В театральной среде этот мягкий, интеллигентный, открытый человек всегда слыл маргиналом. Стремление существовать в искусстве именно так у Максима СУХАНОВА особенно обострилось после встречи с не менее «странным » театральным человеком — режиссером Владимиром Мирзоевым, которого актер считает «виновником » всех своих успехов. В кино Суханов снимается нечасто, но его роли всегда становятся событиями. Достаточно вспомнить бандита из «Страны глухих», Сталина в многосерийном фильме Андрея Эшпая по трилогии Анатолия Рыбакова или две роли в телефильме «Театральный роман» — Бомбардова и Ивана Васильевича.

Казанова и Яша слон: два в одном

Недавно в творческом содружестве Мирзоев-Суханов наступил новый этап. В начале марта в прокат вышел фильм Владимира Мирзоева «Знаки любви», в котором актер и режиссер впервые встретились на съемочной площадке. Сюжет фильма довольно забавен: в ходе «производственного совещания» трех московских колдунов принимается решение вселить дух Джакомо Казановы в тело бандита Яши Слона. И того и другого сыграл Максим Суханов.

— Вы всегда очень тщательно отбираете творческие проекты, и в результате такой подход приносит плоды: вы практически всегда попадаете «в десятку» Так было и на этот раз?

— При всей моей разборчивости я далеко не всегда попадаю «в десятку» или даже «в девятку». Как бы я ни старался перестраховаться от неудачи при выборе материала, это получается далеко не всегда Что касается фильма «Знаки любви» то мне очень хотелось в нем сняться. Мы с Мирзоевым вынашивали этот проект шесть лет, искали на него деньги. И то, что этот фильм хотел снять именно Мирзоев, — для меня причина участия в нем.

— Что вас привлекло в этом проекте, кроме Мирзоева?

— Привлекло то, что там две роли: одна — яркая комедийная, гротескная, вторая — лирическая и полярно пастельная по отношению к первой. Мне показалось очень интересным сыграть их. Кроме того, нравилось участвовать в той сказочной ситуации, которая там развивается.

— Простите за банальный вопрос: стали ли персонажи «Знаков любви» — бандит и Казанова — каким-то новым этапом в познании искусства и себя в нем?

— Я ведь очень мало снимаюсь. По этому такую роль (вернее, две роли) расцениваю как большой подарок судьбы. Я не избалован большими ролями в кино. Мало того, у меня небольшой опыт больших ролей. А в кино опыт — не последняя вещь. Поэтому я надеюсь, что это какой-то этап… С другой стороны, если следующая моя большая роль в кино со стоится лет этак через пять, то я рискую остаться в аутсайдерах.

— Чувствуете ли вы разницу в методике работы в театре и кино?

— В кино несколько иная «плотность» Там все должно происходить гораздо быстрее. И сосредоточение там другое, нежели в театре. В театре времени больше, и поэтому есть возможность не гнать. Медленно подходить к реализации персонажа (то, что я люблю в театре) в кино не возможно. Все производство настроено на то, чтобы все сделать как можно быстрее и сэкономить средства. Но все же принципиальной разницы не вижу. В театре между вами и Мирзоевым имеет место абсолютное взаимопонимание.

— Можно ли сказать, что в работе над фильмом традиция не была нарушена?

— Ну можно сказать и так. Не было никакой недоговоренности или какого-то явного непонимания. Да и его не могло быть. Потому что механизмы похожи.

— Некоторое время назад мне удалось поработать с Мирзоевым на съемочной площадке, и я с удивлением обнаружил, что он в работе бывает резок и даже жесток…

— Я думаю, что это у него происходит тогда, когда есть какие-то факторы, мешающие процессу, от которых он не может абстрагироваться или игнорировать их. Наверное, на нем отражалось то, что поджимали и время, и деньги. Но на мне это в отрицательном смысле никак не сказывалось.

Продюсер или режиссер: чья возьмет?

Многие знают, что Максим Суханов ко всему прочему еще и удачливый бизнесмен. Но он в последнее время диверсифицирует свою предпринимательскую деятельность, все больше связывая ее с искусством. И его ипостаси актера, продюсера, бизнесмена, судя по всему, не вступают в противоречие друг с другом, вместе со своим другом Александром Самойленко он лет пять назад занялся кинопродюсированием и уже изрядно преуспел в этом нелегком занятии. Сначала они спродюсировали картину «Дни ангела» Потом сделали вторую «Посылка с Марса» и теперь думают продолжить работу. Кстати, за «Посылку с Марса» получили Гран-при за лучший видеофильм в Новгороде.  

