Во вторник в Театре им. Вахтангова состоялась премьера спектакля «Последние луны» по пьесам Ф. Бордона и Г. Миллера. Объединив пьесы двух драматургов, режиссер Римас Туминас создал диптих о несчастных людях, брошенных в доме престарелых. В главных ролях заняты звезды старшего поколения труппы театра — Ирина Купченко и Василий Лановой.

Спектакль вахтанговцев продолжает тему «отцов и детей», ставшую одной из самых актуальных в этом театральном сезоне. Несмотря на ставшее штампом определение Гоголя о театре-зеркале, отражающем кривую рожу зрительного зала, мы крайне редко задумываемся о том, что в укрупняющей сцене-линзе можно различить и проблемы современного театра. Скажем, вдруг и сразу становятся популярными исторические темы. Или в трех театрах одновременно ставят пьесу о богатом и благородном купце (московском олигархе) Прибыткове, провернувшем удачную интригу, посрамившем завистников и вышедшем по всем статьям победителем. Или вдруг и разом театры займутся историей несчастного чиновника Тарелкина, решившего жить шантажом, но обойденного хитрым начальником-выжигой.

Этой осенью главными героями московской сцены стали несчастные родители, заброшенные детьми. В «Саранче» Биляны Срблянович, поставленной в Театре Пушкина, всю первую половину пьесы живописуются ужасы, которые дети творят с собственными предками. Дочь-хирург выгоняет приехавшую к ней на побывку мать, и та ломает шейку бедра. Брат с сестрой по взаимной договоренности оставляют на улице своего сумасшедшего старика-отца: сажают на скамейке возле автострады с запасом запретного для пожилого диабетика сахара. Другого отца тиранят внучка, сын и невестка с целью выманить последние деньги с его сберегательной книжки. Несмотря на мрачность, эту современную пьесу громко распиарили не только у нас, но и в других странах, где она ставится.

Рядом с современными нравами сладкой патокой воспринимаются конфликты тургеневских «Отцов и детей», поставленных под занавес прошлого сезона в «Табакерке» (театре под руководством О. П. Табакова. — «НИ»). Дети бравируют своей нелюбовью к Пушкину и демонстративно режут каждую лягушку, если та вдруг проскочит мимо. В самой крайности старикам кроме дуэли, ну, ничего не грозит! Никто и ниоткуда их не выгонит. Да и мысли такие тургеневским нигилистам в голову не приходили: ни младшему Базарову, ни младшему Кирсанову.

Современные дети, чуть что не по ним, немедленно заводят речь о доме престарелых. Так, как это делает дочка героя в спектакле «Я не Раппапорт» на Малой Бронной. Или дети героев свежей премьеры «Последних лун» в Театре Вахтангова. Римас Туминас объединил в своей постановке две малоизвестные западные пьесы — итальянскую пьесу Ф. Бордона «Последние луны» и немецкую пьесу «Тихая ночь» Г. Мюллера. В первой сын отправляет старика-отца в дом престарелых, чтобы освободить комнату подросшему внуку. А во второй сын отказывается взять мать из такого дома на Рождество, поскольку приглашены гости и свободных кроватей не осталось.

Действие в обеих пьесах практически отсутствует, а сюжет сводится к вялому выяснению: оставит или не оставит — в первом случае, возьмет или не возьмет — во втором. Причем предрешенность результата делает выяснение отношений особенно монотонным. Все постановки, о которых идет речь, никак не относятся к художественным удачам современной сцены. Намерения режиссеров никак не затемнены талантом или успехом. Тем интереснее понять причины, по которым «тема несчастной старости» стала столь популярной. Можно объяснить выбор пьес на актеров за семьдесят сугубо прагматическими причинами. В каждом театре достаточно немолодых хороших актеров, годами ждущих новой роли. Как можно кинуть камень в Туминаса, озаботившегося ролями для Василия Ланового и Ирины Купченко? А что не хватает качественных пьес для возрастных актеров — тоже не новость. В отечественной драматургии с ними просто караул. Вот и приходится пробавляться западными низкокачественными поделками. И результат компромисса художественного вкуса и «нужд жизни» вызывает оторопь (когда бы не подпись «Римас Туминас» в программке, в жизни не узнать руку уважаемого мастера в предъявляемом на сцене зрелище).

Однако прагматические соображения, объясняя позицию театра, никак не объясняют зрительскую востребованность темы несчастной старости. Понятен дефицит трогательного в нашей грубой жизни. Но почему предметом соболезнований становятся исключительно старики-иностранцы? Казалось бы: что может быть дальше от нас, от нашего быта, чем сетования стариков, которых жестокосердные дети отдают в дома престарелых? У кого есть реальный опыт по этой части? Где эти дома с телевизорами, медсестрами, высокой ежемесячной платой в нашей действительности? Где эти старики с большими сбережениями, ненужные своим отпрыскам?..

И тут появляется догадка, что старикам-иностранцам сострадать легко и удобно именно потому, что далеко от собственного реального опыта. Так сострадали рабыне Изауре или какой-нибудь аристократке и богачке в сетях соперницы-злодейки. Скажем, пьеса, где старики собачатся с детьми, запертые в однокомнатной хрущобе, слишком близко подходит к нервным волокнам, бьет по реальным болевым точкам. Пьеса, где сын-алкоголик дерется с матерью-алкоголичкой, опять же кажется фотографией надоевшего до оскомины собственного быта. И потому — никому не нужна.

А в Театре Вахтангова прекрасный подтянутый старик-профессор с высоким лбом Василия Ланового ночами слушает Баха и никак не найдет общий язык с сыном. Вам такой попадался в вашем подъезде? Или богатая старушка с точеной фигурой Ирины Купченко и ее молодыми интонациями, — вы с ней сталкиваетесь в булочной? Сострадать чужой старости легко и приятно с чувством собственного превосходства. Как писала на одном из форумов переживающая зрительница: «Какие гады тамошние дети! У меня квартира в три раза меньше, мать — стерва, с этой не сравнится. А ведь терплю, живу с нею! Хоть иногда и хочется стукнуть ее сковородкой, но в дом престарелых не отдам!»