Екатерина Райкина, Заслуженная артистка РФ. Окончила Театральное училище им. Щукина в 1959 г. В том же году принята в труппу театра им. Евг. Вахтангова. Роли в театре: Фани («Ангела»), Катя («Много ли человеку надо?!»), Майя («Иркутская история»), Катя («Двенадцатый час»), Софья («Дамы и гусары»), Зелима («Принцесса Турандот»), Полли («Миллионерша»), Паша, Катя («Идиот»), Поводырка («Виринея»), Люсиль («Мещанин во дворянстве»), Ира («Антоний и Клеопатра»), Ниночка («Из жизни деловой женщины»), 3-й критик («Театральная фантазия»), Татти («Неоконченный диалог»), Ксения («Чем люди живы»), Жонка («Степан Разин») и др. Роли в кино: «Западня», 1962 г., «Свадебное путешествие», 1962 г., «Мой белый город», 1962 г., «Юность отцов», 1962 г., «Три тетради», 1963 г.

— Начнем, Катя, с сегодняшнего дня. Расскажите, пожалуйста, нашим читателям, почему вы оказались в Монреале?

— Мой приятель, замечательный артист Александр Дик уже играл в нескольких спектаклях театра имени Варпаховского, который базируется в Монреале. Видимо, он и рассказал обо мне создателям и руководителям театра — Григорию Зискину и Анне Варпаховской. И однажды, будучи в Москве, Анечка позвонила мне и предложила поработать с ними. А я не то, что хотела, я просто мечтала, жаждала работы, страдая без нее… Мне прислали пьесу «Бабье лето», я влюбилась в нее, в свою роль, прилетела в Монреаль, где и начались репетиции. У нас прекрасный небольшой коллектив, мы интенсивно работаем, поскольку за месяц должны приготовить спектакль. Мы в России к этому не привыкли, наши государственные театры так не работают: мы над каждой пьесой трудимся с прохладцей, месяца три-четыре, а то и полгода. Есть режиссеры, которые вообще превращают театр в лабораторию, такие, как Анатолий Васильев, например. Он года три работал над двумя спектаклями: «Серсо» и «Взрослая дочь молодого человека». Словом, так быстро, как на Западе, в России не работают. Я впервые попала в такую экстремальную ситуацию (смеется).

— А что все-таки происходит сейчас в вашей альма-матер — театре имени Вахтангова? Я читал, что художественный руководитель театра, Михаил Александрович Ульянов, болен. Это сказывается на делах театра? Или не только это?

— Мне очень повезло, что когда-то я вошла в здоровый, живой театр, в прекрасную труппу. Я видела и партнерствовала с такими великими актерами, как Николай Гриценко, Михаил Астангов, Михаил Ульянов, Юрий Яковлев… К сожалению, Михаил Александрович уже не может работать в театре. Я очень его люблю — и как актера, и как человека, мы много играли с ним, партнерствовали, а теперь я смотрю на него просто со слезами. У него, художественного руководителя театра, не осталось сил. Поэтому в театре, несмотря на наличие прекрасных актеров, полный разброд. Театр принимает молодых актеров, но растут они, как грибы: сами по себе, без руководителя, который бы воспитывал в них вкус, прививал вахтанговские традиции. Я считаю, что режиссура Романа Виктюка, при всем ее своеобразии, все-таки вне вахтанговской эстетики. Еще один режиссер — Владимир Мирзоев — тоже совершенно не наш. В общем, повторяю, в театре — полный разброд. Спектакли, в которых я играла, сняты, а нового для меня ничего нет. То есть выходить на сцену в тех спектаклях, которые идут сейчас в Вахтанговском театре, мне не хочется.

— Вы родились в театральной семье. Ну, об Аркадии Исааковиче знают миллионы, несколько слов о маме, которая была женщиной выдающейся, правильно?

