Трудно писать о тех, кого любишь. Как подобрать слова, которые, рефлексируя, соскальзывают? Помню, как мы еще детьми бегали в кино и, замерев, смотрели, смотрели на него — всегда красивого, благородного и обязательно доброго. Смотрели и повзрослев. И вот, уже будучи вовсе не юной особой, я оказалась рядом с ним. Так рядом, что можно было и за рукав пиджака подергать. И подергала. Забавно говорить слова кумиру, когда он слушает. И как просто он откликнулся, развернув улыбчивую душу, — и уже мы знакомы много лет.

На мягком диване у лампы в разговорах о внуках, которые страшно радуют, о Щелыкове, где отдыхает, о собаке, которую обожает; течет время, его время?

— Каждый из нас понимает, живет ли он в свое время или не в свое. Я-то знаю точно, что попал не в свое. Должен был жить во второй половине XIX века. И я все время играл не тех, кого мне нужно было играть. Но попадания случались.

— Когда вы точно попали?

— Абсолютно точное, стопроцентное попадание — Стива Облонский в «Анне Карениной». В чеховских спектаклях — «Насмешливое мое счастье» и «Пьеса без названия».

— Вас же, Юрий Васильевич, народ знает и любит по ролям в картинах «Иван Васильевич меняет профессию» и «Ирония судьбы, или С легким паром».

— Это уже позже. И очень приятно, что знает совсем юное поколение. Бывало, в булочной подойдет какой-нибудь малыш и лепечет: «Иван Васильевич, можно у вас взять автограф?». (Смеется.) И с Ипполитом такая же история. Но узнавать начали после фильма «Идиот». Идешь по улице — люди оборачиваются, хихикают и говорят друг другу: «Вон, смотри, идиот пошел».

— Когда поняли, что вы — известный, знаменитый актер?

— А я до сих пор не понял. Это, вероятно, называется по-другому — принятие, когда актера принимают везде и во всех проявлениях — на улице, в магазине, а не только в кино.

— Кто из актеров, блистательных, на ваш взгляд, не был принят людьми?

— Большую славу приносит все-таки кинематограф, и тут надо четко разделить кино и театр. Я знаю очень многих в Малом, во МХАТе, которые никогда не снимались. Им мешал театр. Театральные интонации, театральная фальшь в хорошем смысле, театральность, будем так называть, в кинематографе не проходит, и надо уметь приспосабливаться, но не каждый может это. У нас много театральных актеров, принимаемых публикой, прославленных и знаменитых, но они театральные актеры.

— Есть мнение, что актер должен быть серым, чтобы на лице его можно было что угодно нарисовать или из него вылепить.

— Мы беседовали об этом с Олегом Ефремовым, с которым не были близкими друзьями, но часто встречались и за столом, и просто так. Он сказал мне: «Вообще в принципе я не люблю сниматься — это очень утомительно, но знаешь, почему иногда люблю? Потому что тогда я не режиссер и не главный режиссер — я актер. Я ваша глина. И лепите из меня что угодно! Пожалуйста». И он никогда ничего не диктовал. И когда работал актером — никогда не работал режиссером, а был той самой глиной, из которой лепили, что хотели, если были способны. Но индивидуальность и личность были. И была фактура, и было обаяние. И как только он появлялся на экране, от него оторвать глаз было нельзя. И не помню я, кто бы еще излучал такое обаяние, чтобы были такая органика и такое всеобщее приятие, которое испытывали зрители и театра, и кино.

— Какие кнопки должны быть в организме человека, чтобы быть актером?

— Такие кнопочки есть, и надо их самому человеку обнаружить и в нужное время нажимать.

— И в каком месте они расположены?

— Тайна сия велика есть. В Школе-студии МХАТ была такая традиция — приглашать известных актеров для беседы со студентами. Я и сам ходил. Однажды позвали Михаила Михайловича Тарханова. И один из студентов спросил: «Вот говорят: актерские штампы, а сколько их как минимум? По-моему, не меньше двадцати». Тарханов смеялся: «А по-моему — 400, и у меня 450».

