Марина Тимашева: Моя театральная библиотека получила весомое пополнение из двух томов издательства »Индрик» —»Евгений Вахтангов, документы и свидетельства» (Том I, Том II). Поскольку издание источников — жанр особый, я решила поставить перед Ильей Смирновым учёный вопрос.

Экономическая, социальная, политическая история подверглась радикальной переоценке. Многое из того, что нам преподавали как »белое и пушистое», теперь считается грязно-бурым и чешуйчатым. Но Вахтангов считался классиком 70 лет назад и, остается таковым до сих пор.

Илья Смирнов: Как говорил, прощаясь с ним, Немирович-Данченко, »Россия богата и нефтью, и лесом, и хлопком… Тем, из-за чего могут вести с нею войны. Но не в меньшей, а может быть, и в еще большей мере богата она сокровищами искусства, из-за которых не может быть войн, но которые в грядущем увенчают объединенное братство народов» (2 — 607). Кстати, отчество Вахтангова в словарях пишется, как положено, БАгратионович, а в специальной литературе через»о». Куда более удивительно то, что одним из основоположников советского театра стал человек, умерший в 1922 году, а последние три года страдавший от тяжелого и, как выяснилось, онкологического заболевания. В таких обстоятельствах, личных и общественных (голодных, холодных, военных) создается »безоблачный, легкокрылый, певучий праздник», »непосредственная радость »Принцессы Турандот» (2 — 567, 575). Это я цитирую по книге отзывы А. В. Луначарского и того же В. И. Немировича —Данченко.

Теперь о тяжелом двухтомнике, подготовленном Институтом искусствознания, театральным институтом имени Б. В. Щукина и музеем театра Вахтангова, редактор — составитель Владислав Васильевич Иванов. Издание источников можно только приветствовать. Чем оно фундаментальнее и точнее, тем лучше. Но, конечно, это особая разновидность литературы, она предназначена в основном для профессионалов и не заменит обычного исторического повествования. Поэтому у меня вызывают некоторое недоумение богатые подарочные издания »документов и материалов». Что касается самовыражения эпохи через архив — смотрите. Передо мной три издания вахтанговских документов, 1939 год, издательство »Искусство», 1984-ый, ВТО — и нынешнее. Посмотрим, как видоизменялся один и тот же текст. Дневниковая запись от 26 марта 1921 года, сделанная Вахтанговым в санатории, явно не в лучшем состоянии, заканчивается словом »Устал». Редакция 39 года — самая краткая. Нет этого печального финала: »устал». Изъяты все упоминания В. Э. Мейерхольда, который в оригинале вообще-то два раза назван »гениальным» и поставлен намного выше »буржуазного» Станиславского и Немировича-Данченко, который »никогда и не был режиссером». И самое забавное, нет указаний на то, что из текста что-то вырезано (Вахтангов. Записки. Письма. Статьи. М-Л., Искусство, 1939, с. 231 — 232). Вариант 84 года: торжественно вернулся на свое законное место Мейерхольд. Появилось слово »устал» в конце. И знаки, указывающие на купюры (Евгений Вахтангов. М, ВТО, 1984, с. 333 — 335). Вариант 2011 года. Восстановлено то последнее, чего не хотели публиковать в 84-ом. И что это? Нет, не политика. Грубые, очевидно несправедливые высказывания о Станиславском и Немировиче. »Театр Станиславского уже умер и никогда больше не возродится… И я так могу поставить, и любой… любой обыватель…» и т.п. (2 — 466).

Марина Тимашева: Я тоже воспитывалась в убеждении, что всякое знание во благо, а цензура по определению вредна. Но читая публикации некоторых частных писем великих людей или их дневниковые заметки, вовсе не предназначенных для постороннего глаза, ловишь себя на мысли, что это »умножение познаний» сродни подглядыванию в замочную скважину. Как Вы считаете, есть польза от знакомства с такого рода высказываниями Евгения Вахтангова?

Илья Смирнов: Да, при условии, что текст документа сопровождается комментарием: что обидные слова не отражают реальных взаимоотношений.

Марина Тимашева: А здесь есть такие разъяснения?

Илья Смирнов: Есть. И даже отмечено, что »вырванные из контекста» высказывания добрые люди стали распространять, специально, чтобы посеять»рознь», попросту стравить Вахтангова и Станиславского (2 — 588). К сожалению, разъяснение это напечатано через 120 страниц, там, где реакция Станиславского. Боюсь, не всякий читатель отыщет. Понимаете: это для историков древнего мира главная проблема — недостаток источников. Любая новая информация про Хеопса — уже открытие. По ХХ веку, наоборот, источников переизбыток. Соответственно, главная проблема не в поиске, а в систематизации. Скажите мне, на каком основании мы вообще судим о людях?