— Поскольку вы заговорили о времени и деньгах, не могу не обратиться к другой вашей «ипостаси» — продюсера. Не мешает ли на съемках артисту Суханову продюсер Суханов?

— На съемках стараюсь об этом, не думать. Если я в данном проекте занят как актер, то не волнуюсь по поводу того, что надо где-то что-то сэкономить.

— В последнее время приходится часто слышать о противоречиях между режиссерами и продюсерами. Как вы думаете, действительно ли они существуют?

— Ну, наверное, существуют. Но тут все зависит от личностей режиссера и продюсера. Ведь продюсер должен рассчитать все производство таким образом, чтобы оно было наиболее экономичным. И в то же время продукт должен получиться таким, адресность которого была заявлена «на берегу» То есть обязательно должны быть затрачены средства на production и postproduction и, конечно же, на рекламу, если мы говорим о картине, которая выходит в кинотеатрах. Борьба будет всегда, но она оправданна, когда и продюсер, и режиссер имеют своей целью качество в конце пути. Другое дело, когда у одного и другого эти концы пути совершенно разные.

— Не возникали ли у вас как у продюсера споры с режиссерами, снимавшими ваши фильмы?

— Возникали, но они были, скорее, рабочие, творческие.

— Можете ли вы понять продюсеров, закрывающих картину? Например, тех, кто закрыл фильм «Котлован» который начал снимать Мирзоев и в котором вы играли одну из ролей?

— Именно этих продюсеров понять невозможно. Потому что их задача состояла не в том, чтобы выпустить картину, а как можно быстрее ее за пустить, получив деньги от Госкино. После этого деньги растворились не известно где. Думаю, что продюсеры «Котлована» не думали ни о творчестве, ни о качестве, ни о результате.

Будет музыка?..

Максим Суханов — человек несуетный. Он никогда не старался объять необъятное, хотя занимается в жизни многими вещами. В том числе и музыкой. У интервьюера хранится программка 20-летней давности музыкально-драматического спектакля «Саломея», в котором Максим играл и пел партию Ирода. До сих пор помню его странного и страшного извивающегося персонажа, наводившего жуть и своим видом, и пронзающим все твое существо голосом. Тот, кто видел спектакли «Сираноде Бержерак» в Театре им. Евг Вахтангова или «Хлестаков» в Драматическом театре им. К. С. Станиславского, после игры Максима на фортепиано мог сделать вывод об уровне Суханове-музыканта. Но со времен Ирода вплоть до сегодняшнего дня, то есть до мольеровского «Дон Жуана» в театре им. Евг. Вахтангова, «вокально-инструментальные» способности Максима практически не были восстребованы на сцене. Но недавно любители творчества Максима Суханова были приятно удивлены его появлением в одной из ночных телепрограмм. Там он пел блюзы. И так пел, что театралы и музыканты до сих пор говорят об этом с восторгом.  

— Максим, вы как-то говорили, что в своих ролях всегда пытались учесть восприятие рок-музыки, а в свое время даже руководили рок-ансамблем?

— Ну это громко сказано. Была рок-группа. Нам всем хотелось играть. Занимались в основном западной музыкой, советскую музыку мы не слушали. Английские тексты мы не понимали, но нам нравилось произношение. Мы «поигрывали».

— Недавно в одной из телевизионных программ вы пели блюзы. Чем вас так заинтересовал этот жанр?

— Всю жизнь я любил блюзы, и, когда у меня была группа, я их пел. Я эту музыку как мне кажется, чувствую, нахожусь в ней (в отличие от русской песни) как рыба в воде.

— Блюзы вызывают в вас какое-то особое душевное состояние?

— Мне кажется, что они идут в ногу со временем. И ритмами, и расстановкой. и той территорией, которую занимают в мировой культурной жизни. И в драматическом искусстве без них тоже невозможно обойтись. Потому что во многом энергия драматического артиста — блюзовая.

