Выросшая в семье известной оперной певицы Марии Максаковой, она сызмальства впитала в себя воплощенный в корифеях Большого театра дух великой театральной культуры рубежа веков. О своей актерской карьере, об особом отношении к актерскому ремеслу представителей старой театральной школы и о расцвете Театра Вахтангова под руководством Рубена Симонова Людмила Максакова рассказала обозревателю «Известий».

известия: Оказавшись в интерьере вашей увешанной памятными фотографиями квартиры, невольно хочется спросить: вас карьера в оперном и, вообще, музыкальном театре никогда не привлекала?

Людмила Максакова: Привлекала, конечно. Я бы с удовольствием пела, как Обухова, и танцевала, как Павлова. Но не вышло, что поделаешь! В пору моего детства вообще все девчонки хотели быть балеринами. И я тоже. У меня даже пуанты были, и я какое-то время ходила на занятия. Но я была высокая, а это считалось тогда непреодолимым препятствием. Большую женщину тяжело носить. Так что с балетной мечтой мне пришлось расстаться. Зато меня наградили каторгой музыкальной.

и: Насколько я знаю, это была виолончель.

Максакова: Да, именно виолончель.

и: Ну, хорошо, что не контрабас.

Максакова: Нет, контрабас был бы значительно лучше. Он все-таки стоит на месте, его не надо туда-сюда носить. А виолончель надо. К тому же тогда не было нынешних чудесных модных чехлов — они даже как-то дополняют силуэт виолончелистки. А у меня был чехол, сшитый дома из какой-то тряпки. И я выглядела несколько… ну, как сказать…

и: Экстравагантно.

Максакова: Да не экстравагантно, а скорее — чучелообразно. Вообще, в послевоенное время того, что сейчас называется словом «мода», не существовало в природе. Если башмак становился мал, вырезали первый палец. Мне бабушка шила платье с оборками на вырост.

и: При этом вы жили не в самой бедной семье.

Максакова: Мы как-то не думали тогда о том, кто богатый, кто бедный. Дачу у нас сожгли, машину угнали в пользу фронта. Социальное расслоение в обществе было минимальным. Зато связи между людьми были очень крепкими. Я жила в доме артистов Большого театра, и все ходили друг к другу в гости. Это было нормой жизни. Вот мы сидим сейчас за столом, за которым сидели Нежданова, Обухова, Катульская, Козловский.

и: А почему все же вас решили «наказать» виолончелью?

Максакова: Просто мама дружила с Натальей Дмитриевной Шпиллер, а ее мужем был знаменитый Святослав Кнушевицкий. Помните знаменитое трио Оборин-Кнушевицкий-Ойстрах? Святослав Николаевич был исключительным виолончелистом и совершенно уникальным человеком — по доброте, такту, сердечности. И я была, конечно, влюблена в Святослава Николаевича, а не в виолончель. А потом так трагически повернулась жизнь, что он перестал преподавать в ЦМШ, меня перевели к другому педагогу, и роман с виолончелью более или менее закончился. После чего меня и стали ориентировать на филфак — на германо-романское отделение.

и: Советские люди вообще-то не отличались хорошим знанием иностранных языков. А у вас ведь еще и прекрасный французский.

Максакова: Понимаете, меня воспитывали по-книжному, старорежимно. Музыка, языки, танцы… Мама просто не знала, как можно воспитывать по-другому.

и: И вам как-то понадобились в актерской карьере все эти разнообразные умения, приобретенные в рамках «старорежимного» образования?

Максакова: Рано или поздно все пригодилось. Мне ведь и цыганское пение пришлось освоить для роли Маши из «Живого трупа», и канкан в одном из спектаклей танцевать. Мы потом этот номер играли повсеместно — начиная от ЖЭКов и кончая кремлевскими палатами. Даже в Зале Чайковского под оркестр Силантьева плясали. Мы — это я, Гриценко, Ульянов и Яковлев. А на виолончели я играла в спектакле по пьесе Арбузова «Выбор», который ставил Леонид Варпаховский. Там, помню, давалось два варианта жизни главного героя — Двойникова. Но публика не догадывалась, что во втором акте предлагается не продолжение сюжета, а второй вариант жизни, и совершенно терялась. Мы умоляли Варпаховского: слушайте, ну пусть кто-то по радио, что ли, объявит, что это второй вариант жизни. Но он был непреклонен. Короче, я там играла на виолончели. Давид Кривицкий, очень хороший композитор, написал для меня партию. Спектакль это, правда, не спасло.

и: У вас не было сомнений, что надо поступать в училище при Театре им. Вахтангова?

Максакова: Ни малейших. Во-первых, моему поступлению предшествовала роковая встреча на экране с Василием Лановым в роли де Грие. Меня совершенно сразила его романтическая внешность. И выбор профессии, равно как и выбор театра, был, таким образом, предрешен. Во-вторых, сам Театр Вахтангова был тогда… Ну, наверное, легче было на Луну слетать, чем попасть на спектакли вахтанговцев. Там собрался потрясающий актерский ансамбль. Уровень был высочайший. Когда Эдуардо де Филиппо приехал в Москву и увидел «Филумену Мартурано», он сказал Рубену Симонову и Цецилии Мансуровой: «Я снимаю перед вами шляпу». А уж ему было с чем сравнивать. Я ходила в другие театры, но мне все они казались неинтересными по сравнению с Вахтанговским. Да и педагоги (тогда Щукинское училище называлось не училищем и не вузом, а школой при театре) были потрясающие. Та же Мансурова, ученица Евгения Вахтангова, Александра Исааковна Ремизова, ректором был Борис Захава.

