Владимир Мирзоев сильно сократил Шекспира. Причем отсек самое заметное. Из названия исчезло слово «король». Спектакль называется просто «Лир», и уже в этом следует искать истоки режиссерской концепции. Мирзоев ставит историю не о дележе Британского королевства, не о власти и ее бессердечных интригах, не об оскорбленных отцах и обнаглевших детях. Он берет шире.

Его «Лир» — спектакль о человеке. О его слабостях, капризах, несчастьях, тщеславных целях и, главное, душе, которая рано или поздно просыпается и у негодяя, и у праведника. Тема оказалась настолько серьезной для мастера текстовых и сценических выкрутас Владимира Мирзоева, что он напрочь позабыл про свой фирменный парадоксально комический постановочный стиль и преобразил его в высокий психологизм.

В «Лире» нет монарших титулов, разделения на главных и не главных персонажей, и акцент сделан отнюдь не на хрестоматийно известном монологе: «Дуй, ветер, дуй, пока не лопнут щеки». Эти строки Максим Суханов читает предельно просто, тихо и без аккомпанемента декоративной бури. Для режиссера гораздо более существенными оказались другие слова Лира — о «человеке — голом двуногом животном». Именно с таким определением он подошел к каждому персонажу этой густонаселенной шекспировской пьесы, и, несмотря на обилие действующих лиц, попытался вникнуть в нутро каждого.

Мирзоев, прежде яркий формалист, на этот раз не остался равнодушен ни к пережившему предательство сына графу Глостеру (волнующе сыгранному Юрием Шлыковым), ни к женскому соперничеству Реганы (Марина Есипенко) и Гонерильи (Юлия Рутберг), ни к тихому протесту герцога Альбанского (отлично исполненному Олегом Лопуховым). Однако, погрузившись в безграничную диалектику, увлекшись ее детальным костюмированием и декорированием, он потерял счет времени.

«Лир» долог, подробен, иногда изнуряюще метафоричен, но тем не менее магически прекрасен. Здесь возведено в абсолют всегдашнее мирзоевское пристрастие к театральной одежде. Костюмы Аллы Коженковой — истинный сценический «от кутюр»; они сами по себе могли бы стать захватывающей и вполне шекспировской постановкой. Гофрированные ткани и драпировки, меховые муфты, целлулоидные плащи, вязаные рукавицы, куртки и юбки, изрезанные молниями и шнуровками, стали идеальным отражением главной режиссерской мысли и самой мощной сценографической метафорой. Многослойные и пафосные одеяния подчеркивают безнадежную «запакованность» душ тех, кто их носит. Самому Лиру придется скинуть сто одежек, размотать сто шарфов, прежде чем пробудится его трепетная и детски беспомощная душа.

В первом акте у Максима Суханова страшный сморщенный грим, прозрачная накидка на уродливом иссушенном лице и глухая колоколообразная роба, в прорези которой торчит только трясущаяся рука. Феерически старый, этот Лир шамкает губами, топает ногами и воет, демонстрируя прогрессирующее выживание из ума. Но оскорбленный дочерьми, он преображается, и прежде всего внешне. Второй акт Максим Суханов играет без грима и непроницаемых роб. Играет впечатляюще, замыкая на себе то многофигурное, эпическое полотно, на которое уверенно и не без успеха замахнулся режиссер. И рядом с ним неожиданно тускло смотрится его спутник-шут сыгранный ярким паяцем Виктором Сухоруковым.

В этом «Лире» Максим Суханов сам себе и шут, и король; и блуждает он по вахтанговской сцене так мощно, что ни у кого не возникнут сомнения, что ступает он по сырым дорогам Британии.