Кто жил в эпоху Сирано

Ольга Фукс, Вечерняя Москва от 5 февраля 2001

В фойе Вахтанговского театра — персоны с вершин не только театрального, но и телевизионного Олимпа, вокруг театра масса перекупщиков, продающих билеты уже по госцене, — до премьеры остаются минуты. «Сирано де Бержерак» — это такая пьеса, где всяк режиссер себе отыщет уголок: и для гражданского пафоса, и для психологических глубин, и для лукаво-ироничного стеба, по количеству и качеству которого Мирзоеву в нашем театре равных нет.

Дуэль на шпаге и швабре, семейная потасовка супругов-кондитеров Рагно (Олег Макаров и Елена Сотникова), вымещающих свои чувства на кусках теста, сурдоперевод любовного признания, когда умница Сирано (Максим Суханов) подсказывает красавцу Кристиану (Константин Соловьев), великолепное бабье «Хос-с-с-падя» после того, как монашки-кумушки перетерли косточки новенькой Роксане, и многое другое. В общем, было бы желание — и всегда можно капнуть стебной кислоты на отточенную сталь ростановского стиха.

Справедливости ради надо отметить, что на сей раз чувство меры режиссеру не изменило (не в пример недавней «Миллионерше»). Сценографию Мирзоев на сей раз доверил не Павлу Каплевичу (тот занимался только костюмами), а Алле Коженковой, наглядно воплотив рекламный призыв: «Почувствуйте разницу». Коженкова придумала лаконичную метафору красоты душевной и физической — барельефы в виде человеческих фигур, из которых выкладываются буквы: слово может быть так же эротично, возбуждающе, чувственно, как и тело.

Уже стало общим местом говорить о том, что Максим Суханов — главный адвокат, переводчик, миссионер мирзоевского языка: его игра — по-прежнему главный козырь в театре Владимира Мирзоева. Одни актеры послушно исполняют загадочные ритуалы этого театра. Другие с интересом пробуют столь экзотичное блюдо, пьянея от неожиданных раскрепощающих возможностей (так, например, играет Роксану Ирина Купченко).

А Максим Суханов в этом причудливом мирзоевском Зазеркалье живет по-настоящему, то есть, выражаясь по-театральному, проживает роль, учитывая все «предлагаемые обстоятельства» и очеловечивая все режиссерские изыски. Нелепый чудак, ссутулившийся за пианино на старте очередной дуэли. Инфернальный гипнотизер, чьи поэтическо-фехтовальные выпады так совершенны, что похожи на галлюцинацию, от которой невозможно избавиться. Носатый великан, скованный до кукольно-карикатурных судорог от избытка силы и невысказанной нежности, чей уродливый и вызывающий нос торчит как антипод и вызов курносой, безносой смерти. Последний из могикан блестящей эпохи рыцарей без страха и упрека, который уходит, чуть сгорбившись, подхватив свой обклеенный носами дорожный чемоданчик, в последний путь по лунной дорожке, точно булгаковский Мастер.