— В тех блюзах, что вы пели в телепрограмме, текстовая часть была довольно незатейливая. Эта проблема вас не волнует?

— В блюзах особенно в англоязычных, язык настолько сильно переплетается с мелодикой, что создается правильный энергетический импульс. На его волне ты пытаешься добиться какого-то дополнительного смысла. Это своего рода катарсис. .. И такое состояние может не предполагать какую-то очень хорошую литературу в текстах. В качестве примера можно привести известные джазовые композиции, которые могут быть распеты исполнителем на «уа-уа-уа», при этом — с очень хорошим аккомпанементом. Там ведь никто не говорит о тексте, но при этом, безусловно, рождается энергетическое ядро. То, о чем мы говорим, подстать этому. Хотя литературная часть музыкальных программ, которые мы слышим, например, в исполнении Тома Уэйтса, достаточно глубокая.

— Не кажется ли вам странным, что со времени Ирода ваши вокальные способности не были востребованы на сцене?

— Странным мне это не кажется, потому что в этом случае я выступил в роли «лежачего камня», под который, как известно, вода не течет, Наверное, надо было самому каким-то образом привлекать к этому внимание. А я ждал приглашений, которых не последовало. Кроме одного: Мирзоев в «Дон Жуане» предложил соединить драматический спектакль с блюзовой группой и спеть две песни. Вполне возможно, что это выльется во что-то в дальнейшем, но подходить к этому нахрапом я не хочу. Если уж делать, то надо действовать серьезно: готовить англоязычную программу, потом выступать с ней или записывать на какие-то носители.

— Не было ли у вас желания вспомнить юность и создать свой музыкальный коллектив?

—Желание-то, может быть, и было. Но, наверное, не настолько сильное… Так же, как и все мои занятия сочинительством музыки: когда у кого-то была в этом потребность, я начинал работать. Конечно, я бы хотел растянуть сутки, чтобы на все хватало времени. Но это невозможно.

— Кстати, о сочинительстве. Ваша маленькая опера в «Амфитрионе» блестящие пассажи в «Хлестакове» музыка в «Сирано» и «Дон Жуане» свидетельствуют о ваших композиторских задатках. Легко ли вам пишется?

— Если есть настроение. Музыкой надо заниматься в том же объеме, в каком ты занимаешься театром. А может быть, и больше. У меня сейчас такой возможности нет. Несмотря на то что я что-то написал, и, может быть, даже приятное слуху, я все же дилетант Это не совсем то, чем я хотел бы заниматься.

— Вы хотели быть профессиональным певцом?

— Пожалуй. Но интересовался я очень многим. Мне нравится, например, лечить людей и животных. Нравится определять, чем они болеют то есть диагностировать. Может быть, не всегда правильно. Чутье у меня есть. Наверное, я мог бы лечить… Люблю, например, смешивать разные травы. Наверное, мог бы стать певцом или поющим врачом.

Мы — артисты, наше место в буфете

Видимо, руководствуясь крылатым изречением героя пьесы А. Н. Островского, Максим назначил нашу встречу в актерском буфете Театра им, Евг. Вахтангова. Поэтому естественно возник вопрос о его взаимоотношениях со»вторым домом», куда он пришел со студенческой скамьи Щукинского училища и где работает по сей день.

— Максим, в афише театра всего три спектакля с вашим участием. Не маловато?

— Здесь у меня три названия, а в среднем я играю шесть спектаклей. Плюс — раз в месяц — в антрепризе «Коллекцию Пинтера» и два спектакля в Театре им. К. С. Станиславского. Не могу сказать, что это мало. Хотя и не много. Нормально. Баланс правильный.

— Многие считают, что ваш с Мирзоевым союз — это «театр в театре». Не вызывает ли это недовольства и противоречий внутри «дома»?

— Наверное, можно сказать, что это — театр в театре. Но, с другой стороны, тот мир, который создает талантливый человек на сценической площадке, на любой территории будет именно таким. Театр — это прежде всего экспериментальная площадка. Театр может двигаться в традициях столетней или пятидесятилетней давности, окунаться в прошлое, но это не будет являться искусством. Искусство — это эксперимент.

— Но в основном ведь происходит как раз наоборот так называемые творческие люди живут прошлым и почивают на прежних лаврах.

