За плечами актера Сергея Маковецкого более 50 ролей в театре и кино. При этом он не боится экспериментов. Напротив, любит браться за то, чего никогда не делал. Совсем недавно телевидение показало сериалы «Гибель империи» Владимира Хотиненко и «Косвенные улики» Вячеслава Криштофовича, где у Маковецкого серьезные актерские работы. А 2 июня в широкий прокат выходит картина Алексея Балабанова «Жмурки», где зрители увидят совсем другого Маковецкого.

— Сергей, каков твой персонаж в «Жмурках»?

— Леша предложил мне роль Карона. Балабанов всегда пишет для конкретного человека. И это правильно. Когда я прочитал этот смешной сценарий черной комедии, другой персонаж показался мне чуть интереснее. На что Леша сказал: «Нет, Сереж, этот. Поверь мне. Такого ты еще не играл». И когда на озвучивании я посмотрел на своего абсолютного отморозка, еще раз убедился, что он был прав. У нас потрясающая троица: Карон, Баклажан (Гриша Сиятвинда) и Бала (Толя Журавлев). Мы сразу обозвали ее Трус, Бывалый и Балбес. Я, скорее всего, Бывалый. Те, кто смотрели картину, говорят, что она получилась невероятно смешной. Я сам в нескольких сценах плакал от смеха. Но там будет и много кровищи. Может быть, этим фильмом закроют бандитскую тему. Надоело.

— Это пародия?

— Не только. Все происходит в начале девяностых годов, когда капитал только приобретался. Мы помним этих людей. Это сегодня они уже, наверно, почтенные отцы семейств. Те, кто остались на этом свете. В картине все, конечно, немного утрированно. Существовать в таком жанре невероятно интересно и сложно. Но играть комедию нужно очень серьезными скупыми средствами. Тогда это будет смешно. Никита Сергеевич Михалков, который тоже снимался в «Жмурках», сказал об Алексее Балабанове: «Он из тех режиссеров, которым нельзя отказать». Он действительно виртуоз. И у него не забалуешь. Балабанов доверяет артистам, но тем не менее чутко следит за тем, что происходит на съемочной площадке. Даже за тем, под каким углом пошла струя крови. А как иначе? Любой талантливый режиссер таков. Леша стремился, с одной стороны, сделать арт-кино, а с другой — зрительское, блокбастер. Я думаю, ему это удалось.

— Весь облик твоего героя, например его челочка, придуманы Балабановым?

— Это его видение. Он хотел, чтобы все были слегка одинаковыми. В этом стиль картины. Они же и были одинаковыми. Все ходили либо в спортивных костюмах, либо в малиновых или темно-зеленых пиджаках с цепурами толщиной в палец. И у всех одно и то же выражение лица. Леша сказал: «У всех низкие лбы, оттопыренные челюсти». Жанр позволяет.

— Ты никогда не боялся быть внешне непривлекательным?

— Нет. А чего бояться? Глупо думать о том, чтобы все время быть только хорошеньким. Что такое грим? Как я говорю, фейс-контроль. Ты вышел, публика тебя увидела, ахнула. Но если нет ничего другого, через пять минут на сцене красота становится лиц красивостью, спортивность — неуклюжестью, а фактура — раздражающим моментом.

— Кстати, ведь ты часто сам придумываешь внешние детали своих героев. Я помню о темных линзах Иоганна в фильме Алексея Балабанова «Про уродов и людей». Случалось, что роль шла именно после этого?

— Не раз. А с линзами… Леша сначала отказался. Но я упросил его зайти в салон оптик. И мне дали линзы, в которых, по-моему, было минус триста диоптрий. Я в них ничего не видел. Но он посмотрел на меня внимательно и кивнул: «Ты знаешь, да». Я почувствовал, что глаза должны быть другими. И получился невероятно колючий, холодный, пронизывающий взгляд. До этого я не мог до конца понять героя, что же с ним происходит, отчего такая заторможенность, отчего, как объяснял Леша, он говорит не сразу, а через паузу.

— Пробы как таковые ты, естественно, уже не проходишь. Однако бывало, что ты выбирал вовсе не ту роль, которую тебе предлагал режиссер. И убеждал его в этом, как в «Пьесе для пассажира»…

— Так было постоянно. В «Пьесе для пассажира» Вадима Абдрашитова я фактически утверждался на пассажира. Но в один из дней попросил: «Вадим Юсупович, а можно я подыграю кому-то в качестве проводника?» Посмотрев, он произнес: «Ну что же, ты можешь исполнять обе эти роли», Я нагло заявил: «Так давайте, я обе их и сыграю». (Смеется.) Но он ответил: «Нет. Это уже будет другой жанр». И я сказал: «Тогда я буду проводником». Саша Миндадзе потом долго допытывался: «Почему же ты все-таки выбрал проводника?» В ту секунду мне показалось, что этой ролью я могу попросить прощения. Нам, если подумать, есть у кого просить прощения.

