К юбилею вахтанговской сцены худрук театра поставил для его стариков-корифеев спектакль с многозначным названием «Пристань».

Сидя в зале Вахтанговского театра на спектакле «Пристань», поставленном Римасом Туминасом к девяностолетию театра, я припомнил историю, рассказанную Лоренсом Оливье в его автобиографии.

Году в 1925-м юный Оливье случайно подслушал за кулисами разговор двух пожилых актеров. Они вспоминали о ком-то, кого почтительно называли «Старик». Помнишь, что делал Старик в четвертом акте «Купца»? А в финале «Ричарда»? Или его пауза в «Почте»? Оливье понял, что речь шла о Генри Ирвинге, и тут же поклялся, что когда-нибудь он сам станет Стариком и о нем будут говорить с тем же почтением и восторгом.

В театральном лексиконе «старики» – нечто большее, чем артисты почтенного возраста, прослужившие на подмостках лет по пятьдесят или более того. В каждой труппе были старые актеры, но мало где были «старики». Старики-корифеи, водители толпы хоревтов, живая легенда театра, воплощенная память о великих и навсегда ушедших театральных временах. Они – средоточие лучших, прекраснейших черт каждой нации. Я своими глазами видел (мне было лет шесть), как, встретив на улице Горького Василия Ивановича Качалова, идущего в Художественный театр из своего Брюсова переулка, люди останавливались, снимали шляпы и почтительнейше кланялись тому, кто самим своим существованием среди них доказывал, что не все еще иссохло в русской культуре и русской жизни. В том, как они приветствовали актера, не было ни фанатического экстаза неистовых поклонников, ни любопытства обывателей, повстречавшихся со знаменитостью – будет что рассказать соседям. В глазах прохожих светилось то, что можно назвать благоговением.

С годами лиц пенсионного возраста в наших театрах становилось все больше, а «стариков» все меньше. Проблема не столько для геронтологов, сколько для историков культуры.

Где снег минувших лет? Где «старики» теперь? Они давно стали если не вовсе ушедшей, то уходящей натурой, вымирающим племенем великанов. Не только в силу неотменимых законов природы, но более всего – по причине перемен, происходящих в театре и в самом обществе: об этом писалось и говорилось довольно.

«Старики» исчезают или вовсе исчезли оттого, что нынешний театр и нынешнее общество не нуждаются в них. Это не хорошо и не дурно: просто это так и иначе быть не может. Кому нужен Ирвинг в век Марталера?

«Пристань» ничем не напоминает традиционные юбилеи. Вместо привычной на вахтанговских и всех прочих театральных торжествах легкокрылой (и порядком утомившей) мелодии из «Турандот» со сцены слышится сотрясающая вселенную трагическая поступь Miserere Латенаса – всечеловеческой молитвы о спасении, звучавшей в финале «Макбета» Някрошюса. О ком рыдает эта музыка, какие утраты оплакивает, чью память славит? В финале на трепещущем белом полотнище одно за другим нам явлены лица (теперь уже лики) ушедших в мир иной вахтанговцев. Все они здесь, начиная с самого Учителя: Куза, Глазунов, Щукин, Горюнов, Симоновы (Рубен и Евгений), Орочко, Львова, Мансурова, Шихматов, Гриценко, Ульянов. Прекрасные, озаренные талантом лица, счастливые судьбы (даже если горестные, все равно – счастливые).

Один за другим нынешние вахтанговские корифеи поднимаются на сцену, чтобы сыграть желанную несыгранную роль, роль – несбывшуюся мечту. Это не значит, что у героев юбилея нет актерского будущего. Кто-то из них, вероятно, еще сыграет не одну роль. Туминас прощается не с Шалевичем или Этушем, а с изумительным поколением вахтанговских стариков. За немногими исключениями (Максакова), им нечего делать в его театре.

Весь путь этого поколения, от самых первых его шагов, прошел у меня на глазах. Я помню, как в Москве заговорили об Этуше после его уморительно смешного Лаунса в «Двух веронцах», как впервые прогремело имя Юлии Борисовой, сыгравшей в инсценировке «На золотом дне» по Мамину-Сибиряку, как они – Ульянов, Греков, Борисова, Шалевич, Гунченко, Яковлев, Гриценко, молодые, светившиеся талантом, полные свежих сил, – всей гурьбой высыпали на сцену в спектакле, ставшем дебютом поколения – наивном и прекрасном «Городе на заре». Именно как поколение они тогда покорили Москву. И на много лет остались ее любимцами.

