Максим Суханов:

— Скандал — для меня — содержательный синоним ненужного. Того, что быть не должно. Я не воспринимаю как скандал актерскую «защиту Туминаса» или ситуацию с «Охтацентром». По-моему, это нормальная человеческая реакция на несправедливость. Люди защищают незыблемые для них принципы. Но, безусловно, скандал разразился в Европе, когда там узнали о договорных матчах. В демократическом обществе, мне кажется, такие случаи обречены на публичность. На выявление. Потому что для того общества это нонсенс. А у нас скандал это не столько последствие обязательного всплытия безобразий, сколько форма подачи новости. Когда лидирует острота формулировок. И скандал становится способом достучаться, доораться.

Поток информации сегодня огромен. И измеряется он не только количеством купленных телевизоров, но и пропусканием сквозь себя всего прожитого за день — начиная от лжи соседа и кончая известием о пермской трагедии. И череда таких трагических событий, как взрыв «Невского экспресса», сгоревшая дискотека, взрывы складов в Ульяновске, прорыв Саяно-Шушенской ГЭС, делает глупостью и пошлостью муравьиные скандальчики, связанные с личной жизнью публичных людей.

Время трагедий — не время скандальчиков. Хочется говорить о причинно-следственных связях трагических событий. Но мы почему-то громко затихаем по поводу трагедий. И даже за ними у нас увязываются скандалы. Например, неожиданное зерно скандала, вызванное пермской трагедией, — в спектакле «Тартюф» в Ленкоме и «Дон Жуан» в театре имени Вахтангова запретили сцены с огнем. «Дон Жуан» уже четыре года идет на сцене театра, за которой со времен Вахтангова все утыкано пожарниками с брандспойтами и пропитано противопожарным составом. Не взяли в расчет и то, что человек, ставящий нам номер, этому специально обучался, и то, что по сути там лишь свечки горят в железных чашках. Пришли пожарные, представители прокуратуры и чуть ли не ФСБ и… запретили одно из художественных решений в спектакле. А вот мне интересно, те же самые свечи в церквях они запретили тоже?!

Это все уже напоминает сюжет из Салтыкова-Щедрина. Мне кажется, попытка разобраться в том, почему пожарные берут взятки при приеме «Хромых лошадей», почему они лишены возможности их не брать (потому что их надо нести дальше, на верх, иначе будешь наказан или уволен), важнее череды запретов по разнарядке. По-настоящему скандально у нас не то, что является сюжетом для Андрея Малахова, а вот такая скрытая реальность. Которая когда-то выпрыгивает наружу, а когда-то нет. Я думаю, что надо думать не столько о наказании, которое по сути своей скрытая месть, сколько о том, как сделать невозможными приемки «Хромых лошадей» со всеми их пожарными недостатками. Наносят ли скандалы ущерб образу актера, режиссера, писателя? Не помню, чтобы это было незаслуженно.

И не будем забывать, что почти всегда человек сам решается на то, чтобы его личная жизнь на какой-то промежуток времени вдруг стала общественной, как, например, в последнем скандале с ребенком Кристины Орбакайте. Все почти всегда отталкивается от тех людей, с которыми скандалы происходят. То, что наше публичное пространство замусорено скандалами, связанными с личной жизнью известных людей, связано с изобилием в нем в качестве героев случайных, неглубоких людей и несущностных событий. На них делаются деньги, они заполняют собою все публичное пространство. Но поскольку в их жизни не происходит событий, связанных с искусством, с настоящим творчеством, то они, не желая терять публичность, поддерживают память о себе любыми путями. И скандал тут лучший способ. Но не будем забывать, что эти люди случайны в качестве события. По-настоящему они не могут на него претендовать. Все, что их окружает, это псевдособытие. А скандал — это жанр трансляции псевдособытия.  Помните у Жванецкого: если раздуть свои радости до размеров неприятностей, то и от них можно получать удовольствие. Тоже формула скандала.

Лев Аннинский, литературный критик: 

— Скандал не может быть способом решения проблемы или даже приближением к ее решению. Но поскольку человеческая психика несовершенна, очень часто дело доходит до того, что скандал оказывается единственной формой куда бы то ни было продвинуться. И, к сожалению, приходится это терпеть. Эпатаж в культуре или в общественной жизни никогда сам по себе результата не приносит. Результат приносили творческие поиски, а эпатаж и скандал — это сопутствующие явления, и, как правило, они свойственны людям, которые в данный момент не очень верят в свои силы.

Чем нам интересен Есенин? Тем, как он стихи писал? Или тем, как хулигана из себя изображал? Или Маяковский? Желтой кофтой? Или «Про это»? Скандальность творческой натуры — это сублимация общественного состояния, когда оно доведено до ручки: везде дураки и идиоты, надо обязательно что-то своровать, чтобы обратить на себя внимание. Художник нарисовал себе дирижабль на лбу не просто так, а потому, что знает: все ждут чего-то в этом духе. Когда в обществе такие запросы, обязательно кто-то подвешивает рояль к колосникам или раздевается до гола у всех на виду. У меня на это одна реакция — не обращать внимание.

Беда в том, что общественное мнение очень часто существует вне цивилизованной формы, но поскольку у меня другого народа, который бы выражал себя более цивилизованно, нет, я должен этим довольствоваться. Ответить на вопрос, есть ли что-то по силе столь же действенное, как скандал, сложно.

Как по-другому, к примеру, люди могут выразить свое нежелание видеть на месте режиссера Туминаса другого человека или «Охтацентр» в Санкт-Петербурге? Думаю, что власти все же нужно предусмотреть какие-то формы реакции общества, чтобы люди, которым не нравится проект нового здания «Газпрома», имели возможность это заявить. Выяснять, какой процент питерцев против «Охты», нужно заранее, а не по ходу дела. Это снимет потребность в скандале.

Я не питерец, я очень люблю Ленинград. Его нужно сохранять и каждый раз решать, обязательно с участием жителей и специалистов, строить или не строить. В свое время по замыслу кампании «Зингер» на месте нынешнего «Дома книги» должен был возникнуть гигантский одиннадцатиэтажный офис. Но выполнить требование заказчика архитектору не удалось из-за петербургского высотного регламента. Вспомните, тогда запрещалось строить в центре города жилые здания выше Зимнего дворца (23,5 метра). Только башенку соорудили. Я понимаю, что нельзя законсервировать город. И Эйфель заслужил в начале только проклятия парижан за свою башню. Строить надо, но не в черте исторического города, не корежа старое. С новостройками Москвы я примирился легче, потому что она по природе своей пестра, противоречива и нелогична, как русская толпа. Притерпелся.

Сам я родом с Потылихи (это от кутузовского выражения «по тылу били лихо»). У меня противоречивое ощущение от того, что я вижу в местах своей юности. Самой высокой точкой Потылихи была пожарная каланча в три этажа, где проходили соревнования пожарных. Все снесли и выстроили «Мосфильм», а сейчас строят еще и высоченный небоскреб — на месте трехэтажной каланчи. Официально он называется «Птица», а местные жители называют «Гнилой зуб». Мне все же больше нравится «Птица», несмотря на то, что мне по-человечески очень жалко искореженного родного места. Виден он будет, наверное, на другом конце Москвы. Сначала меня это ранило, а потом я понял, что это веха. И от сожаления и ностальгии ко мне пришло другое чувство: теперь весь мир будет знать, где моя Потылиха. Человеку всегда свойственно жалеть о том, что прошло и не вернется. Но с другой стороны, бездвижность — это не жизнь. Но развитию надо искать такие формы, чтобы скандалов было поменьше. А для этого не разрушать то, что дорого глазу.