и: Меня всегда занимал вопрос: как происходила передача ролей в «Принцессе Турандот», где вы играли Адельму, от непосредственных учеников Вахтангова молодому поколению артистов?

Максакова: С «Принцессой Турандот» была очень непростая история, потому что все вахтанговские старики чуть ли не в один голос сказали, что спектакль не подлежит восстановлению и что Рубен Симонов сошел с ума. Ведь в чем была соль постановки Вахтангова? Это было начало двадцатых. Холодная, голодная Москва, дохлые лошади на мостовых. А Вахтангов одел мужчин во фраки, дам в вечерние туалеты и вопреки всему сотворил праздник театра. Может, «Принцесса Турандот» именно поэтому так и запомнилась, что была сделана вопреки. «Гадибук», скажем, был ничуть не менее важным спектаклем в творчестве Вахтангова. Но все знают и помнят «Принцессу Турандот». А возобновление происходило в относительно благополучные времена. Ни массовых арестов, ни дохлых лошадей на улице, все сыты-одеты. Никакого «вопреки». Так что к затее отнеслись настороженно. Но Рубен Николаевич все же настоял на своем. И, как показала жизнь, выиграл. А роль Адельмы Анна Орочко передавала мне из рук в руки. И объясняла все в мелких подробностях. Ведь в спектакле Вахтангова буквально каждое движение на сцене было выверено — как с плащом обращаться, как пластику татарскую изображать… Все эти слагаемые образа надо было освоить и, главное, присвоить.

и: Насколько я понимаю, Театр Вахтангова при Рубене Симонове был не столько режиссерским, сколько актерским театром.

Максакова: Ну да. Симонов все время повторял: «В театр ходят на артиста!». Это был его девиз. Он был фантастически требователен и в чем-то нетерпим. Если артист не выполнял его предписаний, не схватывал сразу рисунка роли, он один раз показывал, затем второй раз показывал и что-то объяснял, а потом напрочь терял к артисту интерес.

и: К вам не потерял?

Максакова: Я, по счастью, оказалась юным созданием, которое легко поддавалось обработке. Бывают великие актеры, которые все делают сами, а режиссер им только мешает. Еще Станиславский говорил, что гениальному артисту его система ни к чему. Но это не мой случай. Мне все время нужен был — и до сих пор нужен — учитель. Всю жизнь я хотела держаться за… ну, не буду говорить за штаны режиссера (это как-то двусмысленно прозвучит), но за его пиджак, что ли.

и: Кого бы вы назвали главным режиссером своей жизни?

Максакова: Ну, тут ответ очевиден. Петра Фоменко, конечно. Мне еще Ульянов в свое время сказал: тебе надо памятник Фоменко поставить, он тебе вторую половину жизни обеспечил. Для артиста и тем более для артистки почти всегда мучительно преодолевать возрастной барьер. А я уже пятнадцать лет назад сыграла в «Пиковой даме» древнюю старуху, и вопрос о переходе на возрастные роли отпал сам собой.

и: Не знаю, подтвердите или опровергнете вы мое наблюдение, но мне кажется, сейчас изменились и значимость, и даже сам облик артиста. Ведь раньше артист — это был человек, несколько выделяющийся из толпы.

Максакова: Ну да. Если мы вспомним хотя бы, кто был перед маминым взором — Шаляпин, Нежданова, Собинов… Но главное — артист почти всегда был личностью, а не просто лицедеем. За ним нередко стоял значительный интеллектуальный багаж. Скажем, Мансурова закончила юрфак, то есть, когда она пришла к Вахтангову, она уже имела серьезное образование. Просто страсть к театру в ней победила. К тому же в актерстве и в театре были очень сильны идеалистические установки. Я еще пигалицей была, а мне уже внушали, что артист — это художник, что у него должно было быть свое Я, свое мнение, свой взгляд на произведение, что он должен «глаголом жечь сердца людей». И эти слова не казались нам тогда ни фальшивыми, ни пафосными.

и: Вы ведь сейчас преподаете?

Максакова: Я очень давно преподаю — годов с семидесятых. Так что теперешний ректор Щукинского училища Евгений Князев — мой ученик.

и: Вы как-то фиксируете изменения в студентах и в самом составе актерского искусства?

Максакова: Знаете, я коротко скажу. У нас из училища в свое время могли исключить за съемки на стороне. А сегодня я прихожу, и у меня по расписанию репетиция «простенького» отрывка — «Макбета». Репетируем. Сначала леди Макбет подходит. Оказывается, она снимается в сериале. Следом — сам Макбет. И он — вот совпадение! — тоже в сериале снимается. В другом только, полагаю. И мне мальчик — ну, который Макбет — говорит: «А как мы с вами график репетиций составлять будем?» То есть он полагает, что я должна от их графика плясать. Я, естественно, ответила на это, что у меня, во-первых, есть свой собственный график, а во-вторых, неплохо бы отталкиваться от графика учебной части. А прежде подготовка артиста к роли была серьезнейшим и ответственным делом. Когда я роль Маши в «Живом трупе» готовила, мы с Сорокиным, в прошлом аккомпаниатором Шаляпина, полтора года вокалом занимались…

И тем не менее, несмотря на описанные мною печальные процессы, я продолжаю считать, что актерство — дело молодых. Я с радостью бегаю на дипломные, студенческие спектакли и всегда черпаю в них заряд энергии. Артист на возрасте, если он действительно артист, начинает размышлять: а что я скажу следующей ролью, а не повторюсь ли я? Молодость не знает таких вопросов. Молодость дает бесшабашность. На сцене как-то особенно сложно с ней расставаться. Те немногие, кто, пережив молодость, все еще сохранил интерес к профессии и интерес к себе публики, это и есть мастера.