«Медея» практически не покидает театральную афишу. В ней есть вечные манки(любовь и ревность за границами любых моральных норм, отверженность чужестранки, агония отношений мужчины и женщины). И есть изменчивая актуальность.

У Юрия Любимова «Медея» Еврипида с заново переведенными Бродским хорами, баррикадами из мешков с песком(премьера пришлась на начало чеченской кампании) отдавалась эхом мифа Таганки, соединившей гражданственность и высокую поэзию. У Анатолия Васильева и актрисы Валери Древиль«Медея-материал» Хайнера Мюллера рвалась в архаику первобытного мифа, взрывая по пути не только мораль, но и сам язык. «Медея» Ануя и Сенеки в постановке Камы Гинкаса, тоже прошитая Бродским, справляла поминки по жанру чистой трагедии. Совсем недавняя премьера «Театра Медеи»(написанная Климом, поставленная Владимиром Берзиным и сыгранная Оксаной Мысиной история двух актрис — на роль Медеи до и Медеи после убийства детей) превратилась в театральную игру с классическим сюжетом — довольно, впрочем, тесную для дара уникальной актрисы.

В вахтанговской постановке Михаила Цитриняка Юлия Рутберг возвращает своей героине человеческое измерение. А ее поступкам — психологическое обоснование: то, в чем брато-, дето- и самоубийце Медее часто отказывают, ставя ее на котурны мифа.

Ее Медея — царица-бомжиха в заношенном камуфляже и военных ботинках. Отпущенное ей пространство постоянно сужается: из круглого ковра(полянка на окраине Коринфа) скатают вещевой мешок — непомерную ношу беды и вины. Дальше ступить некуда. Медее нет пути ни назад, в Колхиду, оскверненную ее преступлениями, ни вперед, в светлое будущее победившей цивилизации.

Огонь ревности подпитывают и физиологически непереносимые ощущения — однообразные звуки свадьбы(назойливой попсовой развлекухи) и запахи жаркого. Но гораздо страшнее подступающее безумие — разум Медеи силен как раз настолько, что способен его распознать. Приступ безумия Медея — Рутберг переживает как родовые схватки — максимально расслабившись и затихнув, точно еще надеется переждать боль. Юлия Рутберг каждую минуту играет не только победительную женственность, но и цепкий аналитический ум изгойки, привыкший работать максимально, иначе ее Медея давно бы пропала.

Недолгое облегчение приносит ей Язон (Григорий Антипенко). Его прикосновения, его голос, его запах сильнее страшных слов, которые он пришел сказать. Слова лгут, но тела лгать не могут — эти двое слишком сильно проросли друг в друге. Сознавая, что другой встречи не будет, Медея пытается предельно насытить все чувства, точно раздвинуть изнутри время. Но, загнанная в угол спецназовцами в белых одеждах, она берет на себя и последнюю ответственность за гибель детей, избавляя их от страха перед убийцами и приласкав их перед смертью, как перед сном.