— Это зависит от их одаренности и от усталости. И от того, насколько процент талантливых людей больше или меньше среднеарифметического. Если этот процент будет очень сильно повышаться, то мы будем иметь, по меньшей мере, эпосу Возрождения. Но такие эпохи, как мы знаем, возникают не часто. Пока мы в основном движемся в среднеарифметическом, стереотипном ощущении мира и пространства.

— Не скучно ли творческому человеку Максиму Суханову в «среднеарифметическом» пространстве вахтанговского театра?

— Нет Театр всегда относился ко мне с уважением, не помню, чтобы кто-нибудь «наступал мне на хвост» и не давал бы что-то делать. И я свои обязательства тоже выполняю. Да, я работаю с Мирзоевым уже долгое время, но это не значит, что я не могу работать с другими. Вполне возможно, что это состоится в будущем. Наш театр — не закрытая система, он. как и все, находится в поиске новых форм работы. Переходный период в российском театре, который начался в 1985 году, не может быстро закончиться.

— Сейчас создается немало театров, которые, по большому счету, не имеют права так называться. Не было ли желания создать театр «Мирзоева — Суханова»?

— Были какие-то разговоры, были даже попытки связаться с какими-то площадками. Но до реализации дело не дошло. Это не дешевая программа в наше время. Кроме того, Мирзоев всерьез увлекся кино, ему там интересно экспериментировать…

— Это происходит не в ущерб театру?

— Нет. Он — работоголик, и думаю, что кино — это этап его развития как художника.

— Вспомню вашу последнюю работу — «Дон Жуана». Мне показалось, что и критика, и зрители восприняли его более осторожно, чем прежние мирзоевские спектакли.

— Для меня очевидно, что каждая работа не может быть прорывом, этапом. При возникновении нового спектакля, новой роли ты всегда ставишь перед собой какие-то задачи. Они могут быть, так сказать, «кухонными» то есть задачами внутреннего порядка, связанными с освоением каких-то «микровершин» для создания еще чего-то. Поэтому это живой и правильный процесс. И вообще: было бы подозрительно, если бы каждая работа принималась с восторгом.

— В недавнем интервью Мирзоев сказал, что Суханов для него остается загадочным актером.

— Мне приятно это слышать. Это значит, что тот час. когда мы перестанем работать вместе, еще далек. Потому что для меня Мирзоев — режиссер, который мною непознаваем. И конечно, он для меня, по большому счету, игрок. С очень странным вторым, третьим и даже четвертым планом. Он — фигура очень непростая…

— Среди ваших персонажей, сыгранных в театре, не было Гамлета. Не было желания инициировать процесс создания этого спектакля?

— Я уже не раз говорил, что у меня нет мечтаний по поводу ролей. Я жду предложений от режиссеров и мотивировок, почему они желают, чтобы ту или иную роль сделал именно я. Это гораздо ценнее, чем какой угодно восхитительный драматургический материал. Мне нужно видеть живого собеседника и его желание «применить» меня в своем пространстве, а не мое эгоистическое желание кого-то сыграть у любого режиссера. Это не правильно. В театре всегда есть иерархия, и режиссер в ней стоит на высшей ступени.

— С драматургией — понятно. Теперь вопрос о форме Не было ли желания сыграть моноспектакль?

— Была идея. Но мы ее не осуществили. Для моноспектакля нужны очень серьезные силы. И материал должен быть удивительный И вообще способы работы над моноспектаклем другие, чем в работе с компанией. Может быть, нас это еще ждет.

— В заключение немного о личном. Принято считать, что актеры обычно ведут богемный образ жизни: встают поздно, потом долго и вальяжно собираются на репетицию или спектакль. Вы же начинаете свой день в восемь и В два часа ночи еще отвечаете на звонки. Вы — уникум?

— Я думаю, что все зависит от индивидуальных качеств каждого человека. И от потребностей. Для кого-то начинать рабочий день рано и заканчивать поздно —неестественно, а для меня — нормально. Мне хватает пяти часов сна. Иногда я тоже от этого устаю и ухитряюсь сменить ритмы, например, поспать днем пятнадцать минут Но усталости в целом я пока не чувствую. Здесь самое главное — чтобы физическое здоровье и образ мыслей были в норме.