Существуют актеры-загадки, раскрывающиеся перед зрителем не сразу, а постепенно. Поначалу кажется, что о них, об их возможностях все известно, а они вдруг преподносят сюрприз за сюрпризом. И тем самым приобретают еще больше поклонников. Анну Дубровскую, одну из ведущих актрис Театра им. Вахтангова, в первую очередь воспринимают как лирическую героиню. Изящная, чуть холодноватая красавица с нежным взглядом, она необычайно хороша в костюмных мелодрамах и романтических комедиях.

Первой театральной работой Дубровской была принцесса Турандот. Сегодня на родных подмостках она играет очаровательную самозванку Елизавету в «Царской охоте» Леонида Зорина; Алкмену в «Амфитрионе» Мольера; аристократку Беренику в комедии Эрика-Эммануэля Шмитта «Фредерик, или Бульвар Преступлений». И, несмотря на изначальную схожесть, все героини Анны очень разные.

А в кино, кажется, она может сыграть абсолютно все: от печальной призрачной девушки в мистическом сериале «Девять неизвестных» до вампирши Ларисы в нашумевшем блокбастере «Ночной дозор». Часто появляется Анна Дубровская и в необычных проектах вне стен Вахтанговского: сотрудничала она и с Робертом Стуруа, и с Олегом Меньшиковым, и с Евгением Гришковцом.

А недавно Анну пригласили в Театр на Малой Бронной, сыграть Беатриче в шекспировской комедии «Много шума из ничего». Здесь актриса предстала в совсем необычном облике: эксцентричная, яркая, чуть стервозная и очень сентиментальная, ее Беатриче стала одним из самых запоминающихся персонажей спектакля. С этой работы и начался наш разговор.

— Аня, недавно состоялась премьера спектакля «Много шума из ничего» в Театре на Малой Бронной, где вы играете одну из главных ролей; расскажите, пожалуйста, немного об этой работе.

— С подобным переносом во времени в связи с Шекспиром я сталкиваюсь третий раз. Впервые — когда играла Дездемону в «Отелло» здесь, в Вахтанговском; там тоже присутствовала военная тема, но она была оторвана от какого-либо государства, просто сохранялась военная экипировка. Второй раз — это спектакль «Ромео и Джульетта»; где я играла небольшую роль леди Капулетти. Там была возможность поработать с Робертом Стуруа. Встреча со Стуруа — подарок судьбы; это человек неимоверного обаяния, потрясающей прозорливости, тонкости, чуткости. Мы его называли «человек-рентген». Он чувствовал наши настроения, даже если человек не успевал рта раскрыть. «Вы сегодня почему-то злы на меня, Анечка» — говорил он, и я понимала: и правда у меня на душе неспокойно, хотя я пытаюсь это скрыть. Я мечтаю с ним еще раз встретиться. Что касается моей работы «Много шума из ничего», то я с удовольствием приняла это предложение. Ведь роль Беатриче качественно отличается от того, что я обычно играю в театре. Там присутствует комедийное начало, которое я в себе ощущаю. Ведь обычно при распределении в театре мне дают роль лирической героини, и хотя я пытаюсь найти нетрадиционные решения при построении образа, но все равно существуют определенные рамки конкретного персонажа. Конечно, многое зависит от режиссера, от его смелости, демократичности.

С Беатриче возник некий новый виток, новое дыхание открылось. Мне очень нравится работать с Костей Богомоловым. Мы делаем вместе уже третий спектакль. Наша первая работа, необычная, экспериментальная, к которой можно по-разному относиться — «Ифигения в Авлиде» Еврипида; сам процесс работы был глубоким и интересным, несмотря на молодость режиссера. Вообще я уверена, что режиссер должен быть образованнее и умнее артиста. Конечно, артисту не надо быть дураком. Но сейчас так часто бывает, что через две недели после встречи с режиссером и начала работы тебе становится скучно, и ты не представляешь себе, как дотянуть до конца. С Костей никогда моментов скуки не было. «Много шума из ничего» делалось легко, с хорошим настроением, хотя были и конфликты, и моменты непонимания, но это все преодолевалось. Я благодарна Богомолову за возможность сыграть Беатриче. Конечно, хорошо, что сейчас подобные возможности можно изыскивать вне стен собственного театра. Но хорошо, что это и не антреприза. Антрепризы бывают разные по уровню, но само слово отдает чем-то нехорошим. Хотя теперь всякие интересные истории называют «проектами»; скоро и это слово станет приедаться.

— В «Ифигении в Авлиде» вы превосходно работаете со стихотворным текстом; сегодня мало артистов могут похвастаться этим умением?

— Мне очень нравятся роли в стихах. Не знаю, почему. У меня есть музыкальное образование, и слух есть, но не знаю, это ли решающий момент. Даже не поэзия как таковая: не могу сказать, что люблю читать стихи. Но когда твоя тема облечена в поэтическую форму, это так помогает работать! Это неимоверная радость. В стихе заложена огромная сила, и когда ты музыкально понимаешь и чувствуешь, как автор вложил туда энергию и смысл, то это огромное удовольствие. Это помогает рождать верное направление внутри себя. Когда откликаются все твои внутренние рецепторы, то и зритель в зале эту энергию получает.

— Ваше детство и часть юношеского периода были плотно связаны с музыкой, но сейчас ни в одном спектакле вы не поете; почему? Не приглашают ли вас, например, в мюзиклы?