Марина Тимашева: Кто — как. Наверное, в первую очередь, по их поступкам.

Илья Смирнов: Да, на основании значимых поступков. Для характеристики ученого самое важное, конечно, его научные труды (как говорится,»поэт, этим и интересен») У режиссера — его постановки. Это источники высшего ранга. Дальше следуют комментарии к собственным произведениям, ответы на критику, теоретические разработки и прочее, что сам автор предназначил для обнародования. Ниже уровнем — частная переписка. Еще ниже — случайные заметки на полях »быстротекущей жизни». Источники низшего уровня могут быть очень полезны для уточнения источников высшего уровня. Но не для их опровержения. Понимаете? Той же самой иерархической логике следуют и юристы, тоже ведь озабоченные установлением истины: свидетельскими показаниями нельзя опровергать содержания публичных актов. Вроде бы, понятно. Тем не менее, время от времени выскакивают черти из табакерки с »сенсационными заявлениями»: вот, вы все считали Чехова тонким психологом и великим гуманистом, а я исследовал квитанции из прачечной, салфетки из ресторана, воспоминания уборщицы, записанные ее двоюродным зятем — и пришел к выводу, что на самом-то деле Антон Павлович был никакой не гуманист, а просто сексуально озабоченный неврастеник.  И люди, развесив уши, покупаются. Как же, ведь автограф. Документ. И не задумаются о том, что если бы Чехов не был великим гуманистом и тонким психологом, никому не пришло бы в голову через сто лет собирать салфетки с его автографами.

Марина Тимашева: Но в вахтанговском двухтомнике собраны, вроде бы, не салфетки.

Илья Смирнов: Разумеется. Иначе мы его и не обсуждали бы. В »документах и свидетельствах» представлена переписка Вахтангова, как исходящая, так и входящая, его дневниковые записи, внутренняя документация тех театров, в которых он работал, отзывы на спектакли, фрагменты воспоминаний, не только опубликованных. Например, печатается впервые отрывок из Владимира Яхонтова, который критикует и Станиславского, и Вахтангова скорее с мейерхольдовских позиций. К сожалению, текст не полный.

Марина Тимашева: Опять с купюрами?

Илья Смирнов: Смотрите. »Вахтангов же еще до октябрьской революции записывал в своем дневнике, что самая заветная мечта его представить на театре мятежный дух народа, что нужно творить не для народа, а вместе с ним, и много еще думал он о вселенском, интернациональном театре…» Дальше многоточие в скобочках. »Но вот проходят 19, 20, 21 гг.», четыре строчки, опять такой же значок (2 — 602). Интересно, что за ним скрывается. Ну, а в первом томе можно ознакомиться с юношескими литературными опытами Вахтангова в разных жанрах, от »новых форм», знакомых нам по »Чайке»: »во мраке черного будущего блестят сухие глаза смерти. Человек! Спроси себя: где жизнь твоя» (1 — 83) до заявления попечителю учебного округа, которое написано тоже не суконным канцелярским языком, а вполне художественно: »со страхом ожидал я решения своей участи отцом, который об университете не хотел и слышать… Время проходило в тяжелой душевной борьбе… Тогда я решил обратиться к Вам, Ваше Превосходительство» (66).

Марина Тимашева: И весь этот огромный материал — наверное, не меньше тысячи документов — надо было систематизировать, разложить по полочкам. Как, по какому принципу это сделано?

Илья Смирнов: В общем, хронологически — тематически. И, к сожалению, не очень четко. Боюсь, что это связано с размытостью »плодотворной дебютной идеи». Помните, мы с Вами очень хвалили монографию Владислава Иванова о ГОСЕТе под руководством А. М. Грановского. Но там-то было »правду говорить легко и приятно», потому что Грановский эмигрировал и выпал из истории, открыв исследователю ХХI века широкий оперативный простор. А Вахтангов, как Вы справедливо отметили, был и остается классиком. Какой может быть к его памятнику оригинальный, не затоптанный подход? В предисловии уважаемые составители попытались: «дать »Вахтангова без купюр» — основная движущая идея этого издания. »Весь Вахтангов» с неизбежностью ведет к десоветизации его жизненного и творческого пути» (1 — 15). Нет, не ведет.

Марина Тимашева: Но ведь купюры действительно были.

