Господь Бог наделил Анну ДУБРОВСКУЮ добрым умом, умным сердцем и многими талантами. В юности Анна активно музицировала: сочиняла песни, пела их в ансамбле и даже записывала их на Белорусском радио. «Без отрыва от музыки» занималась фигурным катанием, получила спортивный разряд. Мало кто знает, что Анна пишет чудесные стихи, публиковать которые почему-то не хочет.

Профессия была ей «написана на роду», но не прояви твердость ее мама, девочка вряд ли бы решилась пойти в актрисы. В Минском театрально-художественном институте, куда Анна поступала после школы, ей категорически отказали и посоветовали никогда не глядеть в сторону театра, предложив лучше подумать о профессиях учителя или экскурсовода. Но, послушав маму, Анна все же поехала в Москву, поступила в Щукинское училище на курс Владимира Иванова и уже шестнадцать лет служит в своем любимом Вахтанговском театре.

Режиссеры, конечно, не могли не заметить очаровательную талантливую девушку, и роли — в основном главные — посыпались на Анну, как из рога изобилия. Она сыграла принцессу Турандот, Дездемону, Елизавету («княжну Тараканову») в «Царской охоте» Л. Зорина, Зинаиду в «Дядюшкином сне» Ф. М. Достоевского, Алкмену в «Амфитрионе» Мольера, Беренику в спектакле «Фредерик, или Бульвар преступлений» и т.д. Играла Анна и на стороне, в частности, в спектаклях Олега Меньшикова и Евгения Гришковца.

Кстати, последний для своей «Планеты» выбрал Анну Дубровскую из десятка претенденток. И оказался прав: во-первых, Анна написала для спектакля все свои монологи, во-вторых, замечательно в нем сыграла. За роль Беатриче в спектакле режиссера Константина Богомолова «Много шума из ничего» в Театре на Малой Бронной Анна получила премию «Чайка».

Казалось вполне логичным, что новый худрук Вахтанговского театра Римас Туминас предложил роль Елены Андреевны в чеховском «Дяде Ване» именно Дубровской: этот образ написан драматургом как будто специально для трепетной и нежной Анны. Но в трактовке режиссера и актрисы Елена Андреевна оказалась холодноватой, колючей, ироничной и немного циничной дамой, «женщиной-вамп», играющей перед окружающими какую-то загадочную, известную лишь ей роль и тщательно скрывающей в своей душе нешуточные страсти. «Дядя Ваня» и Елена Андреевна стали поводом для разговора с Анной Дубровской. Но по ходу беседы выяснилось, что сравнительно недавно у актрисы произошла еще одна встреча с А. П. Чеховым — в кино.

— Анна, когда лет десять назад мы встретились с вами впервые, вы говорили о подарках судьбы, связанных с учебой в Щукинском училище, с приходом в Театр имени Евг.Вахтангова, с вашими ролями. Случались ли подобные подарки в последние годы?

— Да. Прежде всего, они связаны с Чеховым, который внезапно пришел в мою жизнь. Во-первых, сыграла Сарру в фильме «Иванов» режиссера Вадима Дубровицкого. Таким же подарком стала роль Елены Андреевны в спектакле «Дядя Ваня» в постановке художественного руководителя нашего театра Римаса Туминаса. Это — особый взгляд режиссера на Чехова, спорный, но очень талантливый спектакль. Для меня счастье играть в нем! Но такие подарки приходят не так часто, порой их приходится ждать очень долго.

— В какой-то статье о вас было написано, что вы, несмотря на вахтанговскую «закваску», существуете как бы вне всяких театральных школ и направлений. А сами вы ощущаете какую-то свою стезю, амплуа?

— В больших академических театрах, каким является и Вахтанговский, редко бывает так, что режиссер всерьез занимается определенным актером или актрисой, пытаясь открыть в нем или в ней новые грани. Такое в истории бывало, например, когда актриса была музой режиссера. Но у меня такого режиссера в жизни не было. Конечно же, я не могу жаловаться на свою судьбу в Театре имени Евг. Вахтангова, потому что сыграла здесь грандиозные роли, о которых можно только мечтать! Но получается так, что, заняв какую-то определенную нишу, ты в дальнейшем не можешь из нее вырваться.

Когда начинается распределение ролей в новом спектакле, тебе обязательно дают пусть и большую, хорошую, но привычную для тебя роль. И у тебя нет возможности раскрыться по-новому, двигаться вперед и расширить свой диапазон. Я, наверное, не избежала этой участи. На мне всегда было клише лирической героини. И поэтому мне приходится искать новые грани, новые пути, но в рамках своего направления. Мне очень интересно работать в разных жанрах и стилях, существовать в разных эстетиках. Работая с Мирзоевым, Ивановым, Туминасом, Стуруа, Марчелли, я чувствую, что это совершенно разные театральные миры. И общение с этими мирами обогащает актера. Спектакль «Много шума из ничего» Константина Богомолова в Театре на Малой Бронной — это совершенно другая эстетика.

