Леониду Бичевину двадцать четыре. Этот темноволосый молодой человек с худощавым лицом, которое может казаться то гротескным, то почти смазливым, пока не слишком отличается от множества других молодых актеров, мелькающих в кино и сериалах, подвизающихся на телевидении. Ну разве что тем, что как-то сразу был замечен крупными мастерами — Алексеем Балабановым в кино и Римасом Туминасом в театре. Первый после эпизода в «Грузе 200», который получился и ярким, и важным по смыслу, доверил

Бичевину главную роль — доктора Полякова в «Морфии» (и кое-кто из киножурналистов уже написал, что режиссер делает на молодого актера столь же серьезную ставку, как некогда на Бодрова-младшего). Второй предложил выпускнику Щукинского училища, недавно вошедшему в труппу Театра имени Евг. Вахтангова, сыграть Троила в своем спектакле «Троил и Крессида», который стал одним из самых значительных событий этого сезона.

Что можно сказать о начинающем актере? С уверенностью лишь одно: Бичевин умеет быть разным. Его немногочисленные персонажи резко не похожи один на другой. Деятельного, моторного Валеру из «Груза 200» он наделил ярко выраженным отрицательным обаянием. А после «Закрытых пространств» Игоря Ворсклы, где Бичевин сыграл страдающего агорафобией парня, который лишь строит из себя маньяка, а на самом деле судорожно ищет любовь, оказалось, что обаяние у него вполне даже положительное. Его Троил оказался грубоватым и напористым, а доктор Поляков — нервным, не способным вынести окружающий мир. И каждый раз Бичевин был вполне убедительным.

Амбивалентные юноши двухтысячных — не то, что неоднозначные герои 90-х. Данила Багров скрывал, чем он занимался на чеченской войне, но у него были мама, брат и четкое представление о «своих». Эти же будто пришли ниоткуда и уходят в никуда. Их существование какое-то мерцающее, а привязка к реальности весьма относительна. Случается, они окружены родственниками, как герой другого молодого и очень востребованного актера Юрия Чурсина в фильме Кирилла Серебренникова «Изображая жертву». Но это мало что значит. Чурсин, кроме этой роли, пока не сыгравший в кино ничего особо запоминающегося, но зато занятый под завязку в МХТ имени

А. П. Чехова и «Табакерке», где у него много интересных работ, цепляет своей внятной актерской интонацией. Его герои — он играет Бусыгина в «Старшем сыне» и Треплева в «Чайке», Буланова в «Лесе» и героя «хорошо сделанной» комедии «Примадонны» — очень разные, но есть у них и нечто общее. Этот отстраненный холодок в глазах, эта нервная тень улыбки, обаятельной на грани пренебрежения, почти циничной, эта тонкость силуэта на грани исчезновения, растворения в пространстве. Кто для его персонажей свои, кто чужие, не ясно. Кажется, что все игры, иногда весьма бурные, они ведут скорее для себя — но для «себя ли любимого», тоже вопрос. Возможно, и к себе на самом деле они столь же равнодушны.

«Груз 200», режиссер Алексей Балабанов

Персонажи Леонида Бичевина далеко не такие травестийные и отмеченные печатью вымороченности, как у Чурсина. Они крепче стоят на земле, но и им часто особенно не за что держаться. Его Валера из «Груза 200», живущий в 1984 году, по-своему почти вгрызается в реальность, однако так же лишен корней. Про Валеру известно, что каждый год он вербуется на Север и зарабатывает там большие деньги. При этом откуда он, что у него за родители, что с ним было прежде и что будет потом, непонятно. Ну то есть очевидно, что этот человек лет через десять станет крупным бизнесменом, возможно, даже олигархом. В остальном этот парень в ярко-красной майке с надписью «СССР» абсолютно непроницаем. Он перекати-поле, переполненный дурной, требующей выхода энергией, через пелену которой только и может воспринимать мир. Валера — второй из монстров этого фильма, где, впрочем, все мужчины, кроме вьетнамца Суньки и растревоженного жизнью героя Юрия Степанова, производят довольно жуткое впечатление. Людей для него не существует. Он смотрит на них, но не видит, находясь под властью допинга, прислушиваясь к той энергии, которая в нем клокочет, завороженно ловя ее ритм и волну. И девушка, которую он завез в глушь и бросил, для него по сути такой же призрак, функция, как новый знакомый с питерского рок-концерта. Поэтому после маньяка-милиционера он здесь самый страшный. Доктор Поляков из «Морфия» — фигура умолчания в еще большей степени, чем ушлый Валера. Что мы можем заметить про него, кроме портрета некоей певицы, извлеченного по приезде из саквояжа и водруженного на письменный стол? Ну, вероятно, еще и то, что ему свойственны закрытость и некоторая отрешенность. Молодой врач, на которого в глуши сваливается все — от сложных родов до зубных пломб — не хочет ронять марку и на восхищенное утверждение медсестры после удачной операции:

