Сняв с себя тяжкие обязанности худрука в Театре им. Станиславского, выдержав довольно долгую паузу, Владимир Мирзоев вернулся на хорошо знакомую вахтанговскую сцену и поставил комедию Мольера «Дон Жуан». Задним числом можно сказать, что опыт художественного руководства был для Мирзоева неудачен, но небесполезен.

Во-первых, пополнилась его актерская сборная: Лера Горин, игравший юродивую Маню Горелую в спектакле «Семеро святых из деревни Брюхо» (декабрь 2003 года), наделен тем талантом органичной странности, который очень люб режиссеру: Мирзоев с радостью привел его в свой новый спектакль. На премьере Лера Горин играл эпизодическую роль простака Пьеро, однако ему предстоит играть (в очередь с Евгением Стычкиным) и Сганареля, а это роль важнейшая. Сганарель у Мольера — не очень умелый, но очень настойчивый защитник моральных прописей, естественных чувств, бесхитростной веры, т.е. всего того, что давно опостылело Дон Жуану.

В великом спектакле Анатолия Эфроса (Театр на Малой Бронной, 1973 год) Дон Жуан и его слуга Сганарель (Николай Волков и Лев Дуров; Михаил Козаков и Александр Каневский) были почти равноправны; по-видимому, так оно и для Мирзоева, который вынес в заглавие спектакля оба имени. Подтверждается ли название «Дон Жуан и Сганарель» самим спектаклем, вопрос спорный: об этом позже.

Второе приобретение Мирзоева: судя по вахтанговской премьере, режиссеру стали нравиться внятность и простодушие. Разумеется, мы имеем дело с мирзоевской внятностью и мирзоевским простодушием, однако факт есть факт: «Дон Жуан и Сганарель» — один из наименее заковыристых спектаклей Мирзоева за последние десять лет. Смотреть его приятно, понимать происходящее нетрудно, у всех сценических шарад, без которых Мирзоев перестал бы быть собою, есть вразумительные ответы. К примеру: почему афишей спектакля служит гравюра Гюстава Доре — иллюстрация к одной из песен «Ада», изображающая Вергилия, Данте и мучающихся грешников? Ответ готов: Дон Жуан, сопровождаемый слугою, спускается по кругам своего личного ада, и грехи его становятся все тяжелее: сладострастие — богохульство — лицемерие — отчаяние («…Что бы ни случилось, никто не посмеет сказать, что я способен к раскаянию», — говорит Дон Жуан за несколько секунд до смерти).

У Данте за эти грехи наказывают, соответственно, во втором, седьмом и восьмом кругах, отчаяние царствует в девятом: маршруты, как мы видим, в точности совпадают. К примеру: почему во втором действии Сганарель-Стычкин появляется в черных кучеряшках с бакенбардами — говоря проще, в пушкинском парике? Задачка посложней, но тоже разрешима: дело не только в том, что Пушкин написал «Каменного гостя», но и в том, что Стычкин семь лет назад сыграл Пушкина в «Дне полнолуния» Карена Шахназарова. Очень по-мирзоевски.

А почему Дон Луис, отец Дон Жуана, стал в спектакле Доньей Луизой (Марина Есипенко), а слуга Эльвиры — госпожой Гусман (Агнесса Петерсон), даже и гадать не надо. Женских ролей в любом спектакле всегда меньше, чем нужно театру, особенно академическому. Насколько я помню, раньше Мирзоев никогда не обращал внимания на подобные вещи. Побывав худруком, стал обращать. Оно и спектаклю на пользу: хореограф Артур Ощепков придумал для женского ансамбля весьма выразительные движения (назвать их танцами я, человек отсталый, все-таки не решаюсь).

Дон Жуана, как и следовало ожидать, играет Максим Суханов, универсальный протагонист мирзоевского театра. Не хочется в очередной раз рассказывать про его бритую голову и хитрые глаза, про особую тягучесть интонаций, которые из детских или нарочито-приторных моментально умеют стать угрожающими (а в звучании изменилось совсем немногое!), про странное сочетание мощи и легкости (то ли облако к тебе приближается, то ли лавина) — но я, собственно, уже все рассказал. Остается добавить, что в «Дон Жуане и Сганареле» Суханов играет более разнообразно и, пожалуй, более жизнеподобно, чем в «Амфитрионе» или «Лире» — прежних спектаклях Мирзоева на вахтанговской сцене. Особенно хорош он в начале спектакля: в первом разговоре со Сганарелем («И вам, сударь, не страшно, что вы тут полгода назад убили командора? — А что, я как-то не так его убил?» — тон — наивно-издевательский). Не хуже и диалог с Эльвирой (Наталья Швец), где Дон Жуан-Суханов изо всех сил старается выглядеть виноватым ребенком, которого взрослая тетя журит за в общем-то невинную шалость: ну виноват я, виноват, но, может, хватит уже?

Говоря короче: лучше всего в «Дон Жуане и Сганареле» удалось то, чем Мирзоев хотел потешить публику. Гораздо хуже обстоит дело со сценами, ради которых Мольер писал самую философскую из всех своих комедий. Мирзоеву, старавшемуся поставить веселый и заводной «спектакль для широкой публики», мешает категорическая серьезность, с которой в пьесе обсуждаются вопросы жизни, веры и морали; еще больше ему мешает сам способ обсуждения. Монологи мольеровских персонажей кажутся режиссеру невыносимо длинными и, возможно, чересчур музыкальными: слишком последовательно и стройно развивается мысль, слишком изысканно строится фраза: все это хочется сокращать, упрощать, огрублять или попросту кромсать на части (так разрезан в спектакле монолог Дона Луиса — виноват, Доньи Луизы). Вероятно, для зрителя так оно и понятней и веселее. Но я всегда думал, что для актера и режиссера интереснее искать свои ходы и свои пристройки к неподатливому классическому тексту, чем подлаживать этот текст под себя и под нас, какие мы есть. Себя и свой способ мысли мы более или менее знаем — хотелось бы узнать что-нибудь о Мольере.

Существует выражение: «Выплеснуть с водой и ребенка»; Мирзоев, ставя «Дон Жуана», старательно сохранил и на свой манер ароматизировал всю «воду», какую мог, — «ребенок» же оказался ему совершенно не нужен. Именно поэтому не очень нужен оказался и Сганарель, оппонент Дон Жуана: поскольку философский спор всерьез не принимается, слуга становится обычным театральным слугой: ну разве чуть более умным, чем обычно.

Зато на спектакле весело. Более всего когда ансамбль «Петровича» (Михаила Соколова), устроившийся в левой ложе и на краю авансцены, наяривает блюзы. «Петрович», лучший из отечественных харперов (т.е. музыкантов, играющих на губной гармонике), начал играть еще в 70-е годы в первом составе «Удачного приобретения» — это легендарная личность и колоритнейшая фигура. Лысина в полголовы, длинный хайр, окладистая борода, бешеный темперамент: этакая взрывчатая смесь Льва Толстого с Санта-Клаусом. Почти все, что нужно петь, он поет сам, но дважды микрофон берет Максим Суханов: это лучшие минуты спектакля. А если кому-то в эти минуты покажется лишним театральное действие как таковое — ну что же, считайте, что сходили на концерт.