— Для настоящего мюзикла моих данных маловато. Вернее, дело не в данных, а в количестве вложенных сил. Мюзикл — это потрясающее искусство. Я каждый год езжу в Америку, потому что у меня там живут сестра и отец, и обязательно хожу на Бродвей. И думаю, что водевили у нас имеют право существовать, а к постановкам мюзиклов я отношусь с некоторым недоверием. У нас не существует такой школы. Ведь человек должен блистательно владеть голосом, двигаться и обладать драматическим обаянием. На Бродвее ведь нет необаятельных артистов. У нас как придешь на спектакль — и кто-нибудь на сцене обязательно раздражает. А там, видимо, жесткий отбор. Конечно, есть и необаятельные — но они не попадут на Бродвей. Я уже не говорю о том, как слаженно они все работают. А я ведь очень долго не пела. И от этого у меня внутренний зажим; не знаю, как бы я стала петь сейчас. Был период, когда я пела прилично. Но все закончилось с поступлением в Щукинское училище. Я переехала в Москву, инструмента не было, и музыка прервалась. Но, может, еще вернусь!

— У вас очень разнообразный творческий потенциал; но почему-то до определенного времени в вас этого не хотели видеть?

— Понимаете, театр — это такая жесткая, и порой несправедливая штука? Ты допускаешь малейший прокол — и тут же ставится штамп. Никто не пытается и не собирается думать, что тут режиссер не по тому пути пошел, или рисунок неверный — ведь бывает, что с артистом неправильно работают. Но этого достаточно, чтобы тебя начали воспринимать иначе. Умеешь вот это — значит, только это и будешь делать. Здорово, когда есть режиссер, который заинтересован раскрыть тебя одной стороной, другой, третьей. И если что-то не получилось, то не ты в этом виноват. А когда ты в какую-то тему все время не попадаешь, то тебе тоже начинает казаться, что ты этого не можешь, начинаешь сомневаться в себе, в своих возможностях. В Театре Вахтангова за последние два года я не репетировала новой интересной роли. И не потому, что «не давали», а просто предложить было нечего. Приходилось что-то на стороне делать. А просто сидеть и чего-то ждать — противно.

— Большинство ваших героинь — «костюмные»; современниц вы почти не играете. Не складывается? Или вас не устраивает то, что пишется сегодня?

— Ну почему? Если это талантливо, мне все равно, какое это время, и героиней какого социального слоя я могу быть. Если есть что играть — это всегда интересно. Но ведь сегодняшняя драматургия слабовата, к чему ни прикоснешься. У меня был такой странный опыт: премия «Чайка» устраивала в Ханты-Мансийске такой практикум: четыре драматурга должны были за сутки написать пьесу, а четыре режиссера (у каждого — четыре артиста) должны были за сутки сделать спектакль. Ну что сказать… Драматурги не впечатлили и не вдохновили. Хотя эксперимент любопытный.

— Но ведь сегодня появились интересные драматурги!

— Мне нравится Максим Курочкин. Мы встречались с ним, когда я играла в «Кухне» у Олега Меньшикова. Курочкин очень талантливый. В «Кухне» были поэтические монологи, которые сделаны высококлассно, и эмоционально наполнены. Поэтому если возникнет интересное предложение — я с удовольствием соглашусь!

— Аня, для вас театр — это дом?

— Конечно. Дом, семья, куда меня приняли в определенный день и час. Сразу предложили играть Турандот — неважно, удача это моя или нет. Пять лет я играла только Турандот и участвовала в массовках, но это надо было пройти. Я не могу никаких обид этому театру предъявлять. Мне всегда хотелось работать здесь. Конечно, внутренне ты пытаешься быть независимым, но все равно есть ощущение дома. Можно участвовать в антрепризах, получать за это приличные деньги, но только ради денег работать неинтересно. И я, не задумываясь, променяю такое благополучие на нормальный творческий процесс. Я стала заниматься своей профессией не ради того, что называют популярностью. И не буду сниматься, скажем, в плохом кино только ради узнавания на улице. Я знаю артистов, неизвестных широкому кругу, но потрясающих, и ряд медийных лиц, которых и артистами-то не назовешь.

— Узнавание — не главное?

— В последнее время выходили фильмы, которые смотрело много людей. Вот «Поцелуй бабочки» с Безруковым, не очень удачный. У меня там роль «второго плана», но зрители часто подходят и называют меня именем героини этого фильма. Важно, что удалось даже в небольшом объеме быть достоверной, протранслировать какую-то тему, на которую возник отклик. И за «Ночной дозор» мне не стыдно. Хотя я там играю упыря, чудовище, страшилу, но мне себя жалко. Как зритель я бы сопереживала такой героине. Мне важно, когда идет подключение, когда зритель тебя понимает. Есть артисты, которые ждут, что после спектакля их встречают поклонники. Мне это понятно, но совсем неблизко.

Но я к профессии отношусь больше как к своему пути, внутренне-духовному. Анализу своих мыслей, своих чувств. И пришла я к профессии через это. Вначале, конечно, через детское, романтическое представление, потому что у меня мама актриса, и все эти блестки, кружева, музыка меня отравили. Но когда ты взрослеешь, осмысленно смотришь на свою жизнь, то понимаешь, что занимаешься своим духовным ростом, исследованием себя, места в жизни. Я начала осознавать это в институте, потому что рядом был прекрасный педагог Владимир Владимирович Иванов, руководитель нашего курса, который сразу в меня поверил. В начале пути важно встретить человека, который даст тебе понять, что ты имеешь право заниматься профессией, право быть в ней. И я встретила человека, которому я была небезразлична, который заразил некой одержимостью к театру.