Еще в середине 90-х прошлого уже века зрители Киева, Москвы и других столиц мира были зачарованны магией лермонтовского «Маскарада», поставленного Римасом Туминасом в родном театра Вильнюса. Его стали приглашать в другие театры, а он спокойно выпускал дома премьеру за премьерой, которые тут же становились театральными бестселлерами. Первой в Москву, в «Современник» его «завлекла» Галина Волчек. Туминас поставил «Играем Шиллера», спектакль, который уже много лет идет с аншлагами во всех концах света. А потом, по завету Михаила Ульянова, его приглашают главным режиссером в обезглавленный театр им. Евгения Вахтангова. Театр бурлит, старшее поколение отстаивает «устои», а Римас невозмутимо работает, каждые несколько месяцев радуя благодарных, потянувшихся к театру зрителей, новыми работами. Его основной интерес — классика.

Вот и сейчас театр привез в наш город свою прошлогоднюю премьеру — спектакль «Дядя Ваня» по пьесе А. Чехова. В прочтении классических текстов режиссер обладает необыкновенным чутьем — и они актуальны и современны. Внятная, но легкая сценография постоянного соратника Туминаса Адомаса Яцовскиса созвучна режиссерскому решению. Она активно помогает органичному существованию в «чеховском флере» звездному актерскому составу — Сергею Маковецкому, Людмиле Максаковой, Владимиру Симонову, Владимиру Вдовиченкову и др. К счастью, я видела «Дядю Ваню» на московском прогоне, поэтому, запустив спектакль в Киеве, Римас Туминас нашел время для интервью.

— Римас, я видела почти все ваши спектакли — и в Литве, и в Москве. Мне очень интересно все, что вы делаете. Когда-то, будучи приглашенным режиссером в театре «Современник», ставили «Играем Шиллера», в интервью вы сказали тогда мне, что чувствуете себя в Москве транзитным пассажиром. Сегодня вы — главный режиссер Вахтанговского театра, театра с большими традициями — достаточно сложного, очень «московского» организма. Ощущение транзитного пассажира ушло?

— Нет, я не перестал себя чувствовать таковым. И Слава Богу! Нужен какой-то тренинг, особые этюды над собой, чтобы не сойти с поезда. Или не остановить поезд. Есть две возможности — можно выйти, сходить где-то в буфет, забыть и не вернуться, а вторая — есть власть остановить поезд. Обладая властью, очень важно не поддаться искушению сделать это. Надо оставаться пассажиром.

— Но пассажир, не приказывая машинисту, может и стоп-кран дернуть?

— Наверное, эта беда и грозит нам. В будущем году у театра — 90-летие, — вот здесь может пойти в ход все, даже стоп-кран. И все-таки образ поезда для меня — это движение. Главное — быть в движении. Пересекая, может быть, какие-то временные полосы, оставаясь при этом верными классике. Говорю сейчас не об интерпретации, трактовке, решении сцен и т.д., не приемлю этих понятий — это школа, которую каждый человек, становясь профессионалом, перерастает. В этом поезде, в этом движении, в этой классике надо искать человека. Со своей историей, со своей судьбой, партнера, тоже находящегося в движении. Навстречу — время, события. По сути, простите за банальность, все люди — пассажиры. При постановке пьес не ищу характеры, отбрасываю такое понятие. Ведь за характером актеру так просто спрятаться. Он очень хорошо понимает, что хочет от него режиссер в этом случае, и выдает давно заезженные наработки. Это не зависит от него, они сами просятся наружу, дьявольски искушают — используй меня! Мы часто утешаем себя — мол, понял я природу конфликта. Да какую же новую природу конфликта ты можешь найти! Это домашние радости, но надо быть объективным и самокритичным, чтобы понять — нет ее, новой природы. Это не значит, что конфликта как такового не существует. Мы приходим на эту землю уже в конфликте, и покидаем ее с ним. Мы не творцы конфликта, мы его носители, носим в себе его бациллу.

— Хотите сказать, что мы так сложно живем из-за того, что заражены?

— Да, даже в бытовом плане. Ты просыпаешься утром — конфликт с будильником, с тем, что встать надо, затем конфликт с зубной щеткой, с убежавшим кофе и т.д. Это из детства еще идет, там закладывается. И так это все остро тогда!