— Да, она была одарена многими талантами! Это была, во-первых, красивая женщина, в которую папа влюбился с первого взгляда и тут же сделал ей предложение. Рома, Руфь Марковна Иоффе, — литературный и сценический псевдоним Р. Рома — была яркая, характерная актриса, умница, настоящая интеллектуалка. Близкие называли ее Ромочка, Рома. Мама была энциклопедически образованна, у нее был несомненный литературный дар и безупречный вкус. Она не успела написать книгу о своем муже, но то, что написала, было опубликовано в самых престижных периодических изданиях: в «Новом мире», «Знамени», «Юности». И в «Пионере»! Hа детские рассказы ее вдохновил сын Костя, который младше меня на целых 12 лет. В 17 лет я уехала в Москву, а Костя остался с родителями в Ленинграде.

— С вами случилась какая-то жуткая история: вы чуть не погибли от голода в «Ташкенте — городе хлебном…»

— Начало войны застало нас в Ленинграде. Мама позвонила Михаилу Михайловичу Зощенко, который находился на даче и не знал, что началась война. Мама спросила у него совета: что делать со мной, потому что она с папой должна ехать на фронт. Михаил Михайлович предложил отправить меня с детским садиком союза писателей Ленинграда в Гаврилов Ям, что в Ярославской области. Я в этой самой Яме тут же начала болеть, ужасно страдала, рыдала, отказывалась есть. Телеграммой вызвали родителей, мама примчалась первая, следом прилетел папа. При нем, помню, был лишь маленький чемоданчик, в котором лежали только грим и подворотничок — папа полагал, что где-то еще сможет выступить. Едва они приехали ко мне, как вокруг Ленинграда сомкнулось кольцо блокады. То есть я невольно спасла их, они могли погибнуть в блокаде. Меня привезли в Москву, стали думать, что со мной делать — не брать же трехлетнего ребенка на фронт! В гостинице «Москва» к родителям подошла какая-то женщина и говорит: «Оставьте мне Катеньку, я из Ташкента, у меня там дом, сад, фрукты, вы будете что-то присылать дочке, все будет в порядке». И папа с мамой со спокойной душой молодых людей отправили меня с этой теткой в Ташкент. Что же оказалось на самом деле? Выяснилось, что эта женщина в подполе прячет трех дезертиров: мужа и двух взрослых сыновей. Ей нужны были деньги, пайки, которые и присылали родители! А я жила в свинарнике вместе с поросенком Борькой. Меня почти не кормили, я ходила вдоль арыков, собирала огрызки и объедки, бродила по трамвайным путям — в трамваях возили зерно на элеватор, я собирала то, что просыпалось на землю. Папе удалось вызволить (когда открылась «Дорога жизни») из кольца блокады свою маму с двумя младшими детьми, они приехали в Ташкент, увидели меня и ужаснулись. Папина сестра, моя тетка, рассказывала мне: «Когда мы увидели тебя, подумали: ты можешь сегодня — завтра умереть». Меня выходили, война окончилась, мы вернулись в Ленинград, я пошла в школу.

— В каком возрасте вы решили, что пойдете по стопам родителей?

— В 12 лет. История такова. В Ленинграде проходили гастроли Вахтанговского театра. Привезли пьесу «Отверженные», в которой Козетту играла московская девочка и которую родители в Ленинград не отпустили. Меня через Николая Павловича Акимова пригласили на эту роль, я, конечно, помчалась. И полюбила театр, актеров, и меня тоже очень полюбили, приняли в свой коллектив. То есть в театр имени Вахтангова я пришла в 12 лет (смеется)! Рубен Николаевич Симонов по окончании гастролей сказал: «Катя, приходи к нам в училище, потом мы возьмем тебя в театр». Так оно и получилось.

— Вы мамина или папина дочка, Катя? Что у кого взяли?