— «Косвенные улики» снимали в твоем родном Киеве…

— Я, когда собирался в Киев, думал: «Ну вот, тут-то я всех родственников, всех кумовьев и навещу». Но видел свой родной город, когда меня везли утром на съемки и возвращали вечером обратно. Естественно, ни у кого из родных не побывал. Мы работали полтора месяца по двенадцать часов подряд. А в выходной день я мчался в Москву, потому что надо был заканчивать «Гибель империи». Вскоре начались съемки «Жмурок».

— Но отдохнуть-то удалось?

— Практически нет. У меня редко бывает полноценный отдых.

— Полноценный — это сколько?

— Это как в старые добрые времена — взять путевку… и на 21 день. Не зря же до сих пор в хороших санаториях предлагают именно столько. У меня было пять свободных дней, и я отправился в одну из подмосковных здравниц. В результате больше утомился, чем расслабился, поскольку в первую неделю усталость только выходит из организма, во вторую начинаешь отдыхать, а уж потом оздоравливаться. Я же, естественно, тут же бросился на все возможные процедуры. Организм сходил с ума, удивленно глядя на меня: «Сергей Васильевич, ты чего? Я же нормально существовал. Я привык к этому спартанскому бегу». А тут вдруг: одну капсулу, вторую, массаж, второй массаж. И через пять дней я почувствовал, что уезжаю, побитый палками, как будто разгружал вагоны. Нет, так нельзя отдыхать. Слава Богу, что организм просто удивился, а не отказался работать. Я тупо мечтаю как-нибудь поехать в санаторий на 21 день. И полностью стать идиотом. (Смеется.) Говорить только о болячках. «Ну, как у вас сегодня?» — «Вы знаете, стул ничего». — «А когда у вас процедура?» — «Ой, извините, не могу рассуждать о политике. Меня ждет массаж». После массажа все дружно идут на завтрак. Неважно: хочется есть, не хочется… А вечером дискотека, чуть-чуть потоптаться. Наверно, в этом есть своя прелесть. Но мне пока не удается найти столько свободного времени и улететь куда-нибудь за границу.

— Чтобы не узнавали?

— Чтобы оказаться никому не нужным и неинтересным, потому что, когда ты отдыхаешь у нас, волей-неволей все равно постоянно находишься под пристальным, очень внимательным взглядом: что ты взял на обед, в чем ты одет. И это нормально. В этом нет ничего страшного. Если ты выбрал такую профессию — будь добр, играй в эту игру. Значит, ты должен быть все время в форме, даже на отдыхе. Вообще, когда люди просто улыбаются, здороваются, для меня это имеет огромное значение. Когда спрашивают: «Вам нравится ваша популярность?», отвечаю: «Нравится». И не надо кокетничать и говорить, что я от этого устаю. Устаешь — меняй профессию. Это приятно! Но иногда хочется расслабиться. Поэтому надо уезжать туда, где, грубо говоря, нет наших. Но это все мечты, мечты, мечты… И я совершенно не жалуюсь на свою ситуацию. Не гневлю Бога и судьбу. Я рад, что так складываются обстоятельства.

— В «Гибели империи» был такой же напряженный двенадцатичасовой график съемок?

— Да. Сегодня все так трудятся. Однажды Владимир Иванович подсчитал, что за один день сняли 18 сцен! — Ты первый раз попал в то время? — Да. Как и многие. Это Первая мировая война. Русские офицеры. Тогда еще не белые и не красные. Этот период в отличие от Гражданской войны мало показан… Поэтому здесь было реконструировано очень много настоящих исторических событий. Володя перед съемками попросил нас прочесть «Окаянные дни» Бунина, «Бег» Булгакова и «Три сестры» Чехова. И у меня появилось внутреннее ощущение этих людей. Это главное. — Как тебе кажется, когда ты играешь такого героя, как Нестеровский, что-то остается в тебе?