— А у вас сколько?

— Я не считал, но столько же. Из них я выбираю абсолютно интуитивно. (Смеется.)

— Вы работаете только с помощью интуиции?

— Наконец-то сказано слово. Это мое главное место и та кнопочка, на которую я нажимаю всегда.

— И не было случая, чтобы она сфальшивила?

— Не было случая, чтобы меня обманула моя интуиция, без которой я творчество себе не мыслю.

— Как же вы обманывали режиссеров, которые говорили вам делать одно, а интуиция подсказывала совершенно другое?

— Очень просто. Я никогда не спорил. Если режиссер мне делал замечание, я говорил: хорошо, понял вас, постараюсь. И делал по-своему. И если режиссер не был дураком — а таких мне почти не попадалось (за исключением одного), — он все понимал и говорил: стоп, вот так, Юрий Васильевич, спасибо.

— А как вы эту интуитивную кнопочку в себе обнаружили?

— Чисто интуитивно. Вообще интуиция обнаруживается только с практикой и после большого количества сыгранных ролей. Со мной это произошло после первой удачи, когда я сыграл Трилецкого в «Пьесе без названия» Чехова. Я ощутил все очень весомо и зримо прямо на сцене. И впервые почувствовал, какую власть имеет актер над зрителем. Это чудное ощущение, когда чувствуешь, что ты владеешь залом. Как никогда в этом спектакле я это почувствовал — вдруг! И мурашки побежали по спине, и дыхание зала замерло. Должен сказать, что это наслаждение — редчайшее. Но потом уже это было много-много-много раз.

— Это зависит от зала или от актера?

— Смотря в каком настроении прихожу я, какой зал, ведь публика бывает настолько непредсказуема. Реакции добиться всегда можно, но я считаю — не максимальными усилиями. Я редко делаю больше обычного, спокойно продолжаю делать дело и дожидаюсь нужной реакции, потому что знаю, что она будет. Пусть даже с небольшим опозданием.

— Юрий Васильевич, часто ли вы приходите в театр в плохом настроении и что на него влияет?

— Предположим, я повздорил с супругой. На меня всегда это действует. Я не люблю ссориться с людьми, особенно с близкими. И тогда я прихожу злобный и противный, вспоминая нелицеприятный разговор — с чего вдруг наговорили гадостей друг другу да еще и перед самым спектаклем? И вот остаются полторы-две минуты, и я иду на сцену — и все напрочь улетучивается, все плохое настроение. Я сразу в том настроении, которое мне необходимо для этой роли, для этого спектакля.

— Юрий Васильевич, а вы вообще работать любите?

— Как тебе сказать?

— По-честному.

— Если по-честному, то не очень. Я страшно не люблю так называемый застольный период, когда идет читка по ролям, долгий-долгий разбор по репликам, по фразам. Мне становится невыразимо скучно, потому что я уже давно понял, как надо играть, потому что интуиция, та самая кнопочка нажалась и мне подсказала верную тональность и интонацию. Мне дальше сидеть за столом не надо, я уже все понял, как надо делать и что. Теперь мне прямая дорога на сцену. Я хочу на сцену. Хочу действовать, хочу быть, хочу там присутствовать, уже там. Этот новый человек во мне родился.

— Ваш статус, наверное, позволяет вам прогуливать «застольный период»?

— Я знаю, что партнеры без моего присутствия скучают.

— Сейчас вы много работаете?

— Два спектакля в месяц: «Без вины виноватые» и вот новая «Чайка».

— А чем вы зарабатываете, как живете?

— Халтурю. Играю спектакль, который называется «Весельчаки». Он был у нас в репертуаре. И вдруг на какой-то встрече кто-то из гостей вспомнил о нем и предложил приехать в Донецк (или Новосибирск). И началось! Мы объездили уже всю страну.

— Какие места вам больше понравились?

— Зимой были в Екатеринбурге. Мы жили за городом, в небольших домиках. На дворе морозец — градусов 15. На балконе — воздух офигительный. В номере тепло. Самовар. Поужинали, пошли гулять. Мамочки родные! Какая красота!

