Максим Суханов — актер тонкий, кажется, что ранимый, чувственный и очень умный. Я понимал, что, если спрошу о чем-то ну очень личном или слишком общо, он просто обидится. А художника обидеть легко. Получилось интервью не для всех, а для тех, кто понимает. И если уж вы входите в эту не самую массовую категорию, то все про Суханова и поймете.

— Максим, тяжело быть умным актером? Режиссеры-то умных не любят.

— С умным и талантливым режиссером работать одно удовольствие. Про себя могу сказать, что я не сталкивался с какими-то проблемами в коммуникации, имея такую голову, какая у меня сейчас. Не знаю, умная она, сообразительная или хитрая.

— Но некоторые режиссеры просто не любят, когда артисты спрашивают: «А что я здесь делаю?»

— С такими, скорее всего, я не буду работать. Я всегда стремлюсь в начале работы превратить себя в белый лист для режиссера, то есть, образно говоря, в существо инвалидное, не умеющее ни пойти правильно, ни сказать, ни повернуться. Все, что у меня есть, — это любопытство, и оно должно быть удовлетворено, в том числе и такими вопросами, чтобы результат был убедительным для нас обоих.

— У вас в фильме «Богиня» с Ренатой Литвиновой было именно так? Вы подчинялись ей, понимали ее? Ведь кажется, что ее очень трудно понять.

— Мне не было трудно понимать ее. Наоборот, с Ренатой было очень комфортно и интересно. Я не ожидал, что, делая свою дебютную работу, она будет так уверена в себе, будто уже сняла много фильмов.

— Вы сказали, что отношения на съемочной площадке похожи на то, что происходит в жизни. Значит ли это, что вы умеете приспосабливаться к людям вообще?

— Конечно же, тех людей, которые участвуют с тобой в создании фильма или спектакля, необходимо учитывать. И чувствовать, и понимать их собственные взгляды, страхи, слабости, комплексы, и деликатно с ними обходиться.

— Кого вы можете назвать не «вашей» компанией? Что это за контингент людей?

— Я никогда не делю людей ни по национальному признаку, ни по половому. Когда прихожу в какую-то компанию, то быстро понимаю, на одном ли языке со мной говорят люди, интересны ли они или все, что они скажут, ты знаешь наперед или знать бы никогда не хотел. А может, ты просидишь весь вечер, открыв рот, будешь их слушать, и все, что они скажут, станет для тебя в диковинку.

— Неужели есть такие люди, которых вы можете слушать, открыв рот?

— Да, открыв рот, и глаза, и уши!!! Таким был мой отчим Александр Аронов. Не могу сказать, что я вел с ним беседы, скорее его слушал. Он был потрясающим рассказчиком. Мне всегда очень интересно слушать академика Капицу. Мне были интересны все циклы интервью с Натальей Петровной Бехтеревой. Меня «гипнотизирует» своими лирическими стихами Валентин Гафт. Всегда получаю удовольствие от общения с Мирзоевым, несмотря на то количество спектаклей, которое мы сделали. А столкнувшись на съемочной площадке с Никитой Михалковым в фильме «Утомленные солнцем-2», я понимаю, что этот человек очень много знает о профессии режиссера и о том, как режиссер должен работать с актером. У него уж точно есть чему поучиться, открыв рот.

— Вы играли с Михалковым в футбол? Это же один из его методов работы с актерами.

— Нет, снимаясь в роли Сталина, мне не хотелось играть в футбол.

— Судя по тому, что фигура Сталина становится в нашей стране все актуальнее, какое ваше отношение с этим персонажем?

— Как это ни парадоксально, но, работая над каким-то образом — неважно, реальный это персонаж или кем-то выдуманный, — в любом случае ты не можешь им не проникаться и не любить его. Поэтому отношение в период работы может быть противоположно отношению к персонажу вообще.

— То есть вы как актер, играющий Сталина, оправдываете его?

— Суть не в оправданиях, а в проникновении в психологические мотивации персонажа. Когда речь идет о каких-то глыбах, тиранах, то без сочувствия к их одиночеству, жалости к их существованию сложно начинать что-то делать.

— Наверное, в каждом из нас сидит маленький Сталин. Когда в вас он просыпается, что происходит с окружающими?

— Когда во мне просыпаются Сталины, то все родные разбегаются, и даже моя собака Мурка предпочитает отсидеться в будке. Но такие «праздники» я устраиваю очень редко и стараюсь, наоборот, что бы ни происходило, играть роль овечки.

— Неужели вы всегда умеете держать себя в руках?

— Да, скорее мне свойственно терпение, нежели метание сковородок и громогласная несдержанность. И те проявления экспрессии, которые зрители видят на сцене или в кино, совсем не свойственны мне в жизни. И всегда то, что происходит на сцене либо в кино, будет являться загадочным для тех, кто этим не занимается.

* * *

— Вы любите цирк? Его можно сравнить с театром?

— Цирк я не люблю. Мне не нравится, когда звери, участвующие в процессе, являются заложниками чьего-то праздника.

— Но некоторые зрители смотрят на артистов, как на таких же зверей.

— Они могут смотреть как угодно, только у нас, у артистов, есть свой выбор — мы можем написать заявление и больше не играть в театре. Звери, к сожалению, этого себе позволить не могут.

— Приходится ли вам в театре идти на компромисс, опускаясь до массового зрителя?

— А я никогда не считал себя высоколобым артистом, играющим не для всех. Драматический театр ни в коем случае нельзя делать элитарным. Он не может существовать для каких-то вымышленно высоких восприятий и открытий. Вся драматургия, которая там есть, должна быть доступна всем.

— Вы считаете себя элитой?