— И «жизнь — вокзал» помогает вам сохранить остроту ощущений?

— Да, я с малых лет — «гонимый». Так сложилось, что на одном месте мы не заживались подолгу: год-два — и снова переезд, вольный или невольный. Ездили иногда с нехитрым скарбом. В какой-то момент увидел привычную мебель с другой стороны. Ведь мы живем, расставляя все по стенкам. Красиво, вроде, нормально. А сложенное кое-как в машину или телегу — видишь ветхость и бедность. И здесь начинается театр — очень хочется посмотреть, что же за этим лицом-сюжетом кроется. Репетиционный период, то время, когда нам дано познавать. Мне кажется, что поверхностность видения, нежелание заглянуть «за», — сродни невежеству. А ведь оно заполонило нас, стало как бы нормой. Ведь нас, режиссеров, актеров, никто не торопит. 80% времени, проведенного нами в театре — для репетиций, и только 20% — выход на зрителя. Мы счастливые люди — нам дана возможность поиска познания. За это нам еще и платят!

— На кого вы оставили свой родной театр, по которому, так понимаю, тоскуете, раз перенесли спектакль «Маскарад» на вахтанговскую сцену?

— Начнем с конца. История «переноса» «Маскарада» лет через двадцать может стать притчей или легендой. В 1997 году мы играли в театре Вахтангова вильнюсский «Маскарад», именно тогда Михаил Ульянов разыскал меня после спектакля. Не поздоровавшись, протянул руку, вскричав: «Мне это нужно, нужно, нужно мне!». Только после этого я узнал, что в этом театре в 41-м был поставлен спектакль. 21 июня сыграли «для пап и мам» прогон, назавтра была война, спектакль отменили, и он так и не появился на сцене. Легенда гласит, что исполнительница роли Нины — Казанцева, которой уже нет, была предметом любви и восхищения Арама Хачатуряна. Именно для нее он написал свой знаменитый вальс. Позднее этот вальс иногда звучал в театре Вахтангова, но «хозяйничал» вальс из «Принцессы Турандот».

У Ульянова возник план, что мы будем приезжать два раза в сезон и играть этот спектакль несколько дней кряду. Но финансовые, визовые и другие проблемы помешали этому. Очень жаль, кстати, что все «пограничные» законы распространяются и на культуру, это не просто мешает культурным связям, а нарушает порядок вещей и вызывает иногда спекуляцию. Надеюсь, найдутся руководители, понимающие важность миссии культурного обмена, которые внесут поправки в эту законодательную базу. Т. к. стало невозможным возить беспрерывно через границу спектакль, меня попросили «перенести» этот спектакль в Москву. Мы придерживались той же структуры, хотя актеры другие, время изменилось, и история, которую мы рассказываем — тоже. Так в театр Вахтангова вернулся знаменитый хачатуряновский вальс.

Теперь о вильнюсском театре. Я согласился принять предложение вахтанговского театра, потому что надеюсь, верю и вижу, что за последнее время выросла целая плеяда молодых талантливых режиссеров. Я ведь, кроме актерского, вел режиссерский курс. Пять-шесть человек пришли и очень интересно работают, подумываю даже отдать им и администрацию театра. Они иначе видят, иначе мыслят — и нам, пожилым, надо освободить им путь… Но пока я продолжаю репетировать спектакль по пьесе молодого литовского драматурга, (поеду в Вильнюс после 12 июня), об Адаме Мицкевиче. Там дивные персонажи — и Шопен, и Бальзак, и Жорж Санд. Такого жанра еще никогда не делал — это интересно и мне, и актерам.

— А как в бытовом плане устраивается жизнь такой яркой личности, главного режиссера двух таких разных театров?

— Знаете, иногда даже хотелось бы почувствовать, что я «какой-то», но ничего подобного нет. Иногда думаю, какое у меня было бы звание, будь я военным. Поверьте, не маршал, не генерал, скорее полковник или подполковник. Так и живу. Снимают мне квартир. ..-ку, единственное требование — неподалеку от театра, чтобы не тратить время в пробках. Сам люблю сидеть за рулем, знаю несколько маршрутов — до театра Вахтангова, к «Современнику», где тоже ставлю спектакли, в магазин, чтобы купить необходимые продукты, и — аэродром.

