В «Горе от ума» литовского режиссера Римаса Туминаса и то не так, и это. Там вообще все не как у людей в приличных домах, то есть в нормальных театрах. Можно с первой же сцены начать задавать вопросы, на которые не дождешься ответа. И конца вопросам не будет. Вот критики (не все, к счастью) и оттянулись по полной, вмазали от всей души, невнятицей возмущенной.

А только ждать от Туминаса сколько-нибудь бытового, разумного правдоподобия тоже, знаете ли, глупо. Он его и не обещал никому. Ни тогда, когда ставил Чехова у себя в Литве, ни тогда, когда делал спектакль по Шиллеру в том же «Современнике» или гоголевского «Ревизора» в Вахтанговском. Кстати, на «Ревизора» новое «Горе от ума» больше всего и похоже. Такое же странное, в каком-то смысле дикое сочинение.

В последнее время большинство увиденных спектаклей, плохих и средних, пристойных и не очень, забывается мгновенно. Не цепляют ничем. Живой жизни в них нет, все знакомо, привычно, стерто и скучно до отчаяния. А современниковский спектакль, такой-сякой, нескладный, из головы не выбросишь, очень уж задел. Пусть кого-то и возмутил, гневаться вынудил — живые ведь это чувства, возбуждающие, тут и сейчас рожденные. На них испокон веков театр держится, а мы отвыкать стали.

«Горе от ума», драматическое сочинение в стихах писателя Грибоедова, у всех нас мгновенно в стандартные картинки складывается. В школе проходили, обличительные монологи наизусть заучивали. Все знаем, и про «мильон терзаний», и про фамусовскую Москву, встревоженную тем, «что станет говорить княгиня Марья Алексевна!». Римас Туминас тоже в советской школе учился, и про без пяти минут декабриста Чацкого в курсе, и про застойного крепостника Фамусова. Похоже, с тех пор его и тошнит от всей этой мертвечины. По крайней мере, спектакль его с традицией (читай, штампами) активно конфликтует, до содранной кожи сражается, до крови. Да так, что известное всем сочинение, на пословицы и поговорки растасканное, не узнать теперь. И стараться не стоит.

Перечел Туминас «Горе от ума», которое то ли комедией считать надо, то ли сатирой, и закручинился. Так ему жалко всех стало, неприкаянных, без любви живущих, искренности и тепла не знающих. И парня этого легко узнаваемого, Чацкого, и всех остальных. Он не хозяев жизни увидел, ее жертв. Холодную, дрожащую, молчаливо замершую где-то между старой и новой жизнью Москву на сцене представил.

Художник Адомас Яцовскис соорудил высоченную, под колосники, печь с изразцами, отчетливо напоминающую колокольню Ивана Великого. К ней и будут все жаться, задом пристраиваться, тепло родины подбирать. Откроет кто дверцу, и «дым Отечества» на сцену повалит, не сладкий и не приятный, едкий до слез. Московское общество, язвительно явленное Грибоедовым, лишилось у Туминаса всех своих высокомерно барских и глупых реплик и превратилось в эксцентрических чудаков, молчаливых и испуганных.

Под звуки медленной, неотвратимо наступающей музыки, все дальше и дальше уходящей от начальных тактов грибоедовского вальса (композитор Фаустас Латенас), они и появляются один за другим, нелепые, смешные и страшные, то ли марионетки, то ли люди живые — не понять.

Вот семейство Тугоуховских целую связку детей кукольных где-то сзади пристраивает. Вот старуху Хлестову торжественно по авансцене провозят, она и вовсе мужчиной оказалась (Валерий Шальных) — смотрит пристально, поцелуи залу рассылает. А Наталья Дмитриевна Горич (Елена Плаксина) — похоже, ветреный Чацкий когда-то ею увлекался, а потом бросил — в его отсутствие замуж вышла и стала законченной истеричкой. Ее кроткому мужу приходится по пятам за ней ходить, оберегать, к стулу привязывать, чтоб в обморок не падала. Жутковатое, скажу вам, зрелище.

В том же духе и бал сделан. Собрались в доме Фамусова гости, потерлись у печки, кости старые обогрели и сели смотреть представление. Романс Верстовского «Черная шаль» на слова Пушкина буфетчик Петрушка (Евгений Павлов) с Лизой (Дарья Белоусова) разыгрывают, как в немой фильме. Заламывают руки, трясут головой в порыве страсти, шалью размахивают. А все эти князья, графы и графини смотрят, молча застыв на жестких стульях.

Живой среди них один только Фамусов: пусть робко, но реагирует, хихикать пытается, на сидящих рядом поминутно оглядываясь — не правда ли, смешно? Сергей Гармаш отлично его играет, с сочувствием. Большой чудак этот Фамусов, дикий, необразованный, книги вместо дров норовит изрубить, зато душа в нем добрая, широкая, русская душа. Дочь Софью один без жены воспитывает, бдит, чтобы чего не вышло. И Чацкого, сироту бездомного, в семью принял, как сына полюбил. А тот вот обидел, уехал и за три года ни словечка не прислал, как отрезало. Собственно, из-за этого и весь сыр-бор.

Туминас решил рассказать нам историю о том, как дружили Саша Чацкий (Иван Стебунов) с юной Соней Фамусовой (Марина Александрова), влюблены были, а потом он уехал и целых три года пропадал невесть где. Конечно, она обиделась, мстить за предательство начала, характер показывать. А характер у нее папин, буйный, своенравный, ну чистая язва. Да и Чацкий не отстает, задирается, желчью исходит, растерянность скрывая. Гордость юношескую выказывает, сиротство свое демонстрировать не желает, а только когда понял, что Молчалин ключик заветный от Софьиной двери легко находит, заплакал, как ребенок.

Вот кто спокойнее всех тут, Молчалин. Владислав Ветров прекрасно сыграл этого меланхолика и тихоню, которому всегда и везде комфортно будет, который ко всему приспособится, любую форму примет. Такой уж у него нрав, удобный для жизни. Но Туминас, похоже, не судит и его, принимает как данность. Все эти люди, может, и хотели бы существовать как-то иначе, лучше, но к тому, что есть, давно привыкли, терпят.

Всех Туминасу жалко. И всхлипывающего Чацкого, вскричавшего наконец: «Карету мне, карету!», и Софью, оставшуюся ни с чем, и добряка-самодура Фамусова. Вот они, отец с дочкой, сидят у печки, к теплу жмутся, папироской дымят, а в небе над колокольней аэроплан пролетает, крылом машет. Мол, мне сверху видно все, ты так и знай.

Туминас и в самом деле взглянул на затертое до дыр «Горе от ума» откуда-то сверху и как будто заново жизнь в этой пьесе обнаружил. Неужто мало? Только вот вопросы неразрешенные тоже покоя не дают, радости лишают. К чему, например, столько места Репетилову (Илья Древнов) отдано, что это общей теме добавляет? Или вот Чацкий, вполне мог обидчиво рукой махнуть, карету потребовать, как только о Молчалине догадался, раз уж о любви одной здесь речь ведется. Чего тянул-то так долго, по сцене ходил-маялся? Ну и так далее. Наверное, сказывается премьерное волнение, со временем актеры успокоятся и будут отчетливее мысль режиссера доносить. Но очень похоже, что мысль эта и для самого режиссера не была отчетлива.

Туминас вдохновился поразившим его чувством и отринул скучную логику. С большой небрежностью к построению отнесся. Как когда-то в «Ревизоре», поставленном в Театре им. Вахтангова. Началось захватывающе интересно, а кончилось — вопросами.