Цецилии Мансуровой нет с нами уже 35 лет. За это время выросло несколько поколений зрителей, которые могли запомнить ее лишь по роли колоритной Ашхен Оганян в фильме «Дорогой мой человек» (в паре других картин Мансурова и вовсе сыграла эпизодические роли). Зато в театре, на Вахтанговской сцене, она была полноправной хозяйкой. И хотя наш театр знал множество блестящих актрис, — Цецилия Мансурова среди них была самой непревзойденной.

Мансурова в жизни и на сцене — это два разных человека. И если в жизни она производила впечатление человека крайне несобранного, суматошного (вечно куда-то опаздывала, что-то роняла, теряла, могла на ходу поправлять прическу или задергивать порвавшийся чулок, бежала дальше и снова что-то теряла), то на сцену выходила не просто профессионально безукоризненной, она выходила героиней, сразу приковывающей к себе внимание зала.

«Наша красотка кабаре»

Ранняя весна 1940 года. Солнце и снег… Вместе с Елизаветой Георгиевной Алексеевой, моим театральным педагогом, мы выходом на Старый Арбат — шумную магистраль (Нового Арбата еще не было). Навстречу нам — Цецилия Львовна — легкая, улыбающаяся, вся золотистая от первого весеннего солнца. Мартовское солнце заставило ее прищуриться тем единственным прищуром, который всегда отличает Мансурову: он делает такими озорными глаза и улыбку. Елизавета Георгиевна смотрит на подругу с откровенным восхищением, и я слышу ее завораживающий, неторопливый голос: «Вот она, наша красотка кабаре!» Цецилия Львовна действительно в этот момент похожа на «красотку», лукавую и веселую.

Еще больше она, пожалуй, похожа на любимую свою героиню тех лет — «насмешницу» Беатриче из «Много шума из ничего». В роли Беатриче Цецилия Львовна пленила не только зрителей, не только всю театральную Москву, но и (что гораздо труднее) своих подруг. Вот почему такая скупая на похвалу Алексеева не могла скрыть своего восхищения, но все же пыталась перевести его в форму мягкой иронии, столь свойственной вахтанговцам. Каждая актриса имеет право на свою трактовку роли, но, когда вы видели Мансурову — Беатриче, она убеждала вас в том, что иной героиня шекспировской комедии быть не может, что иначе ее играть нельзя. Как будто воедино слились и редкая актерская индивидуальность Мансуровой и материал роли. Казалось, она не играла Беатриче, а озорничала, но за ее озорством на самом деле стоял графически прочерченный рисунок роли и точнейшее его выполнение. Беатриче была и наивно шаловлива, и остра на язык; реплики в ответ Бенедикту шли настолько естественно, что как бы сию минуту были рождены Мансуровой. В любви к Бенедикту, неожиданной для нее самой, была у Беатриче — Мансуровой такая сила внутреннего чувства, такой мгновенный отклик. На слова, сказанные Рубеном Симоновым — Бенедиктом: «Я люблю вас больше всего на свете», шел стремительный жест, когда она порывисто всем корпусом протягивала Бенедикту руку в ответ на его объяснение в любви. На моей памяти актерский дуэт Мансуровой и Симонова не знал себе равных на протяжении десятилетий.

«Ты играть уже не сможешь»

В годы войны мы жили и работали в эвакуации в Омске. Там репетировали и потом играли спектакль «Сирано де Бержерак» с Симоновым и Мансуровой в главных ролях. Быт в Омске был тяжелым: сибирские морозы, холод в комнатах, воду надо было носить с Иртыша. Так вот, бывало, полузамерзшие актеры, принеся домой драгоценную воду на коромысле, бежали в театр на репетицию и попадая в атмосферу высокой романтики, сразу же забывали свой тяжелый неустроенный быт, сбрасывали усталость, мгновенно перенесенные в мир волшебства двумя удивительными актерами — Мансуровой и Симоновым.

С ним же у нее был прекрасный дуэт в спектакле «Филумена Мартурано», долгое время украшавшего сцену Театра Вахтангова. В изящном, музыкальном, чисто вахтанговском спектакле Мансурова и Симонов еще раз не только показали вдохновенное мастерство, но и потрясли наши души драматизмом и глубокой человечностью. Кажется, навсегда останутся в памяти слова Доменико — Симонова: «Дети есть дети!» и лицо Филумены — Мансуровой (женщины, «у которой нет слез»), залитое слезами и… счастливое. В этом спектакле Мансурова играла «возрастную» роль, но ее Филумена молодая, обаятельная, страстная женщина.

