Масштабный спектакль «Пристань», поставленный к 90-летию Театра Вахтангова, стал, безусловно, ярким событием текущего сезона. Нечасто на столичных сценах появляются столь значительные, строго выдержанные по форме и по содержанию постановки, в которых замечательная актерская игра сочетается с мощной по степени откровенности, философии и глубины драматургией. Однако на фоне «Пристани», к сожалению, не
так заметно прошла премьера «Медеи» Жана Ануя на Малой сцене театра, хотя этот спектакль с Юлией Рутберг в заглавной роли заслуживает не меньшего внимания.

Небольшой темный зал для 72 зрителей не рассчитан на эпическую постановку. Хотя к окончанию спектакля (он длится всего полтора часа) возникает ощущение, что перед тобой все это время проплывали картины военных действий, разворачивались сцены братоубийственной войны, и на таком фоне металась несчастная женщина – Медея, которая не в силах разлюбить своего Ясона. В ее душе давно пылает война во имя любви, ведь любовь, по мысли актрисы, это чувство, которое «дарится, а потом ты за него всю жизнь борешься». И Рутберг играет именно такую трагическую, разрушительную любовь. Однажды на благо Ясона она убила родного брата и с детьми бежала из Колхиды. Теперь они не могут
вернуться домой, поскольку там их ждет неизбежная расправа. Но Медею, похоже, больше всего на свете тревожит другое – вернется ли к ней Ясон. И уже первые эпизоды спектакля четко расставляют акценты, задают трагедийный тон действию.

Вот Медея, расстелив широкую светлую кошму, всматривается в даль – туда, где пылают костры, звучит музыка и откуда едва доносится аромат жареного мяса. Это окраина Коринфа – родного города Ясона. Когда-то Ясон бежал отсюда в Колхиду – к «своей Медее». Теперь он вернулся на родину. А Медея последовала за ним. Она пытается понять, что за праздник там вдали, но во взгляде и в хриплом голосе уже читается боль – словно она предчувствует, что это ее Ясон женится.

Режиссер Михаил Цитриняк так выстроил начальную сцену, что кажется, смотришь крупный план в кино: глаза Медеи полны горя и при этом ни единой слезинки (такую сцену можно играть и вовсе без слов – все будет понятно). Она давно выплакала свое горе, похоже, смирилась с тем, что своими руками убила брата и теперь в этих глазах – безграничная надежда и готовность простить Ясону все его грехи и измены. Впрочем, последняя надежда рушится, когда появляется царь Креон (Андрей Зарецкий) со своей охраной. Роль Зарецкого хотя и эпизодическая, но тоже
безусловная удача спектакля, потому что между его античным царем и нынешним управленцем нет никакой разницы. Сытый, самодовольный, ехидный правитель города бесцеремонно просит Медею как можно скорее убраться из Коринфа и не пугать своим присутствием местных жителей, поскольку Ясон женится на его дочери.

В малейших нюансах, когда все построено на повороте головы, взгляде, паузах, едва уловимой хрипоте, проступает боль Медеи. Возвращаться в Колхиду она не может, но и оставаться тоже нельзя. И там, и здесь ее ждет расправа…Охранники сворачивают широкую белую кошму со всем скарбом, и этот тюк подвешивают над сценой. Скромные пожитки – все что осталось у Медеи, бывшей царевны Колхиды, а теперь воинствующей кочевницы. Впрочем, есть еще кормилица и дети. Но еще немного и судьба детей тоже будет трагически решена – Медея
зарежет их собственными руками, поскольку в ней словно поселился смерч, уничтожающий все на своем пути.

Режиссер построил ход спектакля как череду сенсаций, не позволяя зрителю хоть на момент отвлечься от трагедии. Казалось бы, частые трагические монологи Медеи способны «усыпить» зрителя. Но в спектакле этого не происходит: массивный текст Ануя не только кропотливо разобран, но и достаточно динамично проиллюстрирован актерской игрой, что в скромных условиях Малой сцены немалый подвиг. Ясон (Григорий Антипенко) приходит проститься с Медеей. На основе их диалога рисуется вся предыстория отношений – усталость от всепоглощающей страсти Медеи он хочет променять на преданность юной и наивной Креузы.

Но вдруг Ясон вспомнит о детях. «Где дети?» – закричит он в испуге на всю округу. И Медея, носившая в руках два белых лоскутка, погрузит их в сосуды с вином и резко выдернет, заливая «кровью» свою белую рубашку. В условиях античного сюжета этот жест напоминает скорее жертвоприношение богам чревоугодия и страсти. И эти боги в трактовке постановщика спектакля сейчас живут в Ясоне. Ведь из-за него Медея совершает очередное преступление.

О роли случая в жизни артиста написано немало статей.  Для Юлии Рутберг Медея, несомненно, стала этапной работой и многое зависит от того, насколько спектакль будет пользоваться успехом у зрителя. Но несомненно одно: этой ролью Рутберг доказала, что в ней скрывается еще и сильная трагическая актриса. И хотя трагический нерв всегда проглядывал в ее персонажах (например, в Тайной недоброжелательности из «Пиковой дамы» или в Скирине из «Принцессы Турандот»), Медея стала первой работой, где все эти крупицы слились в полномасштабную картину.

Сегодня на российской сцене жанр трагедии почти исчез. Считается, что и «трагики» сменились «комедиантами», но все же «Медея» Вахтанговского театра возвращает интерес к почти забытому жанру.