Максим Суханов — один из самых уникальных актеров современной России. Он может сыграть все. Причем в предельно широком смысле этого слова: комедию, трагедию, уродство, красоту, мысль, чувство. В театральном мире имя Суханова тесно связано с экспериментальными спектаклями Владимира Мирзоева. В кино Максим сыграл роль Свиньи в картине Валерия Тодоровского «Страна глухих», после чего стал знаменитым. Он весьма избирателен во всем, что делает, поэтому снимается редко. Сейчас он задействован в фильме Никиты Михалкова «Утомленные солнцем-2», где играет Иосифа Сталина.

— Человек рождается с ощущением, что он абсолютно свободен, но кто-то в пять, кто-то в 15 лет, сталкиваясь с социумом, понимает, что свобода — всего лишь желание, но не реальность. Ты помнишь, при каких обстоятельствах впервые осознал, что не свободен?

— Если говорить о каком-то осознании несвободы, то я не думаю, что у меня это произошло от столкновения с социумом. Даже уверенно могу сказать: вряд ли. Социум для людей гибко устроенных и с более или менее уравновешенной психикой «вещь» простраиваемая, пристраиваемая и часто просчитываемая. Думаю, что о несвободе актуально говорить, когда речь идет о незнании. То есть о собственном незнании чего-либо. В любой области. Но особенно там, где твоему организму любопытно. И чем больше ты сталкиваешься с явлением, которое вызывает у тебя массу вопросов, тем шире твоя несвобода. Ты будто оказываешься перед черной дырой, которую ужасно хочешь познать, но сделать этого не в состоянии, потому что это на сегодняшний день физически невозможно.

— И часто тебя тянет к черным дырам?

— Мне всегда хотелось познакомиться со всем, что мне интересно. Это касается как интровертных поисков, так и экстравертных. Также это касается моего знакомства со своей внутренней культурой и с культурой, которая меня окружает; знакомство с психофизикой людей, находящихся рядом, и с психофизикой собственного «я»? Мне нравится вникать во все неожиданности, с которыми я сталкиваюсь, когда у меня вдруг случаются какие-то человеческие или творческие прозрения. Я уверен, что именно незнание стимулирует развитие личности, так же как я уверен, что преодоление собственного невежества является главным двигателем истории человеческой культуры. А любопытство вызывает желание жить.

— Ты сказал, что социум — вещь просчитываемая. Когда ребенок сует палец в розетку — это тоже его встреча с социумом, толкает его к этой встрече любопытство. Но может ли ребенок просчитать «ответ» розетки?

— Да, взаимоотношения с социумом у всех разные. Розетка, как черная дыра, это то непонятное, что наваливается на нас, тем самым предлагая узнать нечто большее о мире. Вопрос в том, как устроена психика человека, оказавшегося рядом с неизвестным. Моя психика дала мне возможность в любых условиях — даже в тех, которые другим показались бы адской несвободой, — без проблем двигаться дальше. Я, как правило, не сую палец в розетку, а откручиваю ее и, осторожно перебирая провода, соображаю, как эта штуковина устроена. А потом я продвигаюсь вперед?

— Иначе говоря, ты пролезешь сквозь любую розетку без ущерба для здоровья?

— Думаю, что в большинстве случаев я смогу создать условия для безопасного продвижения по опасному пути.

— Суммируем: ты лишен страха несвободы, коммуникабелен, талантлив и способен проникнуть туда, куда другим путь закрыт. Почему ты до сих пор актер, а не президент? Если ты супермен, ты должен быть способен на большее?

— Потому что актер для меня — на сегодняшний день — и есть «большее». Всегда нужно уметь определить, что тебе на данный момент интересно. Я бы сказал так: добиваться большего — это не значит идти по пути завоевания каких-то чужих территорий. Все территории, которые мне хочется завоевывать, лежат внутри меня самого. Я не могу сказать, что Голливуд для меня нечто большее. Хотя, признаюсь, испытываю дефицит в предложениях определенного уровня для реализации себя в актерской профессии. Но уверен, что Голливуд в данном случае — не панацея.

— Максим, ну не лукавь, ты же амбициозен. Неужели не устал от довольно узких возможностей актерской профессии?

— Ты меня не слышишь. Я, как мне кажется, добиваюсь всего, к чему стремлюсь. Но я не хочу быть президентом. Идти во власть означает кардинально поменять психологически-компромиссный режим существования. Я пока не нахожу внутри себя интереса к такому повороту. Что касается актерской усталости. Наверное, она существует, и, очевидно, мне придется испытать ее тоже, когда закончится период моего любопытства к себе самому. Как только я перестану быть интересным себе — я перестану быть интересным и всем остальным. Причем узко становится там, где скучно. А скучно может быть и внутри себя самого.

— Ты много лет работаешь на театральной сцене только с одним режиссером — с Владимиром Мирзоевым?

— (Перебивает.) Да? ну и что? Я много раз говорил, что мне нравится быть верным.

— Позволь тебе не поверить?

— А напрасно. Ведь в этой верности особенный интерес? В молодые годы мне было интересно быть неверным.