Вообще Мансуровой тяжело давался переход на возрастные роли. Она всегда была молодой. И играть хотела только молодых. Перед войной Мансурова, уже двадцать лет работавшая в театре, сыграла юную Инкен Петерс в драме Гауптмана «Перед заходом солнца». Как же верно и убедительно ей удалось показать любовь юной Инкен, вызвавшую ответное чувство в стареющем Маттиасе Клаузене! У нее в этой роли были характерные повороты от зрительного зала куда-то влево, и в этих мизансценах читалось и нежелание Инкен показать свою скованность в чопорном доме государственного советника Клаузена; и нежелание увидеть нищету духа, которая окружает его; и, наконец (в финале) — стремление скрыть от фашиста Клямрота свою личную трагедию, когда умирает Маттиас. После войны, в 1954 году, Александра Ремизова решила возобновить этот спектакль. Но понимая, что Мансурова уже не сможет играть юную Инкен Петерс, долго искала форму, как ей об этом сказать. Наконец, собравшись с духом (волновалась она ничуть не меньше Мансуровой), очень деликатно и почти робко объявила Цецилии Львовне, что, к сожалению, Инкен Петерс должна играть другая актриса.

И вот тут в жизни Мансуровой началась настоящая драма равная потере мужа (ее муж Николай Шереметев, музыкант нашего оркестра, погиб десятью годами ранее во время охоты). И хотя о своем решении Ремизова объявила более чем тактично, — Цецилия Львовна и мысли не допускала, что дело в ее немолодом уже возрасте. Ей казалось, что часть труппы настроена против нее, что она попала в немилость, поскольку Театр Вахтангова переживал в те годы не самый легкий период «творческих споров». Но она, конечно, заблуждалась: все ее любили. По-другому и быть не могло.

«А ночевать ты пойдешь ко мне»

Обаяние, исходившее от Мансуровой, трудно описать. У нас была поездка во Владивосток: ехали в вагоне, который останавливался в населенных пунктах, играли спектакли и ехали дальше. Начинались эти гастроли, как правило, с небольшого митинга прямо на вокзале. Звучали дежурные речи, но когда выходила Мансурова, — публика замирала, поскольку она невероятно темпераментно говорила о театре: «Мы для вас приехали, мы готовились всю дорогу, очень волновались, мы счастливы видеть вас». И так далее. Эффект был невероятный. Местные жители, которым театр нужен был, как дырка в голове, влюблялись и в Мансурову, и в театр… В репертуаре этих гастролей была примитивная пьеса Иосифа Прута про Бакинское подполье. Актриса Мария Некрасова играла мать подпольщика-большевика, которого искала полиция. Но однажды Некрасова заболела, и нужно было срочно вводить другую актрису на эту роль. Попросили Мансурову, которая до этого никогда не играла возрастные роли. И она в моем присутствии прямо в вагоне учила текст и ничего не запоминала. Она нервничала, дергалась, мы ей подсказывали. В тексте ее роли была совершенно проходная фраза: «А ночевать ты пойдешь ко мне». И когда Мансурова наткнулась на эту фразу, — у нее вдруг заблестели глаза, она сказала: «О, вот теперь я знаю, как играть». И невероятно кокетливо, с иронией произнесла: «А-а-а-а-а, ночевать ты пойдешь ко мне». Все засмеялись, потому что сыграла она это не от лица матери, которая прячет своего сына, а от лица мансуровских героинь, которые игриво предлагают кому-то у нее переночевать. Вот секрет ее мастерства: своими интонациями, невероятным обаянием она могла любую шаблонную роль сделать интересной (как пример — Жанна Барьбе в пьесе Славина «Интервенция»). …

После нашей встречи на Арбате в 1940 году прошло много лет. Как все изменилось с тех пор! Но я снова вижу наш узкий Арбат, по которому, сияя своей лукавой улыбкой, идет Мансурова, и весеннее мартовское солнце светится в ее глазах, во всем ее счастливом облике.