Неизвестный Михаил Ульянов. Жизнь великого человека и актера/ Сост. М. Зоркая. — М. : Зебра Е, РИПОЛ-классик, 2010. — 618 с.

Огромная книга в более чем 600 страниц охватывает дневники народного артиста СССР, лауреата Ленинской и Государственных премий и премии «Хрустальная Турандот», дважды кавалера ордена Ленина и ордена «За заслуги перед Отечеством» (почему то 3-й степени), члена Центральной ревизионной комиссии всесильного ЦК КПСС в брежневские годы и председателя Союза кинематографистов СССР в годы горбачевской перестройки, и просто — артиста Михаила Александровича Ульянова в течение более чем 50 лет. По словам дочери актера Елены Ульяновой, принимавшей участие в подготовке книги, «отец всю жизнь, постоянно что-то записывал — урывками или основательно. Подробные и ежедневные записи отца посвящены только и исключительно его профессиональной жизни, его творческим поискам, его сомнениям и открытиям.

В дневниках и записных книжках победоносный Михаил Ульянов, обладатель всех возможных званий и лауреат всех мыслимых орденов, медалей, ветвей и кубков, председатель бесчисленных комиссий, союзов, обществ и фондов предстает не таким „эталонным“, каким мы привыкли его видеть…». Ульянов сыграл десятки, если не сотни ролей, от председателей колхозов и трактористов до римского императора Антония или английского короля Ричарда III. И все это нашло отражение в дневниках. Сомнения, размышления, подробные заметки к работе над ролями…

Кроме того, ощущения сопричастности выдающейся личности, которое дает любая хорошая мемуарная и дневниковая литература, «Неизвестный Михаил Ульянов», безусловно, будет практически полезен всем начинающим артистам и артисткам нашей необъятной страны. Число их точно не подсчитано, но если только в одном Нью-Йорке обитают 127 000 зарегистрированных актеров и актрис, то в Москве, Питере, Екатеринбурге, Новосибирске, Томске и т.д. и т.д. их число точно не меньше. Перед нами записи актера, который мог сыграть ВСЕ. Степана Разина, Ленина, белого генерала в эмиграции, маршала Жукова, советского писателя — лауреата Госпремии, местечкового еврея-философа, Скупого из пушкинских «Маленьких трагедий», Клааса из «Легенды о Тиле Уленшпигеле»… все. И это совсем не всеядность. Это дар перевоплощения и… понимания.

Странно, может быть, поэтому лично у нас чтение дневников Михаила Александровича вызвало что-то вроде не то что бы разочарования, но, скажем по-другому, легкой досады. Несмотря на «предупреждение» дочери артиста, что «речь здесь пойдет в основном о работе», мы ожидали найти в дневниках высказывания или хотя бы упоминания об острых проблемах недавней советской и особенно сегодняшней российской истории. И не нашли.

О новых временах Ульянов вообще в основном молчал (хотя это, безусловно, красноречивое молчание), а о советских высказывался крайне осторожно. Например, описывается визит к партийному цензору по поводу постановки шукшинского «Я пришел дать вам волю». Ульянов репетирует роль Стеньки Разина, цензор недоволен: «…слишком много ненужных перекличек с современностью». И?.. И все, тишина… Разумеется, Михаил Александрович не был обязан писать (и тем более играть) публицистику в духе, например, Юрия Любимова (и никто не обязан), но… хоть как-то отреагировать, пошутить, сыронизировать, возмутиться… Ничего. Возможно, Герой Социалистического Труда и делегат нескольких партсъездов понимал, насколько ненадежная вещь «личный дневник» и насколько призрачна его неприкосновенность — особенно для «соответствующих органов» советского времени… А то, что Ульянов хорошо понимал изнанку своей эпохи, его дневники и записные книжки говорят довольно красноречиво.

Хотя речь идет и «о работе». Страницы, посвященные шекспировскому «Ричарду III», который ставился в Театре Вахтангова в 1976 году, написаны совсем не сухим исследователем-академистом и, главное (увы), звучат очень и очень современно. «Сейчас побеждает не сильный и умный, а наглый и бесстыдный… В этом мире (мире пьесы) все время что-то происходит. Жизнь тревожная, нервная, невыносимая жизнь — держащая все время в чудовищном напряжении. Ни секунды покоя и забвения. Как звери на охоте… Ричард демонстрирует виртуознейшее мастерство — обмана народа. Он может превращаться в кого угодно, он может изобразить любые чувства, любые слезы ради достижения своей цели…»

Когда мы рассказали о своих чувствах от чтения «Неизвестного Ульянова» одной театральной даме, хорошо знающей театральную и киношную жизнь Москвы 1970-1980-х годов, она вспомнила давний советский фильм «Простая история», где в паре с Михаилом Ульяновым играла Нонна Мордюкова, чья актерская судьба чем-то напоминает судьбу Михаила Александровича и судьбы других советских театральных титанов и стоиков. «Помните ее реплику в этом фильме?» — спросила дама. — «Нет». — «Ну, как же. „Хороший ты мужик, Андрей Егорыч, — сказала героиня Мордюковой, — но не орел…“ Не орел, понимаете?» — «А он должен был быть орлом?» — спросил я. — «Нет, но вы же немного ищете этого в его книге. А это был его экранный образ, вот и все…»

Заканчивая рецензию, мы вдруг вспомнили свою короткую встречу с Михаилом Александровичем поздним осенним вечером 2000 или 2001 года в одном из круглосуточных кафе на Тверской улице. (Москва — город маленький. ) Мы сидели с одной нашей знакомой у большого окна, выходящего на Тверскую, и болтали о каких-то пустяках, как вдруг увидели Ульянова. Он стоял у окна кафе со стороны улицы и рассматривал его ярко освещенную внутренность, возможно, кого-то разыскивая, а возможно, просто раздумывая, не зайти ли. Несмотря на холодную погоду, плащ его был расстегнут и верхние пуговицы рубашки тоже. Нам даже показалось, что Михаил Александрович был, что называется, немного выпимши. «Это же… Ульянов, артист!..» — воскликнула знакомая. Я растерянно подтвердил. Ульянов еще немного помедлил, мельком посмотрел на нас, сидящих со своими коктейлями на высоких красивых табуретах, на нарядную и снобскую публику внутри кафе и пошел дальше. Мне вдруг показалось, что он смотрел на нас как на существ из другого мира. Знакомая взглянула на меня: «Какой-то он был невеселый…» Я согласился: «Да». Почему-то от этой мимолетной встречи у меня до сих пор осталось странное чувство вины.