Былой России в очередной раз вынесен смертный приговор. Литовский режиссер Римас Туминас это дело любит. В его постановке «Маскарада» салонно-бальный Петербург накрыла снежная метель, оставив лишь сиротливые надгробные памятники. В финале «Ревизора» разверзлись хляби небесные и земные, и уездных обывателей смыло без следа. Знаменитая немая сцена воплотилась в абсолют — застывать в безмолвном ужасе просто некому. Да и никакого приезда подлинного ревизора уже не будет — не станешь ведь ревизовать пучину. Финита ля комедия.

.. Впрочем, Туминас отнюдь не злорадствует, хороня Россию-мачеху. Хотя, говорят, его вильнюсская версия «Ревизора» была более жесткой. Конечно, самоварно-квасные приметы расейского быта, пляски румяных баб, марши лубочных солдатиков смотрелись там отстраненно, а потому гротесково. Здесь играют наши, а значит, это глобально-мистическое ожидание «пучины» в крови. Оттого и явное сожаление в адрес своих агонизирующих персонажей. До этого уезда и впрямь не доскачешь за три года.

Не город — фантомный островок с мостками, перекинутыми через болото (сценография А. Яцовскиса). Страшный церковный остов — потрескавшаяся маковка, разоренное нутро прикрыто пыльным рубищем. Церковь-пугало еще закружит по сцене, сметая, подобно гигантской метле, весь этот «сор». Потемневшие иконы, деревянные обломки столбов, чадящая печурка. Отовсюду тянется дым. Уже в начале — почти пепелище. Как бессмысленно, должно быть, здесь жить, упрямо соблюдая традиции патриархального бытия. Сам гоголевский текст иногда сопротивляется, обретая странную надрывность: все эти реплики о «борзых щенках» выстреливаются с трагической страстью.

Сам Городничий (Сергей Маковецкий), кажется, иногда будто «представляет» на сцене: взбираясь все выше и выше по хлипким мосткам, обращает свои бытовые наказы в звучный драматический монолог. И готов с достоинством поклониться, ожидая заслуженных аплодисментов. Да и вообще, любая сценка здесь публична, а «действующие лица» то и дело переходят в категорию зрителей. Он умен, этот Городничий — Маковецкий, немного эстет, немного поэт. Догадал же его черт родиться в уезде-фантоме, где плодятся лишь калеки умом и духом. Тем страшнее это добровольное принятие правил игры, привычка к выморочному существованию. Любовно собранные картины пылятся, как хлам.

А за каким столом потчуют Хлестакова (Олег Макаров), вот уж где квасной апофеоз: вместо скатерти — турецкий ковер, грудой свалены картофельные клубни, тыквы, виноград, а место солонки зачем-то занял бюст античного философа. Все смешалось в доме Сквозник-Дмухановских… А как он баюкает босую ногу самозванного ревизора, с каким отвращением играет в подобострастие. Все-то он понимает, этот Городничий. Не зря же в момент вранья Хлестакова сидит один, в сторонке, устало покуривает, презрительно посматривает. Ему бы взять этого недоросля за грудки да выкинуть вон. Ан нет, стулья ломать не положено. Можно лишь, наоборот, подтолкнуть молодца в объятия собственной жены Анны Андреевны (Людмила Максакова) да шубой их прикрыть, брезгливо при этом отвернувшись. А потом примоститься в ногах у заснувшего, охраняя пьяный сон.

И впрямь принять этакого Хлестакова — Макарова за птицу высокого полета немыслимо. Чахлый дичок, не прижившийся в холодной петербургской почве. Очеловеченный примат — зад отклячен, плечи опущены, ручонки болтаются ниже колен. Интеллект пятилетнего ребенка — врет, будто сказки на горшке рассказывает. Тычет пальчиком в щеку Марьи Антоновны (Нонна Гришаева) и, не дождавшись адекватной реакции, вцепляется ей в волосы. Катаются по полу два чада неразумных, тузят друг друга — вот тебе и «предложение». Так и ждешь, что вот-вот куклу достанет. И достал же, поставил на видное место. Страшненькая такая куколка — мужичонка с бородой, в одной руке — шкалик, в другой — балалайка. Только все утихомирилось — она как заиграет сама по себе. И взвыли все хором — вот оно, неведомое.

А молчаливый Осип (Александр Павлов) меж тем втихую мародерствует: картинки, коврики, бронзу в чемоданы собирает. С Городничего сапоги стянул, пальто. Ему ли не знать, что сюда возвращаться незачем. И едва лишь отъехала кровать-карета, тут-то и началось: дождь хлещет, молнии сверкают. Сбились горожане в кучку на тесном ковчеге, а навстречу уже и лодка плывет с Почтмейстером (Сергей Епишев), что письмо везет известное. Разъяренный Городничий — Маковецкий схватил, наконец, треклятый стул, замахнулся от души, да… и поставил аккуратненько назад. Огладил даже бережно.

Ну а если так, подумал режиссер, зачем им жить дальше? И устроил уездный потоп. Впрочем, вспомнил еще о «русском бунте», который, как известно, бессмысленный и беспощадный. Кого в сказках наказывают в первую голову? Гонцов, принесших дурные вести. И жалкую парочку «погремушек», Добчинского (Александр Пушкин) и Бобчинского (Юрий Чурсин), дружно и зверски побили камнями, оставив растерзанные тела на шатких мостках. Ненадолго. Всех смыли дождевые потоки, все подчистую «домела» разгулявшаяся церковь. Одна Марья Антоновна, взобравшись на столб, еще воет по-бабьи. Но кто ж ей даст одной уцелеть?