— Ты играешь у Мирзоева и одновременно снимаешься у Никиты Михалкова. Мирзоев-либерал, западник, в эстетике — жесткий формалист. Часто в его спектаклях звучат антипутинские нотки. А Михалков — патриот, антилиберал, друг Путина. В эстетике очень гармонично соотносит красивую визуальную картинку с психологическим рисунком. Как тебе удается так легко существовать в двух диаметрально противоположных идеологических и эстетических пространствах?

— Мне важен культурный контекст, важно, чтобы человек, с которым я работаю, был настоящим Художником. Я не склонен замыкаться на каком-то одном языке. Меня завораживает язык Мирзоева, но я готов учить новый. Что же касается Никиты Сергеевича — это вообще отдельный разговор. Большая часть публичных статей о нем? да и закулисных разговоров покрыто тиной зависти. Так всегда бывает, когда Талант одного человека — это талант с большой буквы, а способности других — это способности с буквы маленькой, скажем так. Я редко встречал режиссеров, которые работают с такой степенью самоотдачи, как Михалков. Понимаешь, он в прямом смысле слова страдает за каждую мелочь, рожденную в процессе съемок. В итоге создается совершенно уникальная творческая атмосфера, особый язык, который затягивает и возвышает тебя как профессионала, как личность. Ты приближаешься к тайне ремесла, к той черной дыре, которую дано познать избранным.

— Ты избранный?

— Не уверен. Но Михалков — бесспорно из числа избранных.

— Враги Михалкова тебя «съедят»?

— Мне все равно, кто и что видит в человеке, кто и что о нем говорит. Мне важно, что я в нем вижу. Мне не важно, какие силы могли воспользоваться цитатами Ницше для продвижения своих целей. Мне важно, что я ощущаю Ницше как трагического и одновременно романтического философа. Мне крайне важно, что такой человек жил на земле, и потому мне дано прикоснуться к тайнам его языка, мысли? Художника трудно анализировать. Но легко судить.

— Большинство одаренных людей считают себя одинокими, несмотря на жен, мужей, детей и друзей.

— Что касается вопроса об одиночестве, это банальный стереотипный подход к художнику. Большой художник тем и отличается от заурядности, что он все больше и больше с годами не знает, что же с ним происходит и что происходит с окружающим миром. Незнание и все увеличивающийся круг соприкосновения с незнанием, наверное, и определяют степень его одиночества. Думаю, не стоит говорить в данном случае об одиночестве со знаком минус. Это тоже стереотип. Грустная интонация при произношении слова «одиночество» — всего лишь интонация, не более. Но если говорить об одиночестве как о сильном интровертном погружении, то это чувство можно сравнить с великим счастьем, хотя и нелегким. Но именно от того, что дается тяжело, ты и получаешь настоящее удовольствие.

— Ты ни разу публично не сказал о своем одиночестве. Не хочешь выглядеть слабым?

— Интервью — это не история личности. Это рассуждение. Да и любое публичное высказывание тоже не исповедь, а всего лишь мысли вслух. Как правило, важно настроение спрашивающего? Это настроение всегда стимулирует фантазию работать в определенном направлении. Тебе я даю одни ответы, придет другой человек — даже если вопросы будут те же, что у тебя, но настроение у него будет другое, интонация беседы изменится, и мои ответы тоже. Я, например, не смог бы разговаривать с машиной.

— А вот Гарри Каспаров общался с машиной на самом высоком интеллектуальном уровне.

— Это, конечно, интересное развлечение, но я уверен: куда интереснее играть с человеком.

— С кем бы ты предпочел играть в семейную жизнь: с конфликтной и истеричной женщиной или с таким же склонным к компромиссам и уравновешенным человеком, как ты?

— Вообще-то я уже предпочел и теперь могу сказать, что, если я не буду конфликтовать с человеком, мне будет с ним скучно жить! Конфликт, разность — вот что дает источник вдохновения для дальнейшего существования с любимой? Скучно жить с тем, кого знаешь как свои пять пальцев! Я нуждаюсь в тех, кто похож и непохож на меня! Одеяло комфорта нас все больше и больше окутывает. Не нужно поддаваться. Это убивает интуицию, изничтожает чувство времени, без которого творчество теряет актуальность? Хотя человек склонен стремиться к комфорту — так легче жить. Но чем легче жить, тем неинтереснее. Я не призываю голодать и нищенствовать. Я призываю духовно трудиться и не бояться зигзагов судьбы. Духовная пища должна иметь возможность и право быть главенствующей.

— Боже, сколько пафоса!

— Я же сказал — в общении всегда важно настроение спрашивающего.

— Надо же, никогда не угадаешь, что именно питает фантазию художника?

— Думаю, ты права. Истины в этом вопросе добиться нельзя. Все это интимный процесс.

— Скажи, ты бы пошел в Кремль получать медальку за ударный духовный труд?

— (Смеется.) Я два раза ходил в Кремль. Не скрою — приятно. Есть во всем этом обряде что-то детское. Это как погружение в ванну с шампанским. Главное, в этой ванне не выехать на улицу!