Илья Смирнов: Были и есть. Например, меня интересовало посещение В. И. Лениным спектакля »Потоп», который, кстати, Ленину понравился Мне об этом было известно из литературы не-театральной, хотя в ЖЗЛовском »Вахтангове» Х. Н. Херсонского этот эпизод тоже упоминается (Херсонский Х. Вахтангов. М. , Молодая гвардия, 1940, с. 122), хотел узнать подробности, но почему-то не нашел ни в одном из трех изданий вахтанговских документов. Если плохо искал, прошу меня простить. Конечно, последний двухтомник намного масштабнее и полнее. Вопрос: вносят ли новые публикации принципиальные изменения в сложившийся образ Евгения Богратионовича? Ну. смотрите. В предисловии приведен вопиющий пример советского искажения. Из письма Вахтангова, где речь шла о Толстом, были изъяты сравнения Льва Николаевича с Христом и Буддой (420). Безобразие, конечно. Искажается мысль, кстати, для Толстого совсем не лестная, потому что сравнение не в его пользу. Но согласитесь, что религиозность Толстого никогда не была секретом. Не знаю, как насчет 39-го года, но в 84-ом можно было восстановить полный текст письма, и если этого не сделали, то боюсь, не из каких-то политических соображений, а просто поленились.

Марина Тимашева: Может быть, в новом издании отмечены какие-то столкновения с властями?

Илья Смирнов: Нашел два примера ужасных политических репрессий. Первое: диспут о »Габиме» в голодном 1920 году (2 — 402).»Репрессия» состояла, извините, в возможном лишении государственной субсидии. А вопрос решался на диспутах. Кстати, ответ был совсем не очевиден. »Театр… на библейском языке». Во многих странах Западной Европы вопрос о языке литературном и театральном решался в пользу живых национальных, а не богослужебной латыни, так же и в России в пользу русского языка, а не церковнославянского. Почему у евреев должно быть иначе? Живой язык — идиш. Никто ведь тогда не знал, что появится государство, в котором богослужебный язык снова станет живым, это едва ли не уникальный пример в мировой истории. Репрессия номер два — арестовали артиста Бориса Вершилова. Составители молодцы: все честно, без купюр. Оказывается, в свободное от театра время пострадавший работал в конторе, которая занималась беженцами и пленными, и арестован был»по обвинению в злоупотреблениях при закупке валенок». Поручителем за артиста выступил, извините, Л. Б. Каменев, и Революционным трибуналом он был оправдан (2 — 257). Ну, что? еще хотели Б. В. Щукина забрать в армию. Вахтангов написал Э. М. Склянскому (2 — 411) — это был заместитель Л. Д. Троцкого — и актера оставили в Москве.

Марина Тимашева: Общественные взгляды Вахтангова — они требуют какой-то переоценки?

Илья Смирнов: Из Вахтангова и раньше не делали правоверного большевика. В той же биографии Херсонского сказано, что он »революцию воспринял образно и интуитивно. Он ощутил ее как некое стихийное начало, освобождающее первоосновы бытия, требующее искупительных трагических жертв, катастроф и очищения» (177). Или как сам Вахтангов писал про »многоликое существо, имя которому — Народ (с большой буквы — И. С. ) Это он своими руками возносит личность на вершины жизни, это он несет гибель оторвавшимся от него… Это его крик — Революция. А когда идет она, выжигающая красными следами своих ураганных шагов линию, делящую мир на »до» и »после», как может она не коснуться сердца художника?… У человечества нет ни одного истинно великого произведения искусства, которое не было бы олицетворенным завершением творческих сил самого народа» (2 — 269). Такое восприятие революции — народническое, образно — эмоциональное, проникнутое »религиозным энтузиазмом», конечно, ближе к левым эсерам. Вот мнение А. В. Луначарского: »по убеждениям своим Вахтангов не придавал большого значения политике, некогда был эсерствующим человеком, т.е. демократом, любителем равенства, братства и свободы» (2 — 178). С этим отзывом наркома перекликается пародийная биография к 10-летию работы Вахтангова в Театре. »Политические убеждения почтенного юбиляра сложились к этому времени довольно прочно. Весной 1921 г. он поставил в левом направлении »Эрика». С этого момента судьба маститого юбиляра была решена: он решил сделаться левым эсэриком» (2 — 476)

Марина Тимашева: Видите, и театральный капустник может пригодиться в политической истории.

Илья Смирнов: Кто бы спорил. Но согласитесь, что с точки зрения нынешней официальной идеологии между коммунистами и левыми эсерами различия пренебрежимо малы: и те, и другие революционеры, враги самодержавия, православия и священной-неприкосновенной частной собственности, княжеских дворцов на месте вырубленного заповедника. Так что памятник Вахтангову от нового издания не перевернулся, и в Союз Меча и Орала посмертно не вступил. Но наше знание о классике российского искусства стало точнее, подробнее и основательнее. За что составителям и издателям большое историческое спасибо.