Первый гражданин Евросоюза, ставший худруком российского театра — Театра имени Вахтангова, известный литовский режиссер Римас Туминас (интервью с ним см. в Ъ от 8 декабря) посягнул на наше почти все: поставил в «Современнике» комедию Грибоедова «Горе от ума». Смелость режиссера оценила АЛЛА Ъ-ШЕНДЕРОВА.

В Европе господина Туминаса считают пропагандистом русской культуры — после его «Маскарада» лондонские газеты писали, что «Туминас открыл англичанам Лермонтова», а поставленный им «Вишневый сад» объявили чуть ли не лучшей трактовкой Чехова. Чеховские спектакли Туминаса играли и в Москве — полтора года назад, во время гастролей созданного им вильнюсского Малого театра. С Чеховым у режиссера отношения особые. Можно даже сказать, что Чехова он ставит и тогда, когда на афише фамилия совсем другого автора.

Однако главным событием тех московских гастролей стал спектакль «Мадагаскар» — современная пьеса Марюса Ивашкявичуса. О том, как в начале ХХ века ученый чудак Казис Пакштас предлагал перенести Литву в теплые края — поближе к острову Мадагаскар, подальше от воинственных немцев, поляков и русских.

Теперь, на сцене «Современника», господин Туминас затронул русский аспект той же темы. Поставил спектакль о том, как путешественник Чацкий спешил в Москву — в надежде обрести родину и родной дом. Не тут-то было: оказалось, и в Москве знать не знают, где эта родина и как в ней жить. Посреди сцены, оформленной Адомасом Яцовскисом, возвышается огромная белая башня. На верхушке устроились две вороны, внизу — дверца, из которой валит пар: печь в доме Фамусова напоминает колокольню Ивана Великого. К ней так и норовят прижаться герои, обнять, согреться, вдохнуть едкий дым отечества. Вокруг печки и происходит действие: хмурая, одинокая Софья (Марина Александрова) млеет от объятий Молчалина, гонит от себя Чацкого и ластится к самодуру Фамусову. Здесь же, у входа, сложены поленья, через которые перебираются пришедшие на бал гости. Собственно, других украшений в гостиной Фамусова нет.

Унылые хоромы богатого варвара, расхаживающего по дому в тулупе, не умеющего наполнить жилье уютом, ухарски колющего поленья, ищущего вшей в голове у Петрушки. Полный сил, не старый, любящий по-солдатски пошутить, Фамусов держит Петрушку и за холопа, и за дворового пса, по-детски радуясь, когда тот бросается на незваного гостя. Застав дочь с Молчалиным, жадно ее лапает, проверяя, все ли «сокровища» целы. Впрочем, Фамусов в остроумном исполнении Сергея Гармаша — варвар просвещенный, даже домашние спектакли устраивает. Съезжающиеся к нему гости куда хуже.

Сцена бала во втором акте незабываема: застывшие, кукольные лица женщин, бородатая Хлестова (не произносящий не единого слова, но срывающий аплодисменты своим значительным выражением лица Валерий Шальных), наряженная наездницей Софья и прочие. Если какая-то тень и пробегает по этим бессмысленным лицам — это тень агрессии. Когда эти гости, повернувшись лицом к залу, маршируют под звуки вальса, становится жутко.

Тут, кстати, и вспоминается Чехов. Вернее, знаменитая фраза Мейерхольда о сцене бала в «Вишневом саде»: «В третьем акте на фоне глупого топотанья входит ужас». В этот-то мир с разбегу врывается Чацкий (Иван Стебунов), обнимающий полы тулупа Фамусова, как печку. Потрясенный его холодным приемом не меньше, чем отказом Софьи. Впрочем, Фамусов прав — Чацкого он воспитал как сына, а тот за три года не прислал ему ни одной весточки. Уставшему с дороги Чацкому холодно и некуда пристроиться. Раскрыв за печкой чемодан, он бреется, поневоле вслушиваясь в разговор Фамусова с румяным, писклявым Скалозубом (Александр Берда). Свои знаменитые монологи произносит без всякого пафоса, с раздражением уставшего, расстроенного человека, который хочет сдержаться, но от усталости слова срываются с губ.

Гулкое и неуютное пространство дома наполнено звуками написанного Грибоедовым вальса, почти неузнаваемого в современной обработке Фаустаса Латенаса. С этим эхом пытается аукаться прелестно сыгранная Еленой Плаксиной Наталья Дмитриевна Горич — еще одно разочарование Чацкого. Едва выглядывающая из-за поленницы, она сперва кажется куклой в розовом чепце, одной из тех тряпичных княжон Тугоуховских, что грудой свалены у задней стены. Видит Чацкого, стремится к нему, но поспешно останавливает объятья: «Мой муж, прелестный муж…» А на прочие вопросы отвечает печально-насмешливым вальсом, сыгранным пальцами на губах. И повторяет игру до тех пор, пока откуда-то сверху не послышатся те же звуки.

Вопросы, что делать и кто виноват в том, что фамусовская Москва населена диковатыми уродцами, Римас Туминас оставляет без ответа. Но жалко этих уродцев до кома в горле. И Молчалина (отличная работа Владислава Ветрова), осанистого красавца, говорящего подобострастным альтом, и забитых деток Петрушу (Евгений Павлов) с Лизой (Дарья Белоусова). И остряка Фамусова, неустанно хихикающего (вот кто научил Чацкого пересмешничать!) над соседями, и насупленную гордячку Софью, неизвестно чего ищущую в жизни. Разумеется, никаких светских бесед и бальных танцев в этом доме быть не может. Монолог про французика из Бордо Чацкий произносит насильно уложенный в постель. Заподозрив, что у юнца горячка, Фамусов велит прикладываться к его груди облитым холодной водой Петруше и Лизе — вместо льда. Впрочем, Чацкий скоро вскочит на ноги, кликнет карету — и, не дождавшись ее, покинет дом, как был — босой, в расстегнутой рубахе. Мимо печки-колокольни пролетит белый игрушечный самолетик, и прикуривающие от поленьев Софья с Фамусовым невесело усмехнутся ему вслед. Им, впрочем, как и всем нам, податься некуда. И никакой Мадагаскар не спасет.