После репетиции се можно увидеть на старом Арбате. На неизменно высоких каблуках она шествует сквозь толпу, как не ходят по городской улице, а прогуливаются по лесу: запрокинув голову, не торопясь, наслаждаясь воздухом и светом. В этом ее «гулянье» — странная для человека актерской профессии независимость и отдельность. Идет себе по Арбату, потом вдоль Тверскою бульвара на Пушкинскую площадь, домой. Ничуть не заботясь о впечатлении, которое производит, не боясь, что остановят, узнают, не помня, что она прославленная актриса, московская «достопримечательность»…

Актриса без возраста — это не про Борисову. Она актриса вечно молодого возраста. И имеет право сказать про себя так же, как ее героиня, знаменитая актриса-англичанка Патрик Кемпбел из «Милого лжеца» Р. Килти: «Мне 39 лет и ни на одни год больше!»

Все, кто это видел, запомнили, как, получая «Золотую маску» в самой почетом поминании «За честь и достоинство», она, выйдя к рампе в невероятном платье, взяла и перекувырнулась через голову на глазах у всего зала. Наград у нее множество, но по праву занимая место в президиумах, время от времени являясь на правительственные приемы и вечера ДА, она не производит впечатления человека общественною и публичного.

Замкнутая, с посторонними молчаливая, она никогда не рассказывает о себе. «Желтую» прессу в дом не пускает, но и серьезным критикам интервью не дает, считая, что всё скажут за нее роли. Роли и говорят. На вопрос, что для нее главнее, семья или театр, не раздумывая, без тени рисовки отвечает: «Семья». И так произносит это, что не поверить невозможно. Хотя на сцене, в театре являет собой образец сверх сосредоточенности, абсолютной преданности театру, без отвлечений на кино, эстраду и даже побочный заработок. Ее семья — это с юности и пожизненно ее крепкий тыл, который позволяет ей избегать всего постороннею, лишнею и ненужного и казаться для толпы таинственной, как Грета Гарбо.

Ясно, что театр не исказил, не изломал ее, она не стала циничной и даже, кажется, не устала, если может, прожив более полувека на сцене, вдоволь повидав и хорошего, и плохого, так восторженно, так светло вспоминать, о своей артистической юности, которая видится ей идеальной, о своих учителях, товарищах и партнерах. Считается, что у нее счастливая судьба: никто из ее сверстниц не сыграл столько больших, самых главных ролей. Ее любил и высоко ценил лидер вахтанговского театра великий Рубен Симонов, «человек радости». Ею многие годы занималась режиссер Александра Ремизова, из прямых и первых учениц Вахтангова. Для нее ставил спектакли Евгений Симонов. Ее мужем был могущественный директор Вахтанговского театра Исай Спектор. Под шепот завистниц, каждой новой ролью Борисова оправдывала счастливый шанс, данный ей судьбой.

Почти невозможно назвать ее неудачные работы. Но открылась она не сразу. Будущая бессменная героиня вахтанговской сцены на вступительных экзаменах в Щукинское училище читала отрывок из «Сорочинской ярмарки». В студенческие годы первый раз сверкнула не в драматической роли, а в страстном испанском танце, который поставил для нее солист Большою театра Цаплин. Потом был маленький отрывок — ночное мечтание Наташи Ростовой в Отрадном. Борис Захава сказал тогда задумчиво: «Наташу Ростову сыграть нельзя, но Борисова сумела». Хорошенькая, веселая и трудолюбивая, с легким характером, в театре она начинала с лирических ролей своих сверстниц. Была приятной, не конфликтной в работе. Старший Симонов учил ее никогда не спорить с режиссурой: «Ты не рассуждай, ты сделай сначала то, что от тебя просят. Если режиссер умный, он сам поймет, где его ошибка и что права ты».

Десятилетия спустя, репетируя «Без вины виноватых», Петр Фоменко попросил ее, знаменитую, влезть на самый верх театральною буфета и там возлежать в позе морской наяды. Возмутилась не она, а ее молодой партнер Евгений Князев, которому тоже было приказано «лезть». Борисова же «полезла» без слов и несколько дней под возмущенный шепот водрузившеюся рядом Князева (Фоменко-де окончательно спятил) на буфетной верхотуре пролежала. Пока сам режиссер не отказался от странной своей придумки.