— Я очень здорово «помешанная» (смеется). Иногда нахожу в себе яркие мамины черты, иногда замечаю: нет, это папа! В классе 5-м от своих подружек я услышала такую сентенцию: «Катька, а ты ведь приемная дочка — ни на кого из родителей не похожа!» Боже, что со мной было! Я еле дождалась, когда родители приехали с гастролей, в слезах бросилась к ним с упреками: как вам не стыдно, вы меня обманули, вы не мои родители и тому подобное. Мама была в шоке, со слезами стала меня уверять, что я их дочь. Но я действительно не похожа ни на маму, ни на папу, скорее — на свою бабушку, мамину маму.

— Вы окончили театральное училище имени Щукина. С кем из ныне известных артистов учились?

— Самый знаменитый из всех моих сокурсников — Миша Державин. Он был на курс старше, но ушел сниматься в кино, в фильме «Они были первыми», из-за чего пропустил один год и «догнал» меня.

— Ну, коли речь зашла о Державине, нельзя не вспомнить Ширвиндта…

— Александр Ширвиндт закончил Щукинское училище, когда я пришла на первый курс. И я помню, когда болталась по коридорам училища, сдавала вступительные экзамены, выпускники, в том числе и Ширвиндт, подходили к нам и говорили: «Ну, что вы тут забыли? Бегите отсюда!..» С любовью и благодарностью вспоминаю педагогов Щукинского училища. Это и Елизавета Георгиевна Алексеева, и Цецилия Львовна Мансурова, и Анатолий Иванович Борисов, и Юрий Васильевич Катин-Ярцев, и Владимир Иванович Москвин, сын Ивана Михайловича Москвина.

— Вы довольны тем, как сложилась ваша актерская судьба?

— Нет, конечно! Я не сыграла и десятой доли того, что хотела и могла бы сыграть. Я много размышляла, почему так получилось, плакала, рыдала, страдала. Это был страшный период моей жизни. Потом я решила, что надо жить, занялась архивом папы, стала внештатным сотрудником Фонда имени Аркадия Исааковича Райкина. Архив папы огромный, содержит невероятное количество писем, присланных из всех, самых глухих, уголков Советского Союза. В них и восхищение его талантом, и многочисленные просьбы, советы, предложения репертуара и т.п.

— Об одном письме Аркадию Исааковичу я знаю точно: его написал мальчик Саша Калягин, ставший знаменитым актером и режиссером…

— Да-да-да! Теперь несколько слов о музее Аркадия Райкина. В квартире, где он жил последние годы с мамой, теперь живу я. Я трепетно отношусь ко всему, что связано с именем Райкина, мечтаю о том, что при театре «Сатирикон», носящем имя Райкина, будет создан музей эстрады, в котором большая экспозиция, а возможно, целый зал будет отведен творчеству моего отца. Строительство музея идет давно, но, как всегда, когда денег нет, оно замирает. Я мечтала, что музей будет открыт к 90-летию со дня рождения Райкина, теперь надеюсь, что к 100-летию его обязательно откроют (смеется). Я все бы туда отдала, может быть, приходила бы туда иногда, что-то рассказывала экскурсантам.

— Хорошо. Не могу не спросить вас о главном режиссере театра имени Аркадия Райкина — Константине Райкине.

— Это моя давнишняя, крепкая, нежная любовь на всю жизнь. Мы очень дружны, но, к сожалению, в последнее время общаемся мало из-за безумной занятости Кости. На нем лежит огромная ответственность за все, что происходит в «Сатириконе», кроме того, он набрал уже второй курс во МХАТовском училище, первым своим курсом он пополнил труппу театра. Студенты счастливы, что попадают в руки такого мастера. Вы ведь знаете, Костя — великолепный актер. Кроме того, он очень любит своих питомцев и отдает им все свободное время.

— Я видел Константина в Америке, в моноспектакле «Контрабас». Он полтора часа держал зал в напряжении — один! Еще о ваших ближайших родственниках. Ваш единственный, общий с Юрием Яковлевым, сын — тоже ведь актер? Как складывается его карьера, жизнь?