«Морфий», режиссер Алексей Балабанов

«Вы, видимо, много ампутаций делали», мычит неопределенно «Ну…», и по лицу пробегает тень улыбки. Сказать еще что-либо про главного героя «Морфия» трудно — почти все время действия доктора Полякова показывают на средних планах, так что и лицо его особенно не разглядишь. А если и разглядишь, то по-настоящему не запомнишь. Фельдшеру Андрея Панина, играющего, как всегда, на точнейшем соответствии детали и общего смысла, и опытной Ингеборге Дапкунайте крупные планы подарены. А молодое лицо доктора, становясь по ходу действия все более изможденным и потерянным, как и положено морфинисту, ни в одной из важных сцен, по сути, не меняется — вплоть до самого финала. Так что иногда доктор Поляков даже приобретает сходство с картонной фигуркой, которую передвигают из кадра в кадр по мере надобности. Очевидно, это сделано намеренно — трудно представить, что Балабанов, в том же «Грузе 200» подаривший убедительную, врезающуюся в память яркость всем, в том числе далеко не главным персонажам, здесь обезличил главного героя потому, что так получилось. В результате вырисовывается история про некоего усредненного интеллигента, вероятно, и правда одаренного, хотя это даже не так важно. Просто нормального человека, которому нет места в этом беспросветном мире. Один из рассказов Булгакова из «Записок юного врача» называется «Тьма египетская». «Морфий», похоже, об этом — нормальный человек и «тьма египетская». И самой лучшей сценой не только всего фильма, но и этой конкретной роли становится финал, в котором Поляков сводит счеты с жизнью в синематографе под гогот быдла. Именно здесь вдруг впервые, не отрываясь, начинаешь следить за лицом Бичевина — за тем, как он всаживает себе шприц сквозь грязные лохмотья, как неостановимо и страдальчески смеется, как, не отрываясь от экрана, нашаривает револьвер. Именно в финале молодому актеру удается передать тот сплав индивидуального и типического, который и является признаком хорошо сыгранной роли.

Типическое в значении «общепринятое» и индивидуальное — это и про его Троила из спектакля Римаса Туминаса «Троил и Крессида». Пьеса Шекспира, рассказывающая о Троянской войне и практически лишенная положительных героев, ставится довольно редко. Герой Бичевина, царевич, влюбленный в дочку жреца Крессиду, здесь лишь один из троянцев, которые в этом мрачнейшем фарсе показаны как пигмеи: карикатурные, низкорослые, с огромными круглыми щитами, закрывающими их едва ли не с головой. Этакие насекомые, букашки, каждый, впрочем, со своим большим самолюбием, со своими страстями. Греки не лучше: истерики, закутанные в белые халаты и принимающие картинные позы. Туминас ставит черный комикс о распавшемся мире, из которого смертельный вихрь настолько давно и основательно вымел все человеческие проявления и понятия, что остается лишь ждать возмездия, которое, очевидно, не замедлит наступить. Троил Бичевина просто напористый мальчик, хорошо затвердивший все уроки сородичей: он агрессивен, как «положено мужчине», он жаждет влюбиться, потому что достиг подходящего возраста, а потом он легко отдает свою невесту грекам, ведь так решили старшие. Но его подлинная натура и настоящие чувства то и дело прорываются сквозь навязанный шаблон поведения — и тогда брутальная поза воина переходит в злые истерические слезы, попытки завести отношения с девушкой оказываются трогательно неуклюжи, а потеря Крессиды отзывается приступом тоски. Интересная роль и тоже совершенно другая. В работах Леонида Бичевина некая единая тема пока, возможно, лишь брезжит, но ведь и складывается она обычно гораздо позже.