В молодости она обладала данными ныне исчезнувшего амплуа «травести». Однако мальчишек играть не любила. Но девочек своих, очень нежных и женственных, одевала в мальчишеские парички и спортивные клетчатые рубашки, с полным небрежением к женскому наряду, который впоследствии чувствовала несравненно и носила с невиданной элегантностью. Умопомрачительные туалеты миллионерши Эпифании, черно-белый футуристический наряд самоубийцы Анны в «Двенадцатом часе» Арбузова, студенческое платьице с бумажной хризантемой у плеча и затканное серебром концертное платье польки Гелены из «Варшавской мелодии», золотую мантию-водопад Клеопатры, ширпотребовское пальтишко и красный берет с помпоном Вальки-дешевки из «Иркутской истории», повязанный до глаз, кипенно-белый платок стряпухи Павлины. Любой театральный костюм для Борисовой значил всегда бесконечно много.

Первые роли Борисовой в советском репертуаре по литературному материалу были схематичны, стандартны, однако в исполнении начинающей актрисы и они запоминались. И. конечно, запомнилась, ее Геро в «Много шума из ничего». Белая воздушная вуаль. Нежный профиль. Серебряная ломкость звучаний. Лилейно-чистая, идеальная возлюбленная, опозоренная клеветниками, сломленная, подобно цветку. Со всей силой молодой души она играла высокую мелодраму: беззаветную любовь, смертное страдание, чудесное возрождение к жизни, великодушие прошения. Мелодрама с абсолютами и открытостью чувств, противостоянием света и тьмы; добра и зла навсегда останется любимым жанром актрисы.

Но настоящая Борисова, яростная и яркая, началась с эпизодической роли Упонины в «Отверженных» Гюго и с купеческой дочери Анисьи Молоковой в спектакле «На золотом дне» по Мамину-Сибиряку. До Анисьи изысканная и хрупкая Борисова народных и простонародных ролей не играла. До Анисьи ее сферой был «свет», теперь стала и «тьма», блуждания женской души между адом и раем, святостью и грехом. Переменился голос. Прозрачность звучаний уступила место грудным, низким тонам. Подвижное и выразительное личико, на редкость послушное гриму, приобрело очертания «лика». Гневно сдвинулись брони. Засверкали глаза, еще недавно сиявшие мечтательностью и верой. Жест стал отчетливым и резким. Изменился даже вес почти невесомой Борисовой. Впрочем, тут не обошлось без толщинок. Актриса принялась обживать и их с увлечением, в итоге обретя органику и свободу в повой «телесной оболочке».

После Анисьи и Настасьи Филипповны в «Идите» В. Топорков звал ее в Художественный театр. В Малый приглашал М. Царев. Но, вахтанговка по школе и природе, она из своего Дома не ушла. Возникла и потянулась сквозь годы череда ее народных ролей: Виринея, Павлина, Мария из «Конармии», Валька-дешевка… Эту знаменитую и любимую свою роль Борисова сыграла, веруя в достижимость счастья каждым человеком, даже таким непутевым и шалавым, как ее героиня. По природе чуждая дидактики, поучению со сцены, актриса сыграла не совсем то, что было написано Арбузовым. Не преображение трудом, а рождение прекрасной женщины и из вульгарной девчонки. Она все оправдала в пьесе, театральной, эффектной, для актеров благородной, но все-таки не очень жизненной. И Арбузов не пропускал у вахганговцев ни одного спектакля «Иркутской истории». И, сидя во втором ряду, плакал от умилении и восторга.

Не скажешь, для каких ролей Борисова больше годится — для народных, простонародных, элитарных, легендарных, костюмных, из сегодняшнего дня или из седой древности; в каком репертуаре ей свободней — в отечественном или европейском, мировом классическом или современном. Борисова независима от качества пьес, от состояния современного репертуара, и способна создать шедевр даже на материале ремесленном. Был у нее и какой-то другой не мхатовский Чехов. Чехов Вахтангова, не лирик, а автор трагедии, провидевший «задумчивый мир», безумие массового «голодания». Была у нее Лика Мизнинова, и как жаль, что ни Аркадиной, ни Раевской она не сыграла. А какой могла бы быть в молодости Ниной Заречной! С Крестом и Верой, с потаенным в слоне рыданьем, с жертвенным служением богу-театру, которое знает и сама Борисова.

Не интеллектуалка, не «образованка» и не книжница, она вряд ли может объяснить, отчего с такой безупречной стилистической точностью входит в мир античных героев, в шекспировские миры варварской мощи и грубости или в цветное половодье русских национальных характеров. Почему она, не поющая и не обладающая особым музыкальным слухом, в нежнейших тонах клавесина и минуэтной грации, в ленивой изнеженности и женской неутоленности и скуке играла королеву Анну в «Стакане воды» так, что за этим вставала целая эпоха «постелизаветинский» Англии — век военных авантюр, дворцовых интриг, бесстрашных и легкомысленных мужчин и прекрасных женщин.

