На изломе веков новые художественные руководители пришли сразу в полдюжины столичных театров; к концу десятилетия ясно: результаты их деятельности далеко не блестящи. Из назначений, что прошли в последнее время, самое значительное — в Вахтанговском.

Римас Туминас, питомец ГИТИСа, выпустил ряд спектаклей в московских труппах, в том числе и у вахтанговцев. Судя по этим постановкам, равно как и по гастролям возглавляемого им Вильнюсской труппы, родство по театральной крови с арбатскими актёрами у него в наличии, равно как и энергия, необходимая для перестройки театра. Есть и избранное направление: на открытии первого своего сезона Туминас огласил несколько идей, вызвав шумные отклики среди артистов и собранных журналистов. Руководство он принял в трудное время — не только для вахтанговцев, но и для себя самого: репетиции спектакля в «Современнике», в Вильнюсе своя сцена и студенты.

Пришлось участвовать и в работе над премьерой, которую выпускал очередной режиссёр, а также пересматривать текущий репертуар. В результате несколько названий сняты, что можно поставить лидеру в упрёк: вероятно, что постановки не отвечали уровню академии, но давнее правило гласит — убирать старые спектакли можно лишь с выходом новых. Впрочем, такой шаг свидетельствует и о желании скорых изменений.  Одна из идей Туминаса — необходимость притока большего числа молодёжи. Однако есть жёсткое ограничение: традиционно только выпускники Щукинского училища приглашались в театр. Возможно, худруку хотелось взять и выпускников других вузов, но это означало бы усиление внутритеатральной напряжённости. Тем более, что первые спектакли «эры Туминаса» вызвали противоречивую реакцию («Белая акация» — режиссёр Владимир Иванов и «Берег женщин» — хореограф-постановщик Анжелика Холина).

Основная — работа самого Туминаса — «Троил и Крессида». Пьеса Шекспира — не из популярных и почти не имеет сценической истории в России. Огромная, в 5-ти актах, с добрыми тремя десятками персонажей — чем тоже привлекла постановщика. Ему хотелось объединить в спектакле все поколения актёров, от седовласых мэтров до вчерашних выпускников, дать возможность испытания и очищения — на сцене — вахтанговской традиции. Согласились на эксперимент далеко не все — кто-то счёл роль мелкой для себя, кому-то столь масштабная работа уже не по силам, третьи не обнаружили приманки в пьесе.

Пьеса и в самом деле необычна для Барда. История любви сына Приама к дочери предателя, которую осаждённые вынуждены отдать грекам, протекает на фоне Троянской войны. К печальной повести, лишь слегка затронутой в «Илиаде», обращалось немало авторов, среди них Боккаччо и Чосер; у Шекспира она едва ли не самая безнадежная. Дело не в ужасах войны — до падения Илиона остаётся три года, массовая бойня ещё впереди. Но семь лет осады, вынужденного пребывания на военном положении, ставшей привычной лагерной жизни привели к невиданному подрыву устоев, к падению нравов (недаром одним из главных персонажей выступает злоязычный Терсит, обливающий грязью прославленных воинов). И самое грустное, что воспетые некогда Гомером герои соответствуют у Шекспира хлёстким характеристикам ядовитого насмешника.

Постановщика, помимо очевидной параллели с сегодняшней действительностью, привлекла и театральная задача: одновременно показать былое величие и нынешнее вырождение персонажа, дать мощный образ и тут же его спародировать. Двойственность как знак игры в традициях вахтанговцев, но ныне отношения с персонажем строятся иначе, чем в легендарной «Турандот». Актер играет со своим героем: то смотрит на него сверху, то полностью перевоплощается, то субъективен, то пытается быть объективным? Принцип заманчив, но очень труден.

При раскрытии занавеса, в скудном свете люминесцентной лампы, горящей на высоком столбе, предстанет что-то вроде городской свалки: на заднем плане с трудом различаешь сваленные в кучу серые столы, какие-то лежаки, табуретки, гигантскую голову статуи, огромные камни — не то они скатились с гор, не то перед нами остатки разрушенных стен Илиона. В центре сцены сценограф Юлиан Табаков вознес на ржавых цепях массивный таран: он то зловеще раскачивается — тогда с него сыплются воины обоих лагерей, то тяжело вращается, сметая всех на своём пути, а порой тяжело стонет. Зримая — персонажам, как и публике — метафора нависшей угрозы, квадратный кузен фаллоса, его постоянное присутствие словно определяет поступки персонажей.

