Так ли уж важно, что знаменитая пьеса Витольда Гомбровича написана в 1938 году? Так ли принципиальна для спектакля Владимира Мирзоева хронологическая привязка к времени первых, еще бескровных побед фашизма в Европе? Мирзоев — режиссер-профессионал, эстет, интересный в самообъяснениях, интеллектуальных комментариях, скорее оригинальный, чем глубокий, в новой своей работе стал строже, проще.

В спектакле — полусказке, или фантазии, или игре снов (жутковатой, как у Гофмана) есть материальные и звуковые «меты» фашизма. Звучит бравурный, с хулиганским посвистом походный марш гитлеровцев. Принц Кирилл (Дмитрий Соломыкин), от скуки, раздражения или в шутку решивший жениться на болезненной и странной молчальнице Ивонне, — обликом чистый ариец, яростный и холодный, с медальным профилем, светлыми волосами, фигурой спортсмена, носит галифе, сапоги и черную майку- рубаху.

Но образцово поставленный и сыгранный вахтанговцами спектакль не только о фашизме как социально- политическом явлении недавней истории. Он не о прошлом, быть может, — о настоящем, а более всего — о будущем или вечном. О неискоренимых в человеке комплексах неполноценности, страха, зависти, греха, уныния и скуки. (Как опасно скучает безрадостный жестокий озорник принц Филипп с фашиствующими приятелями Кириллом — Артур Иванов и Киприаном — Валерий Ушаков).

Достаточно пессимистичный спектакль о метафизике «подпольного» в человеке, о боязни разоблачения; об отторжении, погублении каждого, кто слабее или совершеннее, прекрасней «усредненного большинства». Спектакль о тайне и почве (не только социальной, но и физиологической, биологической, «медицинской»), на которой в любое мгновение может возгореться фашизм. (Отнюдь не случаен мотив садизма у Принца, пугающего Ивонну пыточными инструментами).

По Гомбровичу и Мирзоеву, фашизм продолжает б ы т ь в человеке, длится и тлеет, затаившись до времени. Пьеса, написанная давно, болезненно задевает сегодня и будет ранить долго. Это очевидно.

Торжественно-ритуально поставлен выход семьи во главе с медлительно плавной, прекрасной и тонкой, как змея, Маргаритой (Марина Есипенко), — не расчленимый, как единое тело, нескрываемо эстетный в изысканных костюмах и просторном павильоне художницы Аллы Коженковой (который то ли ангар в архитектурной стилистике Третьего Райха, где гитлеровцам было сподручно расстреливать «неполноценных» детей, то ли современное индустриальное безжизненное пространство с серым задымленным воздухом). Однако стоит появиться странной, чуть ли не надмирной, с «вялым кровообращением» Ивонне, по прихоти Принца введенной во дворец, как ритуал рушится, слитность распадается, самодовольный покой исчезает.

К каждому из персонажей придут тревога, беспокойство, страх всех степеней и оттенков. Не слишком сильный у плебея, истерика и дурака — короля Игнация (приглашенный актер Леонид Громов в этой роли кажется более убедительным, живым, смешным, верным интеллектуальной пьесе, чем тоже приглашенный — на радость зрителям и как гарантия кассового успеха — эстрадник, крикливый шоумен Ефим Шифрин). Если прибавить еще и Лизу Арзамасову- Ивонну, то немного ли позванных «со стороны» при нынешней большой и талантливой вахтанговской труппе? Страх — мучение, неврастеническое метание до крика и вопля (их могло быть и поменьше) — у принца, который боится воспринять от Ивонны импульс неблагополучия, недовольства собой, заразиться сомнением и страданием.

У каждого обнаружится тайна. Изящный Камергер (Юрий Шлыков) «пикантно» заболтает, грациозно «затанцует» давнее, общее с Королем преступление — изнасилование и убийство девушки-белошвейки. Страх — ужас поразит Маргариту (Марина Есипенко). Ее монолог — исповедь не о плохих стихах, которые Королева прячет от людей, а о греховных «порывах», о «пламени», что бушует в ее «пустом лоне», о желании «изгибаться, сгорая…» Огромный монолог станет актерской, жанровой, стилистической кульминаций спектакля. Все — в полную меру сил, с неистовым темпераментом, но и смеясь над героиней, над ее патетикой и пафосом. Торжественные королевские звучания актриса прерывает житейскими, плебейскими — вконец растерявшейся женщины. (Только специфический Роман Должанский, обозреватель «Коммерсанта», вообще трудно воспринимающий женскую красоту на сцене, мог отозваться грубостью в адрес актрисы, не оценить «роскошной», как сказали бы в старом театре, иронической игры, таланта и богом подаренных данных — лица, фигуры, музыкального жеста, «льющихся» и гибких, как у прима-балерины, рук).

Едва ли не самое трудное было сыграть пришелицу Ивонну. У двух исполнительниц она — внешне полярно разная. Приглашенная «со стороны» девочка-вундеркинд, Лиза Арзамасова, известная по многим фильмам и спектаклям, идеально выполняет сверхсложный пластический рисунок. Ее Ивонна — полукалека на вывернутых ступнях, со скрюченными пальчиками рук, согнутой под углом спиной, почти даун. Молодая талантливая профессиональная актриса Мария Бердинских обликом — подросток с милым округлым личиком, лишь заторможена и медлительна сверх меры. Сходство обеих в том, что они трогательны и естественны, как дети, по-детски пристально и неотступно следят за всем, что происходит. Естественностью, вниманием-вниканием Ивонна, как она сыграна обеими актрисами, до смерти пугает закованных в этикет притворщиков — обитателей Двора. Пугает ее тайна. Когда изредка она разжимает немые губы и прозрачным, стеклянным голоском произносит короткие фразы: «Пошел вон» или «Не хочу», «Не буду», очевидно, что пришелица нормальна, разумна и у нее есть характер. У обеих актрис она прелестна. У Бердинских — нежная, тихая, — почти постоянно. У Арзамасовой — изредка. Но в эпизоде, когда в Ивонну требовательно всматривается разборчивый принц, мы соглашаемся с ним, что лицо ее правильно и прекрасно. Очень важно в спектакле, что бессловесная Принцесса Бургундская влюблена, что она любит. Спешит прикоснуться, прислониться к Принцу.

В печальную роль допущен юмор. Ивонну, упорствующую в своей любви, неколебимо сидящую на табурете, не могут оторвать от пола, сдвинуть с места трое здоровенных мужчин.  ххх Способность вахтанговцев воплощать самую ужасную ситуацию (вроде отрубания голов у женихов- претендентов в «Принцессе Турандот») гротескно-условно, легко, с юмором, «не отягощая», пригодилась в постановке Гомбровича. Так же как и унаследованная от первооснователя философичность, выраженная не в словопрениях, убивающих театр, а в причудливой игре ситуаций, положений, в эксцентрических акцентах.

Одна только сцена печальна и серьезна — сцена смерти героини в финале. Пришелицу убивают самым пошлым образом — заставляют подавиться рыбьей костью, и не от высокопородных налима, сазана или угря, а от самого что ни на есть распростецкого карася. Впрочем, так чаще всего убивают «уникумов» и в жизни. Но вот загадка. Принц не встает нехотя на колени после уговоров лицемерной семьи перед ложем умершей (что написано у автора). Он ложится рядом с мертвой, свернувшейся в клубочек невестой. Умирает или хочет умереть? Их обоих бесшумно покатят в глубь сцены, в сумерки небытия, предоставляя нам думать о том, что человеческая смерть всегда ужасна и что убивать нельзя.