В среду вечером под гром аплодисментов и с количеством «вызовов», которых не было еще ни на одной мирзоевской премьере, в Театре им. Евгения Вахтангова завершился спектакль «Сирано де Бержерак». Главного героя сыграл Максим Суханов, костюмы придумал Павел Каплевич, единственной новенькой среди протагонистов проекта была Ирина Купченко, приглашенная Мирзоевым на роль Роксаны. Впрочем, и эта новизна не сулила, казалось, ничего неожиданного: нарочитая разница в возрасте между героиней и исполнительницей должна была сработать на стороне режиссера в его любимой забаве: «японской борьбе» с текстом.

Но все предположения оказались обманом — Мирзоев поставил неожиданный и, на мой взгляд, лучший свой за многие годы спектакль. В этом «Сирано» вдруг отыскалось все то, что обещал еще давний мирзоевский дебют — «Праздничный день» на сцене «Ленкома». Сочетание почти цирковой броскости с лирикой, буффонства с чувством, экивоков и подмигиваний — с небоязнью прямого высказывания.  Взявшись за самый, казалось, неподходящий для него материал — романтический, Мирзоев вдруг проявил себя толковым рассказчиком.

В новом его спектакле происходит именно то, о чем написана пьеса Ростана, — история странной, многофигурной love story, большой любви и фатального одиночества. И, главное, у Мирзоева есть актер, способный все это изобразить. За три с половиной часа действия Суханов ни разу не заступает на территорию романтического театра, где он, вполне возможно, проиграл бы. Чрезвычайно придирчивый к своим фото- и киноизображениям, актер, похоже, так доверяет Мирзоеву, что позволяет изуродовать себя почти до неузнаваемости. Действительно чудовищный, как на картинах фламандцев, нос, отлично придуманные, выставляющие фигуру актера в самом невыгодном свете костюмы, знаменитая «аутистская» пластика Суханова — в результате на сцене возникает портрет не столько поэта, сколько актера, чье незаурядное дарование утрировано нетривиальной внешностью. Уродство Суханова — Сирано — это уродство Хичкока или Фернанделя, способное влюбить в себя зрителей сразу и навсегда.

В роли внимающей Сирано и преображающейся под его воздействием «публики» у Мирзоева выступают остальные герои пьесы, включая Роксану. То ли болотная кикимора, то ли сильно постаревшая Барби — Роксана первых сцен постепенно, на глазах изумленной публики (той, что в зале) становится персонажем с таким накалом трагизма, который на современной сцене встретишь нечасто. Становится понятно, почему Мирзоев выбрал не юную актрису: это не «стеб-шоу» и не «прикол» — ровесница Роксаны, влюбленной в златокудрого красавца Кристиана, вряд ли смогла бы сыграть такой опыт перерождения.  Да что «кикимора» Роксана — даже «упырь» де Гиш (Вячеслав Шалевич) к финалу становится чем-то похожим на человека. (Из второстепенных персонажей выделяется кондитер Рогдо — Олег Лопухов, сыгравший свою историю романтической души и отверженности.)

А может быть, Мирзоев поставил спектакль еще и о том, как среди кордебалета химер, прозрений, призраков и «заморочек» передовой режиссуры возникает вдруг нелепый, но манящий фантом театра, для которого (как любят многие повторять) достаточно одного актера и коврика. Даже если в роли коврика на этот раз выступает огромный бутафорский нос того самого «одного» актера.