— Хоть вы и упомянули современную литовскую драматургию, в репертуаре обоих театров в основном классика. Вы взяли на себя миссию просветителя в нашем «обескультурившемся» мире?

— Ведь мы сами опустили планку. Это произошло в начале 90-х. Мы сами взяли на себя роль «передовых» горланов: кричали, как мы считали, правду, раздевались, дико грубили, обливали водой героев. Делали все это еще азартней, чем когда-то Таганка. Мы обвиняли, но, естественно, не тех, кто должен эти обвинения слышать. И все это терпел зритель, и без того пуганый, замороченный. Мне кажется, что я избежал этой возможности с чем-то или с кем-то рассчитаться. Все это не объект театра, к искусству — никакого отношения, оставьте это СМИ, публицистике. Потом все ринулись в комедии, считая, что публику надо развлекать. А надо было, как и всегда, как вечно — искать гармонию. Чтобы в ней, в этой красоте человек почувствовал, хоть на секунду, что бессмертие существует. Спектакли нашего театра, кстати, показывают, что классика может быть не менее коммерческой, чем низкопробный юмор. Сейчас подумываю о комедии даже, потому что раньше, когда мне довольно много слали комедий со всех концов света, становился в позу — что это вы мне «подсовываете» этакое легкомыслие, я же трагик!

— Не лишенный при этом сарказма. Этим вас привлек Чехов?

— Да, Чехов это позволяет. Достаточно у него сарказма, хотя мы почему-то думаем, что это все от любви, жалости, всеобщей «мировой души», о которой он неустанно заботился. Нет, ведь он достаточно жесткий человек был, и посмотреть на его природу «со спины» очень хотелось.

— Как любой творческий человек, Чехов был невероятно одинок. А одинокий человек склонен к жесткости, хотя бы в целях самозащиты?

— Ну, это нормальное состояние. Одиночество не является какой-то отдельной темой ни в литературе, ни в театре. Если постановщик на вопрос, о чем будет спектакль, ставит во главу угла тему одиночества, это значит, спектакль ни о чем. Я согласен с Маркесом, который говорит, что одиночество для человека — нормальное состояние души.

— Метод социалистического реализма, который главенствовал в искусстве долгие десятилетия в нашей бывшей общей стране, «обозначил» классика А. Чехова «предвестником светлого будущего». А ваш сегодняшний Чехов — о чем?

— О природе и детстве. В этом пространстве точное время, эпоха, не важны. На заднем плане мы, конечно слышим звуки начала ХХ века, ощущаем «вкус» этого времени, но не более. А дальше надо услышать голоса. Не подумайте, что я имею в виду какие-то галлюцинации. Все стареет, умирает, а вот звук голосов давно ушедших существует. Это очень странная вещь, когда я тоскую по ним, по умершим, тоскую по их жизням. Вот этот разговор с недожитыми жизнями для меня очень важен, я должен дать им шанс высказаться. Это какая-то мистика!

— Ну, почему — если перевести вышесказанное на бытовой уровень — большинство людей все несделанное, несбывшееся пытается воплотить в детях?

— Это трагическая ошибка. Сколько гадостей делается под этим прикрытием! Не надо никого насиловать, и не надо уповать на будущее. Здесь и сейчас! Попробуй, сделай! Но это-то и есть самое сложное — профессионалов крайне мало в наше время, больше говорунов. Такое невероятно количество главных менеджеров, государственных институций, которые живут за счет государственной казны, столько «генеральных» и «президентов», что кажется — жить мы должны очень хорошо. А мы живем как жили, а они — очень хорошо.

— Чего ждать от юбилея театра, личным брендом которого многие годы была «Принцесса Турандот»?

— «Принцесса Турандот» открыла большие проблемы внутри театра — это могло бы быть причиной раскола в труппе, надеюсь этого избежать. Понимаю их желание, чтобы этот спектакль оставался в репертуаре вечно. Он и должен жить, как мастер-школа. Я понимаю старших мастеров — Юлию Борисову, Людмилу Максакову, Василия Ланового, Юрия Яковлева, Вячеслава Шалевича — это их юность, их жизнь. Но эту историю повторить нельзя, можно рассказать другую, трагедию, например. Готов ставить и я, и Роберт Стуруа.