Моя Беатриче была хулиганистая, смешная, в общем, получилась яркая характерная роль. Приятно, что спектакль был номинирован на премию «Золотая Маска», а роль принесла мне премию «Чайка» в номинации «Лучшая женская роль» в 2007 году.

— Вашу Елену Андреевну тоже не назовешь лирической героиней.

— Да, она у нас решена своеобразно, не традиционно. У Чехова она написана «в среднем регистре», и ее очень сложно играть: ходит красивая философствующая женщина, которую все любят… А рядом — Соня, кардиограмма роли которой просто «скачет», это — роль-мечта! Поэтому, получив Елену Андреевну, я, честно говоря, не очень-то обрадовалась. Понимала: здесь — поле непаханое, надо искать что-то такое, чтобы быть новой, прежде всего, для себя самой!

— Не вызывала ли в вас недоумения столь необычная трактовка вашего персонажа Римасом Туминасом?

— Туминас требовал, чтобы она была еще жестче, он хотел, чтобы это был абсолютно отрицательный персонаж. Я с этим не могла смириться, у нас были споры, и порой весьма недобрые. Вплоть до того, что я сомневалась, буду ли выпускать спектакль. Но то, что получилось в результате, мне играть интересно.

— Как вы думаете, почему Туминас предложил эту роль именно вам, что он в вас увидел такое, что совпадало с его видением Елены Андреевны?

— Не знаю… Он ведь меня не очень хорошо знал до этого, поскольку пришел в театр недавно. Он, конечно, мог видеть идущие в репертуаре спектакли, но на него никоим образом не влияют наработанные истории человека и актера и шлейф сыгранных им ролей. Думаю, что он поначалу очень сомневался. И, видя, что я достаточно мягкая в своих актерских проявлениях, стал упрямо требовать жесткости, то есть совершенно противоположного мне качества.

— Он хотел вас «сломать»?

— Наверное. Но это, кстати, очень полезно для актера. И, конечно же, никому из нас не нравится. И мне не нравилось. Были слезы, конфликты. Но родился, по-моему, интересный образ, который еще нарабатывается, оформляется, шлифуется. Партитура роли еще «выигрывается», как говорят музыканты. И мне нравится тот путь, по которому режиссер меня направил. Причем, без симпатий ко мне и к Елене Андреевне. Но для меня важно не просто выполнить волю режиссера, не быть винтиком в том механизме, который он создал, но и личностно наполнить образ своим содержанием. Конечно, согласуясь с его видением.

— Чехов впервые пришел в вашу жизнь. Актеры говорят, что произносить его тексты со сцены — это великое наслаждение. Каковы ваши ощущения от встречи с Антоном Павловичем?

— Чехов неиссякаем! Его можно открывать для себя бесконечно. Но при этом его нужно уважать. Поиски новых форм — это замечательно. И сколько бы режиссер ни старался самореализоваться, следует помнить, что Чехов талантливее, чем ты. И когда человек об этом помнит, стремится дотянуться до великого драматурга, он растет. А когда такого уважения нет, это дорога в никуда.

— Как вы думаете, «не сопротивляется» ли Антон Павлович вашей трактовке образа Елены Андреевны и вообще всей пьесы в спектакле Туминаса?

— Мне очень трудно судить, потому что я не видела спектакль со стороны. Но мне кажется, что именно в этом случае к Чехову отнеслись с большим уважением, с пиететом. Думаю, что каждый художник имеет право видеть своего «Дядю Ваню». И Чехов был бы счастлив, видя, что разные люди понимают его по-разному.

— В этом спектакле заняты звезды первой величины вашего театра. Мирно ли вы уживаетесь друг с другом?

— Театр имени Евг. Вахтангова всегда отличался от других театров своей интеллигентной атмосферой. Это качество сохраняется и сейчас. Причем везде, начиная с вешалки. Театр — это сложная организация, тут случается всякое. Профессия артиста — сложная, зависимая, существует конкуренция, люди порой очень переживают, что роль получил кто-то другой, а не они. Но при этом общение за кулисами в нашем театре отличается тактичностью и этикой. И это, естественно, проявляется на сцене. Так было всегда. Только-только придя в театр, я начала репетировать в спектакле «Варвары» вместе с Михаилом Александровичем Ульяновым. Находясь рядом с ним, я начинала дрожать, не могла связать двух слов, у меня возникал нервный тик. Но с каким же тактом, уважением и нежностью он относился ко мне, недавней студентке! Наверное, эти качества пришли к нам «из глубин», от стариков. Пожалуй, это самое главное в том, что принято называть «вахтанговским».

