Этот спектакль Римаса Туминаса в Вахтанговском театре все ждали больше года, с тех пор как известный литовский режиссер возглавил не менее известный, но дряхлеющий столичный театр. Ждали доброжелатели и злопыхатели, критики и театралы, начальники от культуры, наконец утвердившие столь радикальные кадровые перестановки. На кон действительно было поставлено многое — репутация театра и самого режиссера, возможность взаимопонимания или мудрого компромисса и тому подобные вещи. Туминас не то чтобы чего-то выжидал, просто сначала выполнял прежние обязательства перед другими театрами, а потом просто не торопился, желая представить полноценное и законченное действо. Причем поступил честно, мужественно и очень даже смело.

Для многих велик соблазн заявить в качестве руководящего дебюта нечто уже проверенное и однозначно попадающее в цель зрительских и актерских ожиданий. Туминас же берет безмерно сложную, громадную и тяжелую для постановки и восприятия, к тому же малоизвестную шекспировскую пьесу, о которой, как говорят, грезил многие годы, но никогда не ставил. В общем, это был некий вызов — и себе, и театру, и публике. И нельзя даже сказать, что новый художественный руководитель вахтанговцев в итоге одержал безоговорочную победу, как это бывало. Но не стоит сбрасывать со счетов этот поступок режиссера и руководителя театра, не искавшего легких путей.

К слову, о легких путях. Апология театральной кассы, исповедуемая подчас лидерами даже самых продвинутых коллективов, способна довести и театры, и публику до скотского состояния. Что уже кое-где и происходит, особенно на «корпоративных» спектаклях. Теперь понятно, что уж Вахтанговский театр по этой дорожке явно не пойдет, может быть, терпя определенные убытки. Впрочем, Туминас еще при вступлении в должность говорил о том, что предвидит если не отток публики, то ее отбор, дифференциацию. Это вовсе не значит, что спектакли здесь будут только элитарные, рассчитанные на театральных гурманов. Но и от поделок «масскульта» уже всех тошнит, должно же хоть где-то остаться то, что можно без всяких оговорок назвать искусством театра. А «Троил и Крессида» в контексте Вахтанговского театра — конечно же, событие, коих здесь давно не наблюдалось. Пусть даже критические оценки и не достигнут высшего балла.

«Троил и Крессида» — та еще пьеса, не имеющая внятной сценической истории по вполне объяснимым причинам. Пьеса бесформенная, «рваная», лишенная какой бы то ни было гармонии, с перепевами прежних шекспировских мотивов, вывернутых наизнанку. История «бесплодных усилий» не только любви, но и всего прочего — в глобальных масштабах, наполненная смысловыми обманками, сарказмом интонаций и тотальной разочарованностью в ценностях бытия. Причем балаганно-фарсовая оболочка начинена историческим сюжетом Троянской войны с участием известных полумифических героев — Ахилла и Гектора, Париса и Елены, Андромахи и Кассандры. Авторское же многословие зашкаливает за все пределы. В общем, уже понятно, сколь сложно было поднять эту махину, не уронив ее на полдороге. Вычленить основной смысл из многих прочих (а в спектакле Туминаса их, кажется, еще больше, чем в пьесе Шекспира) и все-таки обратить осознанный драматургический хаос в гармонию сценического действия. Наверное, последнего пока все же не случилось, и то, что происходит на вахтанговских подмостках, так же рвется на части, распадается на разностильные фрагменты, хотя некоторое центростремительное движение все же ощущается. Это вопрос времени, подобные вещи должны отстояться. Здесь не стоит искать полутонов и нюансов, они и не заложены.

В черно-белую картину мира (сценография и костюмы Юлиана Табакова) изредка вторгается лишь нейтральный серый цвет. Троянцы — в черном, греки — в белом, а могло быть и наоборот. Цвет вовсе не включает в себя оценку, это лишь категорическое противопоставление одних другим. Столы, лавки и прочая утварь свалены в кучу на заднем плане. На толстых цепях агрессивно раскачивается огромный таран — символ осады Трои. В лоб, конечно, но куда ж без этого? Таран, впрочем, существо почти одушевленное, с ним свыклись и те, и другие. Он послушно поднимается, раскачивается, вертится, а подчас издает звуки, похожие на коровье мычание. И уродец Терсит (Юрий Красков), аналог вечного шекспировского шута, тут же норовит его подоить, с удовольствием испив парного молока войны. Война — кормилица, как случалось во все времена.