— А сколько получает такой артист, как вы?

— Точно не знаю, жена получает — и пенсию, и зарплату. Пенсия вроде бы около четырех тысяч.

— Не знаете, потому что в деньгах не нуждаетесь?

— Очень даже нуждаюсь! Я во все годы много ездил и зарабатывал, но раньше и потребности были другие.

— Юрий Васильевич, а давно ли вы живете в этом славном старом доме на Старом Арбате?

— Мы приехали сюда в мае 1980 года. А до этого комфорта мы с супругой снимали маленькую квартиру на Садовом кольце. Жили бескомфортно. Спали на кривом диване. Представляете — мужчина и женщина, причем в очень любовных отношениях, спали на канапе, почти что на козетке! И ничего — спали, пока не купили однокомнатную квартиру и собственный диван. Потом над нами руководство театра сжалилось и дало трехкомнатную квартиру на Новом Арбате. А уже потом мы переехали сюда, но это отдельная история.

— А расскажете?

— Эту квартиру очень не хотели давать, и я обивал всякие пороги. Каждый день ходил в райисполком, как на работу, пока не поинтересовались, состою ли я в партии. Ответил, что нет и никогда не был, чем и горжусь. «Так зачем же вы ходите? — сказали мне.

— Если бы вы были в партии, вопрос был бы решен в течение одного дня». Тогда я, по сути очень мягкий человек, решил пойти к министру культуры Демичеву. Я позвонил к нему в приемную и попросил передать, что прошу аудиенции у Петра Ниловича. Вечером того же дня меня вызвали в министерство. Министр встретил очень любезно и спросил, что меня волнует. Я рассказал всю историю про обиваемые месяцами пороги, сообщил, что семья моя выросла и хотелось бы четырехкомнатную квартиру недалеко от театра. Он сказал (видимо, вспомнив некоторые мои роли), что предложил бы мне особняк. Я был с ним в этом согласен. В результате с помощью референта составил заявление и уехал около девяти вечера. На следующее утро в десять раздался звонок — и мне предложили приехать за ордером.

— Ну была же прелесть в советской власти, Юрий Васильевич, а вы еще в партию не хотели! Хотя особняк так и не дали, но ведь квартира получилась красивая. Скажите, а вы здесь сами все делали, создавая уют?

— Это все сделала жена — она и с гвоздями умеет обращаться. Но в те годы я еще тоже кое-что умел. Однажды я сам (!) заказал кирпич и сам (!) кирпичик к кирпичику заложил и зацементировал (пока все были на работе) одну из дверей у нас в квартире. В результате у меня получился отдельный кабинет.

— Признайтесь, а всенародная слава помогала вам в свое время доставать дефицит?

— Иногда. Перед гастролями за границу я ходил в «Новоарбатский», спускался в подвалы, к начальству. Мне было стыдно, но я просил, и мне давали икру, копченую колбасу, чай, кофе — многое из того, чего не было в продаже. Такое случилось дважды, и после никогда больше не ходил. Не мог.

— Юрий Васильевич, а умеете ли вы готовить еду?

— Пожалуйста! Яичницу — раз. Макароны — два. Пельмени (готовые из пачки) — три. Сосиски — само собой. Картошку жареную по своему рецепту — никому не доверяю жарку и резку. Мясо — тоже есть свой рецепт. И обязательно жареный лучок отдельно — с бифштексом замечательно!

— А какие должны быть закуски на столе по вашему вкусу?

— Заливное…

— «Эта ваша заливная рыба»?

— (Смеется.) Рыба, мясо, язык. И любые салатики. Закусочек всяких — понемножечку.

— А запивать чем такую благодать?

— Я раньше увлекался коньячком. А теперь запиваю водочкой. А закусываю водочку грибочками, которые делаю сам по своему рецепту.

— И собираете сами?

— А как же! В Щелыкове, куда езжу каждое лето. Так и готовлюсь к долгой зиме и измождающей работе.