— В спектакле Туминаса есть достаточно «скоромные» сцены. Они вас не коробят?

— Нет. Ведь они существуют в спектакле не просто так, не для эпатажа, они вполне оправданы, мотивированы. Да и что уж такого «скоромного» в них?! У Чехова Астров хочет поцеловать Елену Андреевну, набрасывается на нее, она отбивается, и в этот момент входит дядя Ваня. У нас, правда, это сделано несколько утрированно, более жестко. Ну что же сделаешь: такой жесткий режиссер. Обычно я к таким вещам отношусь осторожно, но в данном случае это меня никак не коробит.

— Ожидаете ли вы каких-то изменений в своей актерской судьбе в связи с приходом в театр Римаса Туминаса?

— Я рада, что в театр пришел живой, талантливый режиссер. Его приход — это новая жизнь, новое дыхание театра. Это подтверждает наш спектакль. Он может нравиться или не нравиться, о нем можно спорить, но не признать, что это талантливо, нельзя. Я чувствую по реакции зала, что спектакль уже признал не только театральный бомонд, но и «простые» зрители, которые остро, живо и чутко реагируют, чувствуют юмор, причем не только какие-то гэги, но и сугубо театральные нюансы. А что касается моего личного пути, то мне бы очень хотелось играть много больших и интересных ролей именно на сцене Театра Вахтангова. Но, как говорится, мы предполагаем, а Бог располагает. у меня нет «роковой» зависимости от своего театра. К счастью, мы живем в такое время, когда у актера есть другие возможности самореализации. Мне предлагают участвовать в антрепризных проектах очень хорошего уровня, есть предложения от кинорежиссеров. Но наш театр для меня всегда приоритетен.

— В одном интервью вы сказали, что медленно «раскатываетесь» на сцене, поэтому любите играть большие роли, так как в них есть возможность постепенного вхождения в «материал». Это качество в вас сохранилось до сих пор?

— Есть актеры, которые умеют здорово сконцентрироваться на короткий отрезок своего пребывания на сцене. И выдают в этот миг максимум того, на что способны. У меня такого качества нет. Мне нужен путь, маленькая жизнь персонажа: завязка, кульминация и развязка.

— Как поживают ваши спектакли, сыгранные на стороне, в частности, «Планета» Евгения Гришковца?

— Этот спектакль жив. Мы, правда, стали его редко играть, что связано с занятостью Жени: он пишет книги, поет, словом, круг его творческих интересов значительно расширился. А вот спектакль «Много шума из ничего» в Театре на Малой Бронной, о котором я уже говорила, к большому сожалению, сейчас уже не играется. Это был мой любимый спектакль, талантливый и живой, но в связи со смертью исполнителя одной из главных ролей Сергея Перелыгина Константин Богомолов решил спектакль снять. Мне нравилось работать с Костей, он — человек талантливый, с особым видением театра.

— Вы всегда восторженно-романтически относились к своей профессии. Не стало ли отношение к ней более прагматичным после шестнадцати лет работы в профессиональном театре?

— Мы — живые люди и существуем по законам современного мира. Понятно, что полностью отдаваться творчеству невозможно, есть масса других забот и обязанностей. И в этом смысле я — совершенно нормальный, современный человек с долей цинизма, прагматизма. Но я всегда стремлюсь расставлять жизненные приоритеты так, как ближе моему сердцу, моим ощущениям жизни, мира. В основном стараюсь не идти на компромиссы в профессии. Предлагают, например, роль в сериале, но я чувствую, что произнести этот текст не смогу никогда, и отказываюсь. Порой возникают мысли, что, может быть, не следовало отказываться, что это — твоя профессия. Кроме того, ты понимаешь, что эти предложения обусловлены общим уровнем культуры нашего общества. Поэтому и снимают такие сериалы, кто-то дает на них деньги, а люди потом смотрят. Может быть, и не следует ограждать себя от объективной реальности. Но все же очень часто отказываюсь, хотя там, где есть хоть какая-то возможность вытащить роль, допускаю компромиссы. И порой про некоторые роли в кино думаешь: лучше бы их не было!

— Несколько лет назад вы поразили ваших поклонников, появившись на киноэкране в роли вампирши в нашумевших «Дозорах». Я решил, что это с вашей стороны некий эксперимент, проверка собственных возможностей «в экстремальной ситуации ».

