги, короткие скрюченные ноги в грубых теплых носках, словно толстые серые мыши. Вроде никогда и не встанет эта узница холодного дома, спит — не спит, ждет — не ждет. Но вот приезжает сын. Минута — и перед нами светская львица в чем-то Коко Шанель, в чем-то маленько-обтягивающем, черненько-пестром, одновременно и мини и макси, и жалко роскошная лиса вокруг тонкой шеи. И откуда ни возьмись — длинные, длинные, словно спагетти, — прекрасные молодые ноги. Такой, наверное, ее видел в лучшие дни сын, гордившийся матерью. Еще минута — и перед нами жесткая деловая женщина, богатейшая вдова, сведенные брови, узкий рот и целое ущелье морщин — тропинок-морщин — борьбы за капитал без идеала. Это западная Миссис Сэвидж, это наша Васса Железнова — любовь растрачена, долги заплачены. Роли актрисы в этом спектакле — целый собственный театр, театр в фантазиях Туминаса на родной вахтанговской сцене. Действие движется — она знает, зачем приехал сын. Не столько за ней, сколько просить денег. Она еще не все отдала молодой семье. И он знает, что она знает. И уйти без денег не может, и смотреть в глаза не смеет. И она издевается, шутит, грозит и, наконец, соглашается. Материнская любовь еще жива. Ведь это не взрослый мужчина, а ее ребенок, маленький мальчик, разбивавший мячом окно. И он, то малыш в коротких штанишках, то делец в модном плаще, то почти уже старик, занимающий ее место на железной кровати. Достойный партнер Купченко артист С. Юшкевич. Он тоже играет сразу как бы несколько ролей. Он талантливо меняется с ней одиночеством, одиноки и те, кто послал своих стариков в одиночество. Замирали голоса и звуки, Дом пустел, всех увезли на праздники к родным. И только двое остаются — два одиночества, не в силах сдвинуться, истерзанные любовью, ненавистью, стыдом, жалостью. А за промерзшим окном, в оттаявшую огромную снежинку видно, как то и дело пробегает хоровод людей, нелюдей, масок, арлекинов, ведьм, ангелов чьих-то вечных одиночеств. Что сулит финал спектакля — финал молчит, молчит и потрясенный зритель.