— Алеша тоже окончил наше училище, подавал большие надежды. Он славный человек, начитанный, интеллигентный, с большим чувством юмора. Три года проиграл в театре имени Ермоловой, но когда в театр пришел и привел свою команду Валерий Владимирович Фокин, Алеша оттуда ушел. И создал с актером Александром Пономаревым небольшой театр «Чет-нечет». Они ставили спектакли по русскому литературному авангарду начала ХХ века: это были Введенский, Хармс, Евреинов, Хлебников. Я тоже играла у них в трех спектаклях. И вдруг Алеша говорит мне: ты знаешь, мне надоел авангард, хочу играть классику. И стал уговаривать своего партнера ставить классику, Саша не захотел, и Алеша из театра ушел. В начале — в никуда, а сейчас занимается бизнесом, недвижимостью. Мне очень, очень жаль… Снялся Алеша лишь в одном фильме — «Миллион в брачной корзине» Шиловского, довольно удачно. Вел телевизионные передачи, делал это очень профессионально, но телевидение наше сейчас тоже, мягко говоря, в упадке… Два года назад Алеша и его жена подарили мне внучечку — Лизоньку.

— Ваша мама не успела написать книгу об Аркадии Райкине. А вы такую книгу пишете?

— Я была составителем книги воспоминаний о нем. В сборнике участвуют много хороших людей, которые любили папу, работали с ним. Я и Костя тоже написали в этот сборник.  Сейчас готовлю второй сборник воспоминаний, таким образом, получается объемный портрет Аркадия Райкина.

— Вы сказали как-то, что ваш отец прожил бы гораздо больше, если бы не его изматывающая работа. Но он ведь и не думал беречься, правда?

— Ему все говорили: Аркадий Исаакович, ну поберегите себя, нельзя так много выходить на сцену. Папа отвечал: «Ну, как же я могу не выйти, если люди пришли выслушать меня, ждут моего слова?» Последние пять лет каждый его выход на сцену был, без преувеличения, подвигом. Он ведь страдал болезнью Паркинсона, ему очень трудно было начать говорить, начать двигаться. Во время последних гастролей по Америке я ему помогала есть, бриться, одеваться — ему все было тяжело. Но когда он выходил на сцену, он буквально оживал, преображался, получая заряд любви, благодарности, обожания, восхищения, нежности — всего, о чем может мечтать артист и человек. И я трижды благодарна зрителям, которые продлевали — и продлили! — папе жизнь.

— Кто вы по жизни, Катя? Оптимист или пессимист? Что в сегодняшней жизни России вас радует, что — огорчает?

— Я оптимист, но в сегодняшней России меня безумно огорчает судьба стариков и детей. Я просто не могу включать телевизор! Потому что когда я смотрю передачи о брошенных, забитых или истязаемых детях, о забытых стариках, — это волнует, трогает и бесит одновременно! Ввели монетизацию льгот. Но прежде чем принимать такое решение, надо было хорошо все обдумать, взвесить, а для этого нужна голова. Как минимум! А ее-то — нет! Меня волнует и страшит будущее нашей страны. Победительница фашизма позволяет разгуливать по улицам фашистам! Мало того, совершенно не пресекаются продажа фашистских книжонок, газетенок, сборища фашистов. А если и пресекаются, то совершенно формально, судебные органы бездействуют, а нужен большой, открытый суд над этими подонками. Ну и неизбывный в России антисемитизм… Он существует на каком-то, я бы сказала, генетическом уровне, поэтому его нельзя подогревать, стимулировать, разжигать. А надо подавлять в зародыше, что, к сожалению, наши руководители не делают.

— Н-да. Последний вопрос, Катя: вы общаетесь со своими родителями? Спрашиваете совета, жалуетесь, делитесь радостями?

— Скажу одно: мне их очень не хватает. Я не словами с ними общаюсь, а мысленно. И Костя тоже, между прочим, общается. Ему на одной из встреч сказали: «Как рады были бы родители вашим успехам, увидев вас на сцене, в режиссуре!» Костя ответил совершенно искренне и серьезно: «А они радуются!»