— Честно говоря, я поначалу всерьез к этому предложению не отнеслась. Прочитала сценарий, в котором были роли «Медведя», «Котенка», «вампирши Ларисы» (которая и предназначалась мне). Тексты были такие: «Дай мне крови, у меня голод!» и т.д. Люди по ходу фильма должны были превращаться в животных и наоборот. Я говорю: «Вы издеваетесь, что это за бред?!» Но режиссер Тимур Бекмамбетов настаивал. Я, в конце концов, согласилась, и, снявшись, поняла, что, наверное, это было нужно. Все — «в копилку», в твою актерскую «историю». Хотя роль давалась тяжело, погружение в некую «нечистую силу» имело влияние и на мою реальную жизнь. За десять съемочных дней я успела несколько раз серьезно поболеть. Я не склонна мистифицировать ситуацию, но все же что-то «нечистое» в этой истории было.

— Вспомним лучше «чистую силу», тот самый подарок, о котором вы сказали вначале — будущий фильм по чеховскому «Иванову».

— Я просто счастлива, что эта роль случилась в моей жизни. По-моему, у нас получилось очень талантливое, интересное кино. Дай бог, чтобы картина вышла на экраны и чтобы ее увидели люди. Ведь хочется надеяться, что ты принимаешь участие в крупном, настоящем, глубоком и необходимом деле! Надеюсь, что фильм скоро будет представлен на фестивалях и потом показан по телевидению.

— Поговорим немного о личном. Вы производите впечатление очень гармоничного человека. А бывают ли периоды разлада с самой собой, если да, то как вы с этим боретесь?

— Моменты растерянности, нервозности в моей жизни случаются, как и у всякого человека. И тогда гармония, которую ты создаешь по крупицам, вдруг в одночасье разрушается, и ты теряешь почву под ногами. В такие периоды жить трудно, ты себя чувствуешь бездарной, некрасивой, злой и глупой. А жить с таким ощущением себя невозможно, невыносимо. Поэтому стараешься быстрее взять себя в руки и миновать такие полосы в жизни: хватаешь себя за волосы, как Мюнхгаузен, ищешь, за что зацепиться, и вытягиваешь из болота. Для того чтобы выйти из такой полосы, например, сажусь читать. Недавно прочитала «Войну и мир», нырнула туда с головой, собралась внутренне и поняла, как жить дальше. А что касается моей гармоничности, то приятно, что возникает такое впечатление. Я считаю дурным тоном придумывать себе в жизни роли и маски, не стараюсь казаться необычной, как-то по-особенному выглядеть. Хотя вот в роли Сарры прямо на экране постриглась наголо. Но за два года волосы уже отросли.

— «Война и мир» — это хорошо. А не перечитываете ли вы иногда «Анну Каренину» с неким «тайным умыслом »?

— Перечитываю… Да, когда-то мечтала сыграть Анну. Но жизненный опыт говорит о том, что иногда роли, о которых ты не мечтала и даже не очень-то хотела сыграть, приносят тебе необыкновенную радость. Поэтому, если Анна Каренина ко мне придет, буду счастлива, не придет — ну и ладно!

— Хочу вспомнить добрым словом вашу маму, которой мы — ваши почитатели — обязаны тем, что вы стали актрисой. Она сейчас не выходит на сцену?

— Нет, мама уже давно не работает в театре. Она была солисткой Минской оперетты, и я с детства торчала там за кулисами, по сути дела росла в этом театре. Музыка, блестки, шарм оперетты стали моей театральной «прививкой» на всю жизнь. Это живет где-то глубоко в душе. Когда я слышу музыку из оперетты, у меня на глаза наворачиваются слезы.

— Наверное, именно за этими кулисами рождались ваши песни?

— Это даже не песни, а песенки — детские, незамысловатые. Когда я их сочиняла и пела в вокально-инструментальном ансамбле «Ровесник» и потом записывала на радио, мне было четырнадцать — пятнадцать лет.

— Сейчас вы, наверное, не решились бы спеть на эстраде?

— Выйти и спеть — это здорово, может быть, я когда-то и решусь на это. Но только нужно понять, что и как петь, о чем ты хочешь сказать людям своим пением. Ведь сейчас поют все кому не лень, люди самых разных профессий. И если ты вдруг решаешь «взять слово» и запеть, то это надо делать по-своему.

— Недавно ваша дочь Нина стала студенткой Щукинского института. Довольны ли вы ее выбором, не чинили ли ей какие-то препятствия на этом пути?

— Не чинила. Хотя знаю все «пригорки-ручейки» этой нелегкой профессии — странной, зависимой, не всегда справедливо оцениваемой, но, тем не менее, такой прекрасной! Но главное: я руководствовалась мыслью о том, что человек должен заниматься любимым делом. Она об этом мечтала, и я не имею права категорически и радикально влиять на ребенка, как это делают некоторые родители. Это ведь уже отдельный от тебя человек, у него есть право прожить свою собственную жизнь. Поэтому я постаралась «подключить» к этому вопросу некоторую мудрость.