Ее сфера — интуиция. Родоначальник направления, к которому она и по школе, и по природе принадлежит, таинственный Вахтангов превыше всего ценил и искусстве актера «бессознание», считал иррациональное начало сферой действия гениев. Чувствуя интуитивную природу ее дарования (темперамент — стихия, экстаз, порыв), с ней особым способом работал Рубен Симонов. Часто предоставлял полную свободу, наблюдал и «кхекал» или хохотал от души. А потом, увлекаясь, веселясь, загораясь от ее фантазии, вступал в репетицию сам.

При всей ее непомерной славе, в театре, а не в кино рожденной, трудно давшейся и заслуженной, Борисова остается одной из самых загадочных наших актрис. В ней многое нелегко объяснить. Ни Настасья Филипповна в великом фильме И. Пырьева, ни с юмором, умом, точностью детален воплощенная Кольцова, прообразом которой была Александра Коллонтай, ничего не изменили в отношении актрисы к чужому для нее искусству, где, как ей казалось, невозможны сосредоточенность и тайна погружения в образ. Одни считали, что театральность Борисовой помешала ей сниматься. Другие видели причину в ревности мужа. Ничуть ни бывало. Муж уговаривал, умолял не отказываться от киноролей. Но она упрямо не желала идти в кино.

Была еще одна скрытая причина отказа. В Вахтанговском театре ее долго обижали недоверием. Даже после сенсационной, сотрясшей Москву Анисьи. И, раненная с молодости в самое сердце, она поставила себе цель — доказать. Если и хотела славы, то только театральной. Преподавать, учить своему ремеслу тоже не хотела. Да в ней, не умеющей объяснить своих видений, предчувствий, озарений, никогда не работавшей над пьесой дома — только на репетициях, и не было никакою ремесла.

Для гимнастических, акробатических, танцевальных своих «чудес» на сцене, она никогда не тренировалась. Обожающая, чтобы в квартире все сверкало, она неутомимо натирала воском паркетные полы, до блеска отмывала окна, не боясь, пятиэтажной высоты, бегала на рынок, в тонких и сильных руках таскала тяжелые сумки. Это и был ее пожизненный тренаж.

С молодости наполненная и глубокая, не фальшивая даже в моменты самых смелых обострений, по-своему, по-вахтанговски, она принадлежала искусству переживания и внутреннего оправдания. Но природа ее чувств, ее темперамент и самоощущение были как бы сверх нормы. В ней постоянно жило упоение игрой. Творческий акт у нее был связан с высшим, доведенным до патетизма состоянием души, почетом и ликованием. Театральность Борисовой дала ей свободу. Театральность, праздничность творчества позволили ей превозмочь в свое время неблагоприятные театральные обстоятельства — бедность драматургии и кризис режиссуры. Сама по себе театр, а иногда и цирк, она умеет возводить в степень искусства все, к чему прикасается, хотя плодотворнее всего работала в предельных жанрах — трагедии, высокой мелодраме, народном балагане.

Ее любят все, тогда как других актрис «с манерой» принимают далеко не все. 0т нее не устаешь, потому что она неизменно предстает в ореоле великолепного, а следовательно, разнообразного мастерства, которое нельзя предугадать, которое всегда удивляет. Единственное, чего она не умеет, это играть грех и порок. Подтекст ее жизни и ролей — человеческая чистота. Невольно, но из роли в роль она следует христианской идее божеского человека, искаженного лишь обстоятельствами. Вахтанговская идея актера как прекрасной высоконравственной личности, обладателя профессии, объемлющей «все жизни, все жизни», ей близка.

Борисова — актриса контрастов, противостояний внутри ролей, между ролями. Ее бестелесность, хрупкость, женственная слабость соотносятся с мощью и физической выносливостью на сцене. В жизни и быту энергичная, собранная, невероятно пунктуальная, в ролях она выглядит то аристократически-породистой и изнеженной, то плебейски-простой и простоватой.

Она вахтанговка — это ее главное звание. Веселая Турандот нашего времени, она в генах хранит память о том, что Вахтангов был художником трагическим. Вахтанговская трагическая формула трагедии-праздника доступна той, чье искусство не только жизнерадостно, но и экстатично. Одну из лучших своих поздних ролей — Кручинину Борисова сыграла так, как никто и никогда эту знаменитую роль русскою классическою репертуара не играл: без траурных одежд, скучной многозначительной унылости и скорби. Всю жизнь, работавшая без пауз, она до сих пор сохранила не только профессиональную форму, но и молодость женщины.

Театр не исказил в ней человека. Ее особый дар — высшая сосредоточенность на актерском призвании. Она работает так, как живет. И живет так, как работает, то есть возвышенно и чисто. Мы часто и без разбора произносим сегодня слова «великий», «великая». Но когда речь идет о Борисовой, этих слов можно не стесняться.