— Я не понимаю, когда говорят «элита» о людях. Вообще-то более правильно это применимо к собачьим выставкам.

— К сожалению, элитой сейчас называют политический и бизнес-класс, хотя на самом деле это не более чем обслуживающий персонал. Но некоторые ваши коллеги с ними дружат. И эта дружба не бескорыстна.

— Очень редко кто-то из этих людей приходит ко мне на спектакль. И уж совсем не часто заходит в гримерную и благодарит. За теми коллегами, кто якобы дружит с элитой, я не слежу, слухам не верю. Телевизор давно не смотрю. Я сознательно убираю ненужную информацию, чтобы лишний раз не дразнить свою нервную систему. Я имею в виду новости. На сегодняшний день мне кажется это лишним для той работы, которой я занимаюсь.

— Если вы мимо себя пропускаете слухи про друзей, то, может быть, знаете хотя бы последний слух про себя? Или у вас настолько безупречная репутация?

— Просто, может, я не так интересен для слухов. А кому-то, наоборот, слухи необходимы, как имитация значимости. Это как у Жванецкого: если раздуть свои радости до размеров неприятностей, то от них можно получать удовольствие. Кому что интересно.

— А если бы вы в какой-то желтой газете прочитали: «Максим Суханов ушел от жены к…» — ваша реакция?

— Я не думаю, что моей репутации такие высказывания, тем более если они несправедливы, как-то могут помешать. Достаточно начать реагировать, чтобы вызвать реакцию, нужную тем, кто это написал.

— А вы боитесь, что, не придумывая ничего про себя, как некоторые ваши коллеги, про вас могут и забыть?

— Я все время что-то делаю — и делаю это с удовольствием. До сегодняшнего времени это кому-то было интересно. Если все, что я начну делать дальше, перестанет быть интересно, то я, наверное, буду искать какие-то другие пути для самовыражения. Хотя не знаю пока, какие. Я все-таки стараюсь относиться к тому, что я делаю и как живу, с частицей «пока»: пока я живу, пока мне это любопытно… А дальше мне может стать интересным разведение чего-нибудь или путешествия, которыми я никогда не занимался. И почему я в этом себе должен отказывать, заботясь лишь о том, чтобы меня не забыли?!

— Еще немного про элиту… Вот выходите вы после репетиции из театра Вахтангова, на Арбате какие-то люди пьют пиво и видят вас. Вы с ними лично не знакомы, но они вас узнают, хлопают по плечу: «О, Суханов, привет!»

— Я им тоже скажу «привет». Хотя меня, слава богу, мало кто узнает на улице, в магазине, в аптеке — и мне так комфортнее, и нравится быть незаметным гораздо больше, чем искать в глазах тех, кто идет мне навстречу, потоки узнавания.

— Я имею в виду не узнавание вообще, а хамство по отношению к вам.

— Типа «давай выпьем»? Нет, такого у меня не было.

— Когда вы в последний раз дрались?

— Наверное, лет 20 назад…

— Вы кого-то защищали?

— Я не помню… Скорее всего, себя и защищал!

— Еще одна картинка «с выставки»: вы едете на машине, а на обочине лежит человек, может, пьяный, может, больной. Выйдете, поможете ему?  — Меня как-то спрашивали: стоит одеваться хорошо или одеваться плохо? Я ответил, что в нашей стране лучше одеваться хорошо — по той причине, что если ты упадешь на улице и будут видеть, что лежит человек в хорошей одежде, то, вероятнее всего, ему плохо, и его скорее подойдут и поднимут, нежели…

— …скорее подойдут и разденут.

— Вы так думаете? А может, разденут, но помогут. Знаете, я постоянно помогаю подниматься лежащим людям, если я чувствую, что они только этого и ждут! Когда же очевидно, что человек лежит пьяный и отдыхает…

— А если зимой, замерзнет же…

— Ну, тогда я не успокоюсь, пока его не согрею!

* * *

— Максим, сколько вам лет было, когда Александр Аронов стал жить в вашей семье?

— 15 лет. Он был очень разным. Как человек талантливый, был очень экспрессивный, иногда, может, несправедливый в каких-то высказываниях. Но на самом деле он был человек бескомпромиссный, ранимый и большого энциклопедического знания. Я далеко не сразу это понял — и сейчас мне очень жаль, что я недостаточно провоцировал его, чтобы он наполнял меня своими знаниями. Юмор у него был искрометный. Это была драматическая фигура, человек по-настоящему интересный. И в его стихах все это есть.

— Вы по-прежнему занимаетесь ресторанным бизнесом?

— Нет, сейчас не занимаюсь. В основном сосредоточился на театре и кино.

— Ну а по дому что-то умеете делать?

— Вы знаете, я никогда не делал сам ремонт в доме и вдруг начал. Косметический, конечно. И у меня получилось!

— Вам не кажется, что многие люди благодаря обилию предкризисных денег не выдержали испытания их количеством? Вы как в смысле потребления?

— Отшельником я себя совсем не представляю. Да, комфорт мне необходим. И машина необходима, потому что я всегда мечтал о ней и с детства люблю ездить. Люблю, чтобы у меня всегда была горячая еда. В еде я не очень капризен, могу долго есть гречку с овощами. А марка машины и этажность дома мне совсем не важны. Но есть вещи необходимые, и на них всегда нужны средства. Не могу сказать, что за всю жизнь я себя баловал чем-то избыточным. Я не очень часто могу отдыхать, и это уже превратилось в «не хочу». Очень люблю читать и стараюсь, как только появляется свободное время, этим и наслаждаться. Если у меня будет выбор: пойти ли на какое-нибудь мероприятие, связанное с едой и красованием, или чтение, то я лучше выберу чтение.