Спектакли Владимира Мирзоева похожи на головоломки, шарады. И, по большому счету, адекватно воспринять их способны зрители, имеющие вкус к подобным вещам. Привлеченные же лишь жанровым подзаголовком «комедия», вероятно, будут озадачены, не получив желаемого в полной мере. Но что же делать, ведь и классик польского авангарда Витольд Гомбрович сочинял пьесы, полные скрытых смыслов и намеков, а легкая доступность — отнюдь не его стезя. К тому же конец 30-х годов минувшего столетия, несомненно, откликнулся в качественной литературе и драматургии некими предвидениями, предчувствиями и жизненными аналогиями. Тревожность, нестабильность, ожидание неясных перемен, а порой и приметы «эпохи вырождения» — все это без труда обнаружится в запечатленных фразах и диалогах.

«Принцесса Ивонна», написанная в 1938 году, — не исключение. Несмотря на то, что в перечне действующих лиц вы обнаружите Короля и Королеву, Принца и Камергера, в общем, тех персонажей, которые чаще всего фигурируют в сказках. Но, по мнению режиссера, «сказочный» мир Гомбровича сродни тому, который сочинялся примерно в то же время российским автором Евгением Шварцем. Эстетику Шварца несколько лет назад Мирзоев осваивал в спектакле «Дракон». Впрочем, и «Ивонну» он тоже ставил, но давно и в Канаде.

Новая же версия появилась на сцене Вахтанговского театра, где режиссер тоже не новичок и, пожалуй, сделал ряд своих самых удачных российских постановок (в частности «Сирано де Бержерака» с Максимом Сухановым и Ириной Купченко). Так вот, сказочно-жизненные «намеки» оккупировали уже театральную программку, где сошлись силуэты дамы в старинном платье и островерхом ку-клукс-клановском колпаке и мужчины в военной форме времен написания пьесы. Без особого педалирования, но внятно все это потом зазвучит и в спектакле.

Негромким фоном пройдет немецкий военный марш (музыкальное оформление Фаустаса Латенаса), а королева Маргарита (Марина Есипенко), комедиантствуя перед публикой, поддастся-таки соблазну на мгновение изобразить жест нацистского приветствия. Да, собственно, и принц Филипп (Дмитрий Соломыкин), одетый в галифе, визуально напомнит «белокурую бестию». Но все это, стоит повториться, лишь фон, окутывающий весьма прихотливую и не всегда внятную историю, помещенную, скорее, даже не во вневременность, а в безвременье. Которое, между прочим, не менее вечно, чем само время.

Королевское семейство со своей свитой заключено в просторное и пустое пространство с застекленными стенами, за которыми не угадывается ничего живого. Стекла покрыты пылью и почти не пропускают света (сценография и костюмы Аллы Коженковой), а обитатели столь странного «замка» привычно предаются излюбленным Мирзоевым пластическим экзерсисам (хореография Артура Ощепкова). Их жизнь кажется выморочной и отлаженной до автоматизма, после чего внутреннему «механизму» полагается либо сломаться, либо «перезапуститься» по новой программе. В общем, нужен некий внешний повод, способный спровоцировать какие-либо изменения.

Подобным поводом здесь и является существо по имени Ивонна (Лиза Арзамасова), которую волокут под руки две престарелые тетушки (Агнесса Петерсон и Элеонора Шашкова). Эта Ивонна — и впрямь-таки «существо»: не гнущиеся в коленях ноги, выпяченный зад, заторможенные жесты, туманный взгляд. Юной Лизе Арзамасовой, конечно же, с подачи режиссера, удается передать главное: она — «иная», «вещь в себе», девушка-юродивая, уродливая и трогательная одновременно. Она здесь — невольный нарушитель спокойствия, мощный раздражитель и провокатор. Одним лишь существованием своим, без собственного ведома. Но в столкновении с «иным», вызывающе непохожим все проверяется на прочность: собственное «я», давние устои, семейные узы, сложившиеся отношения, да и вся эта тоже давно сложившаяся картина мира. Над Ивонной можно издеваться, не сочтя ее за человека полноценного. Можно подвесить над сценой за железный крюк и терзать вопросами. Можно корчить ей рожи или, наоборот, гнобить «великосветским обращением». Можно даже предложить руку и сердце, что и делает принц Филипп — Соломыкин. Тем более что она не способна на внятную и связную речь, говорит редко и в основном загадками.

Но эта Ивонна парадоксальным образом демонстрирует полувыродившейся королевской семье, что где-то есть другая, настоящая жизнь: трогательная, сентиментальная, с робкими прикосновениями, боязливыми взглядами. Где вскользь брошенному слову придается значение, где не умеют комедиантствовать, но все принимают на веру. Понять им это невозможно, принять тем более, но и существовать, имея перед глазами эту весьма живую «иную», вывернувшую наизнанку всю прежнюю королевскую жизнь, тоже нельзя. Уж слишком о многом, тщательно скрываемом, она напоминает. И всю вторую половину действия персонажи изощряются в поисках способа умерщвления Ивонны.

Король Игнаций (Ефим Шифрин), ведущий себя в отменных традициях комедийного представления с переодеваниями и всяческими «трюками», предлагает подать карпов в сметане, чтобы девушка подавилась костью (а она и есть здесь для всех «кость в горле»). Маргарита — Есипенко и вовсе пускается в бенефисный монолог с чтением стихов собственного производства и театрализованным «раскаянием» в прежних грехах, сжимая в руках склянку с ядом для Ивонны. Принц с друзьями Кириллом (Артур Иванов) и Киприаном (Валерий Ушаков) потрясают шпагами. Понятное дело, что выхода нет, а всему «иному» уготована участь незавидная.

Впрочем, этой Ивонне — Арзамасовой многого не надо. Она, кажется, и умирает-то сама по себе, а не от костей или яда. Просто кончается запас воздуха, а говорить о кислороде в безвоздушном пространстве замка не приходится. Как, впрочем, пока рано говорить и о стилистической цельности вахтанговского спектакля.

К режиссеру Владимиру Мирзоеву можно относиться по-разному, но у него как раз не отнять эстетической выстроенности замысла. Но к его воплощению ближе молодой актерский состав спектакля и примкнувший к нему опытный Евгений Федоров (лакей Валентин). А вот Король — Шифрин с Королевой —Есипенко порой не отказывают себе в праве на бенефисные «выходы». Они, конечно же, тоже срежиссированы Мирзоевым, но в исполнении своем подчас зашкаливают за допустимые границы стиля и общей цельности. Впрочем, подобный гротеск все же уместнее, нежели психологические нюансы, которых иногда по непонятным причинам ждут от Гомбровича или Мирзоева. Да и вообще, если театральное зрелище не напоминает манную кашу, которую тебе угодливо кладут в рот, не копирует банальные приметы быта, а заставляет хоть как-то пораскинуть мозгами, значит, оно обладает некоей реальной ценностью. А вот конкретизировать ее каждый способен сам.