Над сценой зависли обломки неопределенного цвета. Скорее всего ошметки от какого-то грандиозного химического опыта. В пол воткнута стеклянная труба — гигантская мензурка. В ней бултыхается фигурка фантастического космонавта, называемого Ночь (Павел Сафонов). Возле прозрачного «небоскреба» разгуливает мускулистый крепыш, представившийся Меркурием (Максим Суханов). Оба весьма подозрительных субъекта задушевно переговариваются песенными фразами, уткнувшись в микрофоны.

Классицистская комедия на тему античного мифа — «Амфитрион» Ж-Б. Мольера начинается как рок-опера. А на другой половине сцены разворачивается авангардный балет. Это Владимир Мирзоев придумал свой очередной провокационный спектакль. На этот раз на сцене Театра имени Евг. Вахтангова. (В сотрудничестве с художником Павлом Каплевичем, композиторами Алексеем Шелыгиным и Максимом Сухановым, хореографом Ким Франк).

Один из принципов провокационной режиссуры — стремление окружить спектакль сопутствующими смыслами, далекими от его ускользающей сути. И направить рассуждения будущих толкователей по заведомо ложному пути. Например, по такому — «Амфитрион» — пьеса про обман. Это хороший повод, как следует одурачить зрителя. А одним из самых сильных средств околпачивания людей, как известно, является театр. Театр же, в свою очередь, тоже легко ловится на хитрые приманки, коими являются театральные приемы и приемчики, взятые из противоположных эстетических систем. К примеру, сложные переживания и сомнения героев возможно сбить балагурством и эксцентрикой. Нетрудно поступить и наоборот. И так далее, до бесконечности.

Зритель, боящийся быть обманутым и бдительно исследующий каждый режиссерский расчет, попадется в ловушку быстрее непосредственных и простодушных наблюдателей вереницы забавных сценок. Тем не менее лихая перевить стилей, затеянная Мирзоевым, увлекает не меньше литературной основы спектакля. Тайники мудреных метафор, запрятанные то тут, то там, — узелки в этой перепутке нитей. Если на сцене висит ружье, то с финалом спектакля все ясно. А если пластмассовые номерки? Что это, если не перемигивание с пастернаковским — «И рифма не вторенье строк, А гардеробный номерок, Талон на место у колонн В загробный гул корней и лон…»? Мрачный намек, указывающий на пугающую неопределенность времени и пространства этого странного действия. (Указание программки на конкретный город Фивы имеет весьма косвенное отношение к спектаклю).

Непонятно, где и когда творится нечто, способное каждому вывернуть разум наизнанку. Игра воспаленного воображения? Галлюцинации и бред раздваивающихся личностей? Запутанный и изощренный аналог любимого афоризма философов «я равно не я»? Боги, принявшие обличья людей, попытались внушить своим «прототипам», что они — это другие. Да заигрались до опасных пределов. Чуть было сами не погрязли в мелких человеческих страстишках, чуть было не скатились со своего Олимпа, рискуя остаться в грешном мире насовсем. Но пока боги уверены в своем могуществе и творят все, что им вздумается. Хотя, зачастую, и не своими руками.

К услугам персонажей предоставлен целый набор деревянных палок с ладонями на концах. Это волшебные жезлы и трости кукловодов. Но скорее всего еще одни метафоры-обманки. Над спектаклем витает легкомысленная безответственность к смыслу. Режиссер выстраивает сцены смешно и красиво, не заботясь о морали и выводах. Оказывается, грациозные па, навеянные пластикой античных скульптур, прекрасно уживаются с балаганной пантомимой, подчас нецензурного характера. А если в море патетики попадает капелька фарса, то клоунада грозит затопить все пространство.

Алкмена (Юлия Рутберг), обидевшаяся на своего раздвоившегося супруга, плачет и возмущается не на шутку. Но вдруг грозит пальчиком и застывает в дурашливой задумчивости. Словно светская красавица, угодившая в круговерть неприличных выходок и трюков. Эта кутерьма захватила всех, кроме, пожалуй, Юпитера (Алексей Завьялов). Но ему и пристало больше всех заботиться о хорошей мине в нечестной игре.

Можно быть спокойным, когда есть такой бессовестный заправила обмана, как Меркурий (Максим Суханов). Вот кто не стесняется напяливать всякие скользкие личины, виртуозно скрывая свое небожительство. Вы только посмотрите, как он ходит! Сдвинув коленки, вальяжно переваливаясь с бока на бок. Разве так передвигаются боги? А когда он переплавляет Созия в не-Созия, поджаривая его на лопате, то своей хозяйственной основательностью более всего напоминает Бабу Ягу. Неугомонный фигляр не скупится на двусмысленные жесты, рискованные телодвижения, наглые усмешечки, неприличные взгляды и хулиганские интонации.  Максим Суханов знает толк в превращениях голоса. Звуки расплющиваются и расползаются противными гусеницами. Бас соскальзывает к фальцету, чередуются скрипы и писки. У Созия (Владимир Симонов) есть все основания бояться этого существа, «такого черта меж богов».

Но вот, уставший от собственного испуга, Созий расстается со своей трусливой дрожью, распрямляет плечи. И дерзкий паяц Меркурий над ним больше невластен. Жена Созия, Клеантида (Мария Аронова) — женщина «от земли», уверенная в незыблемости супружеских добродетелей. Ей, бедняжке, труднее всего приходится в этой, мягко говоря, неоднозначной ситуации.  Она трогательно таращит глаза, стараясь хотя бы что-то понять, но запутывается все больше. Гораздо лучше не знать истинной подоплеки парадоксальных событий.  Человек, не подозревающий, кто перед ним на самом деле, вдруг чувствует в себе неведомые силы для протеста против нахального самозванца.

Амфитрион, каким его играет Сергей Маковецкий, всерьез готов к нешуточной битве. Но сражение подчиняется ехидным правилам игры в «Наоборот». Полководец-герой серьезен настолько, что вот-вот впадет в детство. Он горделиво выплывает на сцену на котурнах-ботиках. Так бы и продержался с высоким достоинством. Но земля пошатнулась, подошвы котурн прогнулись. Героизм свернулся и съежился. Словом, «пафос перевалил через край и превратился в гротеск».

Дворец полководца — шаткая постройка, похожая на каркас голубятни. Вместо крыши — деревянная лестница. В финале спектакля герой поднимается на ее верхушку и пытается взлететь. Лети, лети, Амфитрион! Только там, в запредельных далях, твое «я» обретет свои подлинные очертания.