Актеров многочисленных своих театров Москва любила всей душой, но очень по-разному. Вахтанговцев – с особенной нежностью. Никто лучше их не умел украсить унылые или жуткие будни, сообщить жизни дух элегантного праздника (кто искуснее вахтанговцев умел носить галстуки-бабочки или умопомрачительно изящные платья?); никто не был способен с таким искусством заставить верить, что мир хорош, прекрасен и полон всякого рода приятностей, которым нужно уметь радоваться. Что все страхи напрасны, все тяготы в конце концов минуют – и вообще все обойдется и само собой устроится наилучшим образом. Во времена всяческих испытаний, в изобилии посланных стране историей, люди нуждались именно в таком послании. Но только до поры до времени. Украшение реальности, как это не раз бывало, обращалось в ее приукрашивание. Спектакли арбатского театра начинали напоминать роскошные изделия кондитерского искусства. Бывали исключения (постановки Петра Фоменко, некоторые работы Владимира Мирзоева), но их было немного.

Актеры ульяновского поколения были и остались мастерами, но их блистательного искусства не мог не коснуться царивший в театре дух эстетической замкнутости. Как бы длинен ни был список сыгранных ими ролей, в итоге они сделали на сцене своего любимого театра гораздо меньше того, что, судя по размаху и глубине их дарований, рождены были сделать.

И вот теперь, обремененные летами и славой, ставшие Стариками в ирвинговском значении этого слова, вахтанговские корифеи вышли на сцену, чтобы сыграть свои заветные (кто знает, может быть, последние) роли в спектакле с многосмысленным названием «Пристань». Василий Лановой читает Пушкина, Вячеслав Шалевич играет Брехта, Людмила Максакова – Достоевского, Юлия Борисова – Дюрренматта, Владимир Этуш (восхитительно!) – Артура Миллера, Галина Коновалова и Юрий Яковлев – Бунина.

Кульминацией всего вечера был, без сомнения, Юрий Яковлев в «Темных аллеях». Вы вдруг понимали, что такое великий актер в подлинном, а не в масскультно заезженном смысле, как неотразимо прост и прекрасен, как чист и свят может быть театр, обращенный к человеческому сердцу. Навсегда запомним последний жест уходящего в неведомое пространство старика. Обернулся на полдороге, бросил взгляд в темноту зала, на секунду приостановился, поднял трость, и снова двинулся туда, в глубину подмостков, в неведомое пространство вечности, решимся сказать – в бессмертие. Тут была не столько боль несбывшегося счастья, сколько спокойная готовность примириться с посланной свыше судьбой, прощальная мудрость шекспировского Просперо. Вас посещала не только тоска о том, что прекрасное поколение близится к неотвратимому исходу (дай всем им Бог здоровья), но более всего благодарность за свет, который они столько лет нам дарили и продолжают дарить.

Ну что же:  Римас Туминас коленопреклоненно признался в любви к великим вахтанговским старикам и великой вахтанговской школе. Долг признательности исполнен с достоинством и безукоризненным вкусом. Однако долгие проводы – лишние слезы. Не век же оплакивать уход уходящих. Туминас сделал своим старикам царский подарок, но одновременно подвел решительную черту под историей прошедших десятилетий.

Теперь худрука ждет нелегкая задача – продолжать дело, которое он с успехом начал: вывести театр из тупика, открыть в вахтанговской традиции то, что связывает ее с режиссерским театром современности. Не разрывая нить, тянущуюся от «Принцессы Турандот», помнить, что Вахтангов – это не только беззаботно-ироническая игра со старинными масками, но и трагические гротески «Эрика ХIV». Уже сделанное на новой для него сцене («Троил и Крессида», «Дядя Ваня») доказывает, что, несмотря ни на что, цель эта может быть достигнута. Прежде всего потому, что очень уж хороши вахтанговские актеры разных поколений. Нелепо сомневаться в возможностях труппы, в которой есть Маковецкий, Суханов или, например, Лидия Вележева (для меня, совестно признаться, было некоторой неожиданностью, что Вележева сыграла чуть ли не на равных с Яковлевым: вот что значит быть на сцене рядом со Стариком).

Туминас поставил спектакль-элегию, спектакль-прощание со стариками вахтанговского театра и тем самым – с великим театром прошлых времен, театром-мессией и спасителем человечества. Этот театр был неотразимо прекрасен, но возврата к нему нет.