— Если ты переживаешь по-настоящему, не можешь не меняться. Иначе ты просто цементный столб. И не актер, а лишь автомат для произнесения слов. А уж долго ли это будет сохраняться… Скорее всего, эти качества в тебе скрыты за какой-то дверью. Надо просто отрыть, найти, достать… Может быть, поэтому говорят: «У него очень разные персонажи». Поэтому я могу сыграть и Нестеровского, и Карона — офицера и абсолютного отморозка. — Ты утверждаешь, что сегодня тебе важно не кого играть, а что и у кого… — Потому что сегодня мне не нужна очередная роль. Деньги… Не буду лукавить. Их никто не отменял. Их всегда хочется заработать, тем более это твоя профессия. Но не любым способом. Для меня все-таки имеет значение, как. Я не умею даже из-за огромного гонорара закрыть глаза на все. Я знаю, что некоторые приезжают на съемку: «А кино у нас про что? А что снимаем? А я кто? Понятно. Давайте текст». А вдруг герой окажется беременно барышней? Надо же как актеру заранее понять, когда наступит момент тошноты и как его изобразить! (Смеется) Поэтому читаю сцена внимательно, подробно.

— Кстати, слухи о том, что Маковецкий снимается только за гигантское вознаграждение, несколько преувеличены. Знаю, что ты соглашался работать практически бесплатно, например, в пронзительной короткометражке Александра Велединского «Ты да я, да мы с тобой».

— Ну что можно требовать от маленькой ленты? Но сама история нас с Володей Стекловым так вдохновила? А толчок мне дал мой двоюродный брат. Я был в деревне, пришли ребята, с которыми мы вместе росли. Естественно, спросили: «А где ты был, что делал?» Я рассказывал. Мой двоюродный брат Юра смотрел на меня и вдруг перебил: «Представляешь? А я нигде не был. И никогда уже не буду». Меня это так зацепило. Я тут же понял своего героя, понял, что хочу это воплотить. На небольшом полустанке живут два брата. И у них нет ничего. Только собака. И так тянется день за днем. Невероятная тоска. Этот фильм про всех нас. Неважно, к какому сословию ты относишься. Мы точно так же будем бежать друг за другом с желанием убить. И в то же время гудок паровоза будет нас отрезвлять. Мы будем возвращаться обратно, заводить пластинку и жить. Чехов, Чехов… «Если бы знать, если бы знать. А музыка играет так громко…» — Чехов — везде… — Потому что он гений. Он настолько гениален, что в каждом современном произведении можно найти чеховский мотив, как и в жизни. У всех творческих людей есть свой черный монах. Что такое безумие? И что такое норма? И как с этой нормой существовать?

— Ты много раз признавался в своей любви к комфорту. Но мне кажется, когда дело касается профессии, ты, как и многие наши артисты, совершенно неприхотлив. Вообще наши актеры жертвенные…

— Абсолютно. Только наши актеры способны быть на съемках в открытом поле и не иметь никаких удобств даже для того, чтобы справить нужду. У нас никто не остановит камеру, если пошла сцена, даже если смена заканчивается. А у них остановят. Мне рассказали один случай. Западный режиссер ставил здесь фильм. В главной роли был зарубежный артист, его друг. И время подходило к концу. Режиссеру требовался еще один дубль. Исполнитель возражал: «Не надо. Мы не успеем». — «Нет-нет, давай». Начали. Мотор. Камера. Пробило ровно семь часов. Актер на полуфразе повернулся и пошел. И тот не сказал ни слова. Рабочий день завершился. Хорошо ли, плохо ли, но в этом есть своя правда.

— Ты введен на роль Хиггинса в «Пигмалион», старый спектакль «Современника»…

— Когда Галина Борисовна предложила мне это, я перечел пьесу и понял: в ней есть что играть. Убедился, что Хиггинсу всего 38 лет. Он еще молодой человек. И значит, может быть велика степень влюбленности. У Бернарда Шоу открытый финал: он в нее влюбился как в женщину или все-таки боготворит ее как создание своих рук? Наверно, влюбленность в нее как в женщину — это маленькая степень его чувства. Его дело, его творчество все-таки на первом месте.

— Сейчас наше кино стало возрождаться. И снимают больше, и смотрят, что, наверно, радует артистов…

— Конечно. Люди стали ходить в кино на наши фильмы. И это замечательно! В этом смысле первой ласточкой был «72 метра». Это первый отечественный фильм, который окупил себя в прокате. Публика стояла в очередях. Директора кинотеатров звонили прокатчикам и просили продлить прокат. А дальше последовали «Ночной дозор» и «Турецкий гамбит», и вот сейчас выходит еще один зрительский фильм — «Жмурки».

— Несколько лет назад я спросила, что бы ты выбрал, если бы у тебя была возможность исполнения одного любого желания. Ты ответил: «Чтобы желания никогда не пропадали»…

— То же самое могу сказать и сейчас. Страшнее всего, когда появляется скука. А пока есть желания…