…Самозванка княжна Тараканова. Якобы дочь императрицы Елизаветы Петровны и её тайного супруга А. К. Разумовского. Якобы внучка Петра I. Странствует по Европе, убегая от долгов и дурной молвы, заявляя о правах на русский престол. Бунтовщица пострашнее Пугачева, если найдутся «интересанты», готовые ее поддержать. Пугачевщина только что кончилась. Раны еще очень свежи: живой крови ворон напился вволю. Екатерина II шлет в Италию графа Алексея Орлова с эскадрой и тайной миссией. Влюбленная, ослепленная, в Ливорно княжна Тараканова всходит на борт русского корабля. И вот она — в Петропавловской крепости, в лапах дознавателя Шешковского, с младенцем во чреве… Гете, сведущий в политике великих держав, в конце 1770-х начал писать пьесу о грешной Гретхен, и в темнице не верящей в предательство любимого. Бывают странные сближения: граф Орлов, герой Чесмы, спасая Отечество от хрупкой, бессовестной и беззащитной причины новой Смуты, попал в положение хуже фаустовского. Хоть и Родине служил.  Что, собственно, и создало сюжет драмы «Царская охота». Сюжет абсолютно историчен.

Умная пьеса Леонида Зорина похожа на старинные часы с фигурами и аллегориями, чудо механики эпохи барокко из Запасников Царскосельского дворца-музея. Пружины и колесики, чистая сталь и золото русских хроник приводят в движение сюжет. Пружин много, они симметричны и соединены в сложный внутренний механизм: ведь и права Екатерины на престол сомнительны… Но право свое немецкая «девица из провинции» доказала каждым из полутора сотен заложенных при ней русских городов, Новороссией, Крымом, Левицким, Державиным и Растрелли… И ведь соблазн еще раз возвести на престол еще одну «девицу из провинции» не мог не витать над лихой душой Алексея Орлова в Ливорно… Но механизм идей и вопросов — внутри.

А к зрителям выходят фигуры — щеголеватые, чудаковатые, легендарные лица XVIII века. Екатерина и братья Орловы, Фонвизин и интеллектуалка Воронцова-Дашкова, юный Де Рибас, будущий устроитель Одессы, венецианский граф Карло Гоцци, богомольный кнутобой Шешковский.  Во втором акте набирает полную силу рокового романса игра Анны Дубровской, княжны Таракановой. И это — лучшее в спектакле. Дубровской отнюдь не достаточно точеного шарма красавицы-авантюристки времен графа Калиостро: шарм, в конце концов, дан природой… Княжну Тараканову в каземате актриса играет так, что явно могла бы сыграть и Гретхен в темнице.

Пропащее отчаяние и белое каление убеждения в правоте «государева дела» набирает Владимир Вдовиченков в роли Алексея Орлова. Дипломатическую двусмысленность реплик, мажорное лицемерие парадного портрета и саркастический самоанализ портрета камерного, твердость одиночества «богоподобнья царицы Киргиз-Кайсацкая Орды» приобретает игра Марии Ароновой. (В первом акте ее Екатерина выглядит более лубочной.) И гнев оставленного фаворита, Григория Орлова, которому миропомазанная эмансипе предпочла не столько Потемкина, сколько интересы устроения державы, — сыгран Алексеем Завьяловым. И богомольное юродство-палачество Шешковского — сыграно Алексеем Пушкиным. И тайная влюбленность пиита Кустова, похожего на кабацкого ярыжку и на храброго, пропащего воробья, в княжну Тараканову — сыграна Юрием Красковым. Действие накалено. И это накаляет и втягивает зрительный зал.

В вахтанговском спектакле вся сцена затянута белым шелком с воланами. Точно таким зачехляют окна дворцов-музеев, когда дворцы-музеи пусты. Сперва это кажется знаком экономического класса постановки. Как и грубые бумажные розы из «Арбатской лавки» в бальной прическе княжны Таракановой, и ее отчаянный веер оттуда же, и полная историческая произвольность нарядов многострадальной княжны (вплоть до чего-то этакого, синего с золотом — не то византийского… не то даже и не византийского… но вискозного точно с золотым базарным кружевом шириной в ладонь).

К «домашней кухне» относятся и студенты «Щуки», на трех аккордах изображающие легендарный табор Алексея Орлова. (Играючи, вельможный очарованный странник вывез из Молдавии в свою подмосковную первый в России цыганский хор. От него и пошло жечь-говорить. Эта шальная, хмельная заслуга перед Родиной — не меньше Чесмы и орловских рысаков.) Но к финалу спектакля думаешь: все родимые пятна школьного утренника так легко исправить. И белая, затянутая шелком «историческая перспектива» — не из этого ряда. Символ емкий и умный?

Просветительская, добротная, увлеченно сыгранная актерами «патриотическая трагедия» в театре Вахтангова — робко, но апеллирует к тонкостям истории XVIII века, которые милы сердцу. И даже — к поэзии созидания и «устроения земли». Театр играет с залом так, как будто у нас исподволь заново возникло чувство Отечества — со всей его исторической анфиладой в стиле барокко. Пусть даже это Отечество числится пока по музейному ведомству. И анфилада — за отсутствием любопытствующих — лет десять как зачехлена.