Греческие вожди смешны. Нежится в лучах успеха Агамемнон, у Анатолия Меньшикова — изощренный в интригах политик. Рядом его простоватый брат Менелай, по Андрею Зарецкому, до истерики терзаемый общегреческой славой рогоносца. Значителен от сознания собственной цены престарелый Нестор Александра Граве. Высокомерен откровенно презирающий соратников велеречивый Улисс Олега Макарова. Играет в камешки впавший в детство (точнее — из него не вышедший) Аякс Евгения Косырева. В довершение — пара уморительных любовников (один, на котурнах, чуть не вдвое выше другого): эталоном нарциссизма рисует своего Патрокла Сергей Епишев, образцом самодовольства выводит Ахилла Виктор Добронравов. Лишь проницательный Диомед способен высказать горькие истины — да и то, как подчеркивает Александр Рыщенков, только врагам-троянцам. Последние тоже составляют гротескную группу, хотя и обрисованную — автором и режиссёром — с большим сочувствием: всё же Троя — жертва агрессии. Эней, будущий основатель Рима, у Владимира Бельдияна неустанно печётся о воинских добродетелях. Мощный Приам, который шлёт на смерть лучших из своих пятидесяти сыновей, волей Александра Павлова быстро обращается в бессильно скулящего старца. Полонён Прекрасной Еленой, от избытка чувств лезет ко всем с поцелуями Парис Олега Лопухова (а сама Елена у Марии Ароновой поражает бесстыдным торжеством плоти). Одного только сурового Гектора наделяет предвидением будущего краха — но и неспособностью ничего изменить Артур Иванов. И только Троил Леонида Бичевина, самый младший, рвётся на поле боя? Женская доля — страдательная (за исключением Елены). Андромаху Марина Есипенко даёт существом кротким и нежным — но даже любящий муж не хочет её слышать. А пророчества Кассандры, с силой отчаяния — до сдавленного горла — бросаемые Анной Антоновой, и вовсе никем не принимаются в расчёт.

Главная героиня поначалу любопытная девчонка, скрытная и с ароматом порока. В иные времена Крессида, полагает Евгения Крегжде, стала бы верной супругой избраннику: счастлива она и тиха после ночи любви. Но непонятная ей сила обстоятельств заставляет Троила предать её — и понимание измены сыграно актрисой ошеломительным горем. Однако, дальше — когда она появляется в лагере греков — многое остаётся неясным: что движет Крессидой, пробужденная чувственность? горечь? новая страсть?

Конечно, трудности балансирования между высоким градусом чувств и едкой насмешкой над своим героем тяжелее преодолеть исполнителям центральных ролей. У остальных актёров тоже, наряду с мгновениями точного попадания, встречаются и моменты формальные. Пламенная любовь Троила и Крессиды, которая напомнила бы о другой, веронской паре влюбленных, должна подчеркнуть отличие безнадежной троянской истории от повести, которой нет печальнее на свете. Пока непрочерченные места заметны и в режиссёрском рисунке. От барочной избыточности подробностей кажется затянутым ритм. Встречаются и повторы — вроде чемоданов, которые уже поднадоели как символ переезда, или финальной кухни, тоже расхожего образа. Не слишком понятна функция и традиционных для Туминаса персонажей-символов: «птицы-мирмидонцы» (так названы они в программке) — Александра Прокофьева, Родион Вьюшкин, Дмитрий Соломыкин — настороженно наблюдают из-за камней за непонятными им действиями людей, лишь время от времени вмешиваясь в происходящее. Более четко прочерчена траектория странного существа (по программке — слуги), недочеловека с затрудненной речью, которого в финале пластичный Валерий Ушаков обращает в животное. У Шекспира два философских центра — сводник Пандар и хулитель Терсит. Первый у Владимира Симонова становится чем-то вроде движителя и экскурсовода в одном лице. Второй Юрием Красковым пока лишь намечен.

Хочется надеяться (пока сыграно две официальные премьеры), что слаженность еще придёт. Важнее даже: не столько в спектакле, сколько в отношениях труппы и художественного лидера. В следующей премьере, которую вскоре выпустит Туминас, заняты вахтанговские звёзды — станут ли они союзниками? Премьера вахтанговцев — заметное явление — в силу внятной художественной идеи и чуть не обжигающей актуальности. Картина нарисована резкая и беспощадная. Зафиксировано состояние общества, в котором каждый несчастлив, положением дел недоволен. Горечь бытия, о которой повествует Бард и которая так перекликается с днём сегодняшним, на вахтанговской сцене обретает пряность и рождает благодарность театру. А чем ещё можно ответить изуродованному миру?