— Вячеслав Анатольевич, правда ли, что изначально вы колебались в выборе профессии — быть ли вам актером или учителем?

— Мне всегда хотелось быть хорошим спортсменом, журналистом или артистом. Спортсмен из меня никакой, о профессии журналиста я подумывал, но артистом мечтал стать всегда. После окончания Щукинского училища меня приняли в Театр имени Вахтангова, и это большое счастье, потому что я еще застал на сцене великих мастеров, которые жили этим театром, работали в нем. Однажды я опоздал после напряженных съемок в фильме «Хоккеисты» на спектакль, меня собирались увольнять. Но Рубен Николаевич Симонов взял меня на поруки, предложив художественному совету… дать мне главную роль в новом спектакле. Он сказал, что у Шалевича сейчас очень плохое настроение, и я вроде возвысился. Это был отдельный слой великих артистов, которые нежно относились к молодым.

— По вашему мнению, можно ли говорить, что театральная традиция — это не постоянная величина, а личностная категория? Уходят личности — рушатся традиции?

— В какой-то степени — несомненно. Ушел Товстоногов — и театр растерялся. Ушел Рубен Николаевич — и повторилось то же самое. Пришел его сын Евгений Симонов, он руководил театром, но не очень удачно. Затем во главе театра встал Михаил Ульянов — великий человек, грандиозная личность, но он пришел без права режиссуры, и это оказалось опасным явлением. В театр приходили масса новых режиссеров: Виктюк, Фоменко, Мирзоев, и они как бы разбазарили театр на свои «почерки». В таком случае театру очень трудно выжить, потому что это организм, у которого должен быть репертуар, составленный режиссером. У театра должен быть хозяин определенного толка. Выжить театру без руководителя очень сложно.

— Каким вы видите свой театр? Романтическим? И что значит романтика в наше время?

— Мне кажется, что режиссеры сегодня больше готовы сразить зрителя противным эпатажем. Вы произнесли слово «романтика», так вот я за романтический, добрый театр, чтобы он помог зрителю ожить в этой жестокой жизни. Поэтому доброта и урок со стороны театра должны быть непременно.

— Есть сегодня пьесы, которые можно поставить на сцене?

— Такие пьесы надо искать. Мы в Петербург привозили «Я желаю чужого желания, которое желает меня». Как приняли эту постановку! Я гордился, что петербургский зритель, известный своей строгостью и придирчивостью, так замечательно нас принял. Просто в этой пьесе есть доброе начало, кроме юмора и смеха есть огромное начало одиночества, любви, поиска смысла жизни — это очень важные вещи. Я думаю, что подобные работы начали появляться в нашей драматургии.

— Вячеслав Анатольевич, существует ли разница между старой и новой актерскими школами?

— Да, они отличаются друг от друга. Много молодых актеров могут петь и танцевать, но не стало личностей, которые бы своим магнетизмом завораживали зал. Главное сейчас — рейтинг. Это мои три нелюбимые слова: кастинг, рейтинг и синопсис. Молодые артисты хорошо двигаются, но чтобы выйти и принести в зал что-то свое — таких не вижу.

— Можно ли назвать нынешнее время сериальным?

— Можно. Все сериалы похожи один на другой, артисты, которые в них заняты, тоже все похожи. Я вспоминаю фильм «Семнадцать мгновений весны», было пятьсот человек артистов, и все делали то, что обычно не делают. Татьяна Лиознова сама мне позвонила и пригласила на пробы, чтобы увидеть мня непохожим, другим — вот это была редкая забота со стороны режиссера. Таких людей становится мало. Но есть такой режиссер Серов, он всегда мне предлагает что-то новое, необычное. Сейчас я снимаюсь в его фильме, где должен говорить на греческом языке.

— «Семнадцать мгновений весны» и «Три тополя на Плющихе». Вы тогда понимали, какая поистине бессмертная слава ждет эти фильмы?

— Нет, понимал только, что снимаюсь у блестящего режиссера. Ум, грандиозная энергетика Лиозновой, которой еще не знал кинематограф, сотворила такое. На площадке она много импровизировала: этот приход в кафе, когда главные герои не сказали друг другу ни слова под незабываемую музыку. Специально для этой сцены она пригласила Кобзона, который спел так, что никто его не узнал — все это Лиознова. Когда же шла работа над фильмом «Три тополя на Плющихе», она очень хотела, чтобы в картине звучала музыка Пахмутовой, однако та сперва отказалась писать музыку. Лиознова же пригласила ее посмотреть отснятый материал, и Александра Николаевна, увидев лицо Ефремова в кадре, когда он кладет руки на руль, ахнула и согласилась! Режиссеров, подобных Лиозновой, я не встречал.

— Вы, пожалуй, единственный, кто публично признается в нелюбви к творчеству Чехова?

— После рассказа «Спать хочется» Чехова надо бы удавить. Можно раскрывать характеры, но не до такой степени — есть вещи, о которых говорить нельзя. Что такое его рассказы? Там все персонажи — уроды. Взять хотя бы «Дети Альбиона» — там конгломерат индивидуальностей, но уродов. Мне кажется, он не очень любил людей. У Толстого, к примеру, есть доброта, у Чехова же ее нет. Я не вижу доброго начала ни в «Трех сестрах», ни в «Иванове». Мне никто из знакомых не смог назвать доброго рассказа у Антона Павловича!

— Вячеслав Анатольевич, расскажите о своей семье.

— У меня очень хорошая семья. Моя жена, слава богу, не артистка. Сейчас она руководит вместе со мной театром. У нее двое своих чудных детей, и мы родили маленькую дочь Анечку — это огромная радость. Дом для меня — крепость, фундамент.