Московский театральный сезон начался с громкой и долгожданной премьеры шекспировского «Лира» в Вахтанговском театре. Долгожданной не только потому, что премьера была намечена еще на конец мая и не состоялась из-за неготовности декораций, но и поскольку постановку осуществил очень хороший и модный режиссер Владимир Мирзоев с Максимом Сухановым, который играет короля Лира, и Виктором Сухоруковым в роли Шута. Теперь, начиная со дня премьеры 3 сентября, критики и публика наперебой обсуждают — обманул ли их ожидания этот тройственный союз. Признаюсь, здесь есть над чем подумать.

Несомненно, что над любой постановкой классической драмы довлеет успех былых спектаклей, по ней созданных. Думается, на «ногах» любой российской постановки «Короля Лира» будут висеть гири авторитета великого английского режиссера Питера Брука и также великого фильма Григория Козинцева по этой трагедии Шекспира. Начиная с 1969 года, когда я стал первокурсником ГИТИСа, до нынешнего дня слышу восторги о бруковском спектакле «Король Лир», который он привозил в Москву в начале 60-х годов прошлого века. Все с ужасом и восторгом вспоминают сцену ослепления графа Глостера, когда герцог Корнуэльский, наущаемый женой Реганой — дочерью Лира, стоя над поверженным старцем, шпорой сапога выдавливает ему глаза. Спектакль игрался на помосте, почти без декорации, во всяком случае без стен сценической коробки. Уже тогда Питер Брук провозгласил: пространство трагедии — это пустое пространство. Трагедия в отличие от мещанской драмы совершается не в замкнутом, обыденном пространстве, а во Вселенной — таков размах ее страстей и претензии ее идей.

Относительно пустого пространства все в спектакле соблюдено — он играется на фоне высоких, подвижных, имитирующих металл ширм-кулис, на трансформирующемся помосте, который временами обозначает дворцовые залы, а временами превращается то в бескрайнюю степь, то в поле, усеянное цветами. Сценография и костюмы — Аллы Коженковой. Особенно красивым выглядит в спектакле поле. Да и костюмы интересны: здесь рубища и лохмотья соседствуют с мантиями и юбками на каркасах, шутовские одеяния с экстравагантными, декадентскими фраками. Все стильно, хотя и неново. Но когда дочь Лира Гонерилья (Юлия Рутберг), окончательно озверев от любовной страсти к Эдмонду и ненависти к отцу, появляется с маленьким кальяном, пристегнутым на поясе, попыхивая дымом из трубочки-мундштука, становится смешно. Даже в модном ночном клубе дамочка с такими аксессуарами выглядела бы претенциозной дурой, что данному спектаклю вовсе не кстати.

Максим Суханов, играющий Лира, и Виктор Сухоруков — Шута в спектакле Мирзоева — центр трагедии, носители и «воплотители» главных ее идей, глашатаи режиссерского замысла. Все остальные персонажи, пожалуй, кроме графа Глостера в исполнении Юрия Шлыкова, неважны, вторичны, сугубо функциональные «движители» сюжета.

Мирзоевский спектакль сна-чада погружает нас в лицезрение неприглядного и жалкого старения Лира. Мы видим старца с болезнью Альцгеймера, с трясущимися руками, ужимками и смешками, сопровождающими его маразматические испытания дочерей на любовь к себе. Лир жалок и неприятен как внешне, так и в своих деяниях. Первый акт Максим Суханов играет в голливудском гриме старика. Во втором он молодеет, появляется без грима, его речь становится все более и более внятной, мысли ясными и выстраданными.

Суханов играет замечательно, за ним интересно следить. Он точно воплощает заданную режиссером идею — пройдя через страдания, Лир обретает свое истинное человеческое лицо и лицо это прекрасно.

Шута — этого рупора шекспировской, народной, а теперь и мирзоевской мысли Виктор Сухоруков играет ярко, жестко, виртуозно, он растворяет и купается в нюансах, предоставленных ролью. Его Шут, конечно же, мудрец и страдалец. Только страдания выжгли в нем печали, а мудрость не дает надежд увидеть человечество добрым и прекрасным венцом Вселенной.

Но то, что режиссер в сцене смерти Шута специально выстроил некоторую суету из других персонажей, чем «спрятал», смазал эту смерть, жаль. И этот контрапункт — смерть в сочетании с оживленной неразберихой — не прозвучал трагическим аккордом, и сам по себе уход Шута из жизни, из сиюминутного существования на сцене, не привнес в спектакль дополнительного эмоционального багажа. Хотя, казалось бы, это цель любого эпизода, любого элемента спектакля.

Мне нравится идея Владимира Мирзоева — отправив Лира на скитания, заставить его вернуться к своему прекрасному человеческому естеству. Но, выходя за вселенские пределы мирзоевских мыслей, на чисто бытовом уровне мне думается, а стоит ли всем и каждому возвращаться к своему естеству. Вдруг вернувшись к нему, ты обнаружишь там ад кромешный. Поэтому параллельно со спектаклем на сцене Вахтанговского театра перечитываю шекспировского «Короля Лира» и нахожу для себя актуальную на сегодня формулировку: «В наш век слепцам безумцы вожаки».