— Вы понимаете, на что замахнулись?

— Но ведь и Рубен Николаевич Симонов не реанимировал в свое время спектакль Вахтангова! Он поставил, очень удачно поставил свою собственную историю. Она прожила свою собственную жизнь. Надо ли сейчас? Думаю, нет, потому что сейчас нет беды. При всех трудностях нашей жизни мы не испытываем какой-то всеобщей тревоги, чтобы нам, как птицам, взлететь и парить над бедами человеческими. Не как «вольные художники», а от боли взлететь.

Я предложил другой вариант: занять всех наших прекрасных великих артистов в одном спектакле. Это не концерт, не вечер, а вывести на сцену героев мировой драматургии, которые никак не соприкасаются друг с другом, но их объединяет какое-то единое пространство, может, вокзал или порт. На берег сходит, например, Василий Семенович Лановой, и играет то, что никогда в жизни не играл — Пер Гюнта, вернувшего домой после долгого путешествия. Это Юлия Борисова, в романтическом пыле и красоте которой так нуждается сегодняшний театр. В пространстве такого спектакля могут появиться Мольер, Булгаков, кто угодно…

— А кто же сочинит такой спектакль?

— Я и сам готов, и помощи этих актеров прошу, пусть вспомнят, кого они не играли, но хотели бы и могли сыграть. В финале здесь может быть Юрий Яковлев в роли Фирса… Спектакль такой задуман не на один юбилейный вечер, он должен остаться в репертуаре. А «Принцессой Турандот» открыть другую сцену, которая строится сейчас, т.н. Ульяновский зал, и пусть каждое поколение студентов-щукинцев проходит этот мастер-класс. Но тексты импровизаций все равно надо менять. Это раньше публика реагировала на каждую реплику, усматривая в ней глубоко скрытый смысл. Сегодня мы высмеяли и прокричали уже все, что угодно, не знаю, что может заинтересовать. Разве что свежие анекдоты, которых тоже не так уж много сейчас появляется. Сегодня нет масок уже, уже не шутится. Если делать сегодня «Турандот», то так, как делал это Феллини в «8 1/2».

— Ведущие, не сказать бы — главенствующие, позиции занимает в нашем сегодняшнем существовании политика. Это не мешает жить?

— Сразу скажу, я слежу за текущей политикой, но мешает сильно. Пора бы уже и правительствам, и президентам уйти в нормальный режим работы, незаметный для нас, а показательный лишь нашим повышающимся уровнем жизни. Ведь вокруг нас так много интересных людей, одаренных талантами, ученых, философов. Они должны быть во главе угла интересов СМИ — печатных и электронных. Их интеллектуальный багаж должен стать достоянием широких масс, а не куда поехал или что сказал при встрече с народом имярек. Пора им уступить место культуре, полезней будет для всех. Обычный гражданин должен знать твердо две вещи — что он смертен (поступки свои надо сверять с этим знанием) и что нужно платить налоги.

— Много ли вы приглашаете в театр молодых режиссеров?

— Так получилось, что я узурпировал театр. Выпускаю одну премьеру за другой, но это было необходимо — напасть на этот театр. Все время провоцирую себя и театр на новые постановки. Но молодых я ищу и призываю их. В театре должна быть своя студия, а у молодых должен быть свой лидер. Большая сцена — это зверь, который постоянно требует новой пищи. Я не могу объять необъятное.

— Что находится в вашем творческом портфеле, кроме «дамоклова меча» юбилея?

— Начинаю внепланово работать над пьесой французского драматурга Селсбери «Ветер шумит в тополях». Там всего три героя, что жалко, в театре так много блестящих артистов. Это будут Сергей Маковецкий, Максим Суханов и приглашенный Сергей Гармаш, параллельно с ним — великолепный наш Володя Симонов. Кроме этого, будем работать над Шиллером — «Коварство и любовь», Шекспиром — «Виндзорские насмешницы». В мыслях — его же «Ричард Ш» и «Пер Гюнт» Ибсена. Бывает, случайность, мысль, сон приведут к новому произведению. А коль приведут — остановлюсь на этом.