Последние московские сезоны богаты на исторические сюжеты, театры же с удовольствием забавляются с историческими личностями. По столичным сценам ходят Наполеон, Ричарды III, Фредерик-Леметр с м-ль Жорж, целая компания Сирано и прочие. Зловеще-привлекательный Калигула — тоже не редкий гость. Правда, эпатажного римского императора не столь давно выгнали с Малой Бронной, спустя сезон он в новом обличье воплотился на вахтанговской сцене.

ачинающий режиссер Павел Сафонов на заглавную роль пригласил Владимира Епифанцева и лучше выдумать не мог. Сафонов — человек далеко не бесталанный. Неплохой актер, с недавних пор бросившийся в режиссуру. Его дебютный спектакль «Прекрасные люди» по Тургеневу, сделанный в Щукинском училище, оказался столь любопытен, что ему продлили жизнь и до сих пор играют в Театральном центре на Страстном. Сафонов не возгордился и даже решил кое-чему поучиться в новой профессии, став магистрантом Школы-студии МХАТа. Попутно на Малой вахтанговской сцене сделал весьма недурную «Чайку», куда привлек звезд первой величины в лице Людмилы Максаковой, Юрия Яковлева, Вячеслава Шалевича, Сергея Маковецкого. Впрочем, и там не забыл Епифанцева, в образе Кости Треплева истерично требовавшего «новых форм».

Но вот учеба, кажется, парадоксальным образом не пошла Сафонову на пользу, поскольку в «Калигуле» он впервые заставил публику скучать, мучиться и в массовом количестве сбегать в антракте. Кто спорит, «Калигула» Камю — пьеса хорошая, особенно если внимательно читать ее дома, удобно устроившись в кресле. Театр вообще — странное явление. То какую-нибудь пресловутую «телефонную книгу» так разыграет, что глаз не оторвать, а то, наоборот, заставит думать, что весьма солидный писатель, сочиняя произведение в драматической форме, о сцене и не помышлял. Ну удобнее ему так самому с собой диалоги вести.

Между прочим, не менее знаменитый земляк Калигулы Сенека сочинял свои философские трактаты в виде пьес. И как-то мало кому приходило и приходит в голову тащить их на подмостки. Камю, конечно, ни в чем не виноват, и на легендарный спектакль Петра Фоменко с участием Олега Меньшикова публика валом валила. Здесь же возникает неистребимое ощущение, что пьеса путается под ногами, как породистый пес, попавший в компанию маргиналов. Его то пнут, то погладят, а то и вовсе не обращают внимания — бегает, ну и ладно. Понятное дело, когда слов чрезмерно много, к тому же они сплетаются в долгоиграющие интеллектуальные пассажи, душа режиссера взыскует зрелища. Он и задумывает его как театр в квадрате: театр времен Сафонова и Епифанцева. Фиксируются кулисы, подмостки, то и дело выносятся-вывозятся разные интересные штучки вроде ложного аквариума, откуда можно выйти сухим из воды, или псевдоантичных скульптур со следами пыточной деятельности (сценография Станислава Морозова). Ясный перец, будет много дыма, огня, световых эффектов, изощренных музыкальных вкраплений и пластических экзерсисов почему-то в стиле Романа Виктюка (хореограф Альберт Альберт). Даже свита Калигулы в этих плясках обряжена в юбки (костюмы Марии Даниловой), хотя это, конечно, эстетически связано с невоздержанным в ориентации императором.

Все это, конечно, впечатляет. Но как начинает впечатлять с первой минуты, так и тянется на одной монотонной ноте в течение трех с лишним часов. Право же, даже неофиту известно, что любое сценическое действо, пусть оно выдержано в суперновых формах, предполагает хоть какую-то эволюцию, смену интонаций, пульсацию ритмов. Кардиограмма же этого спектакля при всех его эффектах отражает состояние весьма ослабленного и не слишком жизнеспособного организма. И даже персонажей в конце концов перестаешь различать, таскают ли они тачки с кирпичами, как невольные каменщики-заговорщики, декламируют ли стихи или философствуют.

У Сафонова все они, скорее, некий Хор, хотя Камю дарил каждому свою партию. Добрым словом вспомнишь разве что Херея (Олег Лопухов) да Сципиона (Юрий Чурсин), не растерявших индивидуальности. И хотя принято считать, что короля играет свита, Калигула — Епифанцев самодостаточен на все сто. Впрочем, цезарю цезарево. Г-н Епифанцев вообще непрост и давно обвешал себя ярлыками, от изысканного enfant terrible до грубоватого «сатаниста». Впрочем, enfant пребывает в возрасте уже достаточно зрелом и свои убойные высказывания рассыпает в интервью вполне сознательно.

Любит наш мизантроп-экстремист словесно-действенные провокации. То Петра Фоменко готов духовно убить, то в любви к черной мессе признается, а современный театр для него не более чем труп, который забыли похоронить. Меж тем театром этим занимается, причем в двух ипостасях сразу — актерской и режиссерской. Опять-таки отнюдь не бесталанно, хотя есть ли позитив в агрессивной, разрушительной энергетике, тот еще вопрос.

Жутковат г-н Епифанцев в «Калигуле». Не лицом страшен (оно-то самое обычное, курносенькое), но лица этого выражением — брезгливо-презрительным, ненавидящим. Накачанные мускулы, модная бритоголовость, в глаза лучше не смотреть. В собственных постановках Епифанцев предпочитает разливать клюквенные кровавые реки и пугать всяческими ужастиками.

У Сафонова кровавая история поведана весьма благопристойно, местами даже изысканно-сентиментально. Крови нет, голов и прочих членов не рубят, языков не рвут. Умершие или убиенные дамы, Друзилла (Мария Шастина), сестра-возлюбленная Калигулы, и затраханная императором до смерти жена Муция (Ольга Ломоносова), радостно хихикая, цепляют на голову веночки и обращаются в «русалок», мертвых спутниц Калигулы. Так что рвать страсти в клочья приходится ему одному.

Калигула Епифанцева — вряд ли цезарь, но замечательный актер. Великого искушения расцветить текст современными аллюзиями режиссер с актером, к счастью, избежали. Злое комедиантство Калигулы безвременно и вечно одномоментно. Но одновременно, уже к несчастью, оба проскочили мимо трагической двойственности императора, ради которой у Камю все и затевалось. «Попробуй его понять», — то и дело твердят разные персонажи. Калигула — Епифанцев понятен с полувзгляда и полуслова. Циничный экспериментатор, центропуп Вселенной, сверхчеловек, виртуозно движущаяся и декламирующая кукла, и слыхом не слыхавшая о какой-то там рефлексии. Он рядится в немыслимые одежды, цепляет женскую грудь и парик горгоны Медузы, обращаясь в Венеру, блистательно танцует, срывая аплодисменты. Его юродство замечательно, но этого мало. А плоскость характера не способна создать событийного результата.

Впрочем, убивать Калигулу, по логике этого действа, и впрямь не хочется. По единственной причине — а кто останется? Хотя его сценическое царствие и уж тем более смерть затянулись до немыслимых пределов. Калигула — Епифанцев неубиваем, как Гришка Распутин. Его долбают какими-то треногами, а он встает. Его режут ножами, а он поднимается. Его добивают ногами, а он вскидывает голову. Публику охватывает паника: а ну как театральное бессмертие затянется еще часика на полтора? К тому же и сам он отчаянно кричит в финале: «Я бессмертен, бессмертен!» С исторической точки зрения, наверное, это справедливо, но в данной ситуации лучше все же отдать концы.