Эта история у Туминаса — тоже про все времена, хотя герои и обряжены в пародийно-стилизованные туники и сандалии, а «красотка» Патрокл (Сергей Епишев) даже ковыляет на котурнах. История про вечную тщетность «силового» решения вопросов, про ничтожность и призрачность поводов. Вообще, шекспировские подмены смыслов и обманки здесь визуально ярки. Из-за кого случился весь сыр-бор Троянской войны? Из-за прекрасной Елены? Нате вам пышнотелую перезрелую бабенку со «стертым» лицом. А уж когда Мария Аронова отважно распахнет одеяния и предъявит всем «голую» правду, и впрямь оторопь возьмет от подобного «повода». Остальные, впрочем, не краше. Невзрачный коротышка Парис (Олег Лопухов), щупленький Ахилл (Виктор Добронравов), выглядящий еще более мелким по контрасту с утрированно длинным Патроклом, с коим то держится за руки, то укладывается на ложе. Толстяк Аякс (Евгений Косырев), демонстрирующий ухватки борца сумо. Эней (Владимир Бельдиян) приседает в реверансе, держась за края плиссированной юбочки. Вояки те еще. И когда сладкоречивый дядюшка Пандар (Владимир Симонов) в разгар очередной мирной «тусовки» вдруг опомнится: «Боже милосердный, а кто ж у нас на поле боя-то?», эта негромкая риторическая фразочка царапнет нервные окончания зрителей. Велеречивости этих царей, полководцев, героев и простых обывателей нет пределов. Шекспировские «слова, слова, слова» замусоривают и без того нескладную жизнь. А говорящие ими давятся, захлебываются, срываясь на косноязычный истерический бред. Вроде седовласого Улисса (Олег Макаров), который в пафосе говорильни вдруг сносит яйцо с «идеей», которое, увы, ни разбить, ни съесть, ни хоть как-то употребить в дело так никому и не удается.

Впрочем, пора бы вспомнить и о заглавных героях, именами которых и названа пьеса. Юная парочка влюбленных, Троил (Леонид Бичевин) и Крессида (Евгения Крегжде) — это тоже явная шекспировская самопародия на Ромео и Джульетту. Но там любовь побеждала все — и противостояния, и распри, несмотря на трагический финал. Здесь же она легко пасует перед напором обстоятельств, хотя Туминас и пытается в своих фантазиях на темы пьесы пожалеть Крессиду, обелить ее, сделать невинной жертвой — по контрасту с более безжалостным и последовательными в своем сарказме Шекспиром. Ставшая «разменной монетой», переданная грекам, настроенным не враждебно, а совсем даже наоборот, Крессида — Крегжде то ли поневоле, то ли по доброй воле быстро находит утешение в новой страсти — к красавцу Диомеду (Александр Рыщенков). А потом и вовсе режиссер делает из нее скорбную статую в белом покрывале, безмолвно взирающую на все финальные безобразия. Так некогда Нина из лермонтовского «Маскарада», давнего спектакля Туминаса, смотрела с надгробного постамента на зимний Петербург.

А финал спектакля, между прочим, решен Туминасом здорово, в приемах и традициях знаменитого метафорического литовского театра, где смыслы лишаются вербальной подпорки, а сцена начинает говорить на своем языке. Так долго оттягиваемая греками и троянцами всеобщая бойня все-таки случается. Но если мечи скрестили лишь Ахилл — Добронравов и Гектор (Артур Иванов), то все прочие — вояки, женщины, цари и шуты — поглощены «кулинарной» оргией. Столы сдвинуты, кочаны капусты крошатся под ножами, капустные ошметки летят во все стороны и всеми же пожираются. Тут уже нет ни правых, ни виноватых, ни победителей, ни побежденных, тут уже вообще не различить, где греки, а где троянцы. Но есть жертвы, все-таки выхваченные из общего тотального безумия, — положенный на стол Гектор, пронзенный стрелой Патрокл, Крессида, застывшая в картинной раме. Самые достойные и самые безобидные, невинные и слабые. Опять-таки, как это обычно и случается.

Этот спектакль Римаса Туминаса во многом отличается от того, что мы видели у него прежде. Он неровен, грубоват, непрост для восприятия. Ему подчас сильно сопротивляешься, он не сразу способен втянуть зрителя в свое внутреннее пространство. Да и, наверное, не каждого зрителя. Но уж если подобное случится в какой-нибудь отдельно взятый момент, то он тебя и не выпустит, подобно прочной и умело сотканной паутине. Впрочем, на столичном театральном небосклоне столько спектаклей, которые забываются уже в очереди в гардероб, а критический «отчет» о них занимает не более часа и не требует особых мыслительных и душевных затрат. Тут же — совсем иной случай, а игра на